Одсун. Роман без границ - Алексей Николаевич Варламов

момент, когда мне показалось, что мы – народ, мы едины, мы сами решаем свою судьбу, – ах, какое это было чудесное чувство и как счастлив я, что его пережил! Мне многого не было в жизни дано, я не родил сына, не построил дом и не написал книгу, но я пришел на эту площадь, пусть даже с небольшим опозданием, и увидел русскую волю. Мы братались, обнимались, у кого-то оказалось вино, очень немного, совсем символически, но больше было и не надо. Мы орали, хохотали, трясли кулаками, и все были друг другу родными. А еще я подумал почему-то про Петю. Я был уверен, что он здесь и я его обязательно должен встретить. Но так и не встретил.

(Позднее я спросил:

– Что ты делал во время путча?

– Ничего, работал, – пожал плечами Павлик. – У меня партия товара пришла.

И я понял, что вот эти, у которых товар, – они-то в итоге и забрали нашу победу.)

Зато я увидел Тимоху. Он сидел на каком-то ящике с красными от бессонницы глазами и курил. Он провел тут все дни и ночи, строил первые баррикады и лез в самое пекло, мой добрый Тимофей, двоечник, хулиган, бездельник, неряха, обманом завладевший характеристикой от Киевского райкома комсомола, худший словесник курса и главный дуб в нашей мальчишеской роще, от которого так страдала добрейшая Елена Эммануиловна и кого в отличие от Петьки додержали до пятого курса потому, что мой возлюбленный девичий факультет был всех милосерднее в университете и берег редких мальчиков.

Тима был похож в эту минуту не на бисеровского карпа, а на героического перуанского партизана. Только берета со звездочкой не хватало.

– Венсеремос? – спросил я виновато.

– Хемус венсида, хермано! – кивнул он великодушно.

Мы победили, брат!

Через несколько дней наступает 9 Мая, и с утра мы едем с отцом Иржи в лес на русское кладбище в Известняковую юдоль. В войну здесь был концлагерь; сначала в нем содержались интернированные поляки, а потом наши красноармейцы, которые попали в плен летом сорок первого года. Они работали на лесоповале и в шахтах в этих невероятно красивых горах, строили дороги, и большинство из них умерло, не пережив первую зиму. От голода, холода, тифа, дизентерии. Пейзаж вокруг – сочетание майского леса, запаха елей, весенней сырости, первых цветов, пения птиц и развалин арестантских бараков. Могилы аккуратные, ухоженные, на западный манер – без оград. Я читаю имена и фамилии.

Демиденко Кирилл,

Каверин Иван,

Митяев Филип,

Киреев Александр,

Коломенкин Василь,

Есин Андрей,

Михеев Петр,

Матаров Дмитрий,

Миловидов Иван,

Кузнецов Иван,

Федосов Андрей,

Зубков Василий,

Тюрин Алексей,

Чупин Владимир,

Волохов Иван,

Репин Анатолий,

Макеев Иван,

Поснов Евстафий,

Шахов Федор,

Еретшов Иржи,

Руденко Иван,

Головин Николай.

Ко мне подходит симпатичный чешский дядечка в роговых очках и рассказывает историю кладбища. Говорит, что после войны в лесу нашли захоронения и самодельные таблички с именами