В предчувствии апокалипсиса - Валерий Сдобняков

Однако А. Маслову, которого Скорятин назвал всего лишь «стреляной гильзой», завершить спор не удалось. За цветастым антуражем представления он оказался обыкновенным соседом Бриков, прожившим с ними в одном доме целых тридцать лет. Подтасовка была очевидна, а любые заключения такого «эксперта» – сомнительны.

Поэтому тема нашей переписки строилась в основном на биографии великого поэта, так как комментарии напрашивались сами собой из поведения недобросовестных оппонентов. Валентин Иванович также писал о постоянном нездоровом интересе к его расследованию известного московского журналиста Льва Колодного, который пытался узнать о планах и находках биографа. Скорятин искренне сокрушался, что застряла изданием его книга о поэте.

Изредка Валентин Иванович касался происходящей политической жизни. В основном, мельком. Так он с горечью привёл появившегося тогда на сцене Шохина, назвав его настоящую фамилию Шайхет. Он, по-моему, стал министром труда или госимуществ при Ельцине. «Словом, сгибаться Вам под тяжестью налогов, а нам пребывать в нищете, пока месье Ельцин будет окружён этой шантрапой…», – писал мне Скорятин 29–30 сентября 1991 года.

Незадолго до этого, 15 сентября он сокрушался: «Демократический погром в партархивах осложнил ситуацию, отодвинул работу с главными материалами о поэте. Придётся начинать с нуля. Надежды не теряю».

А весной того же года, а точнее 10 мая, Валентин Иванович спрашивал у меня, одновременно негодуя:

«Юность» № 2 видели? Там Богуславская (жена поэта Андрея Вознесенского – В. Ц.) столько дезинформации подбросила… зачем они лепят такие «горбушки»? Запутывают только. Или морочат голову сознательно?

Макаров ушёл в подполье. Думаю, что навсегда».

В том же письме Скорятин сообщал другие текущие новости:

«Веронике Витольдовне звонил на днях. Уже после передачи. Мило поговорили. Поздравил её, пожелал здоровья, настроения. Сговорились (в который раз!) о встрече. (Всё собираюсь!..) Но как выйдет, не знаю. И при всём при этом – она ни слова о публикациях в «Журналисте», а я ни слова о её выступлении на радио России. Вот так. Ни мира, ни войны. Странная ситуация. Любопытная…»

Ранней весной, 11 марта всё того же 1991 года, Валентин Иванович поведал мне неординарный случай из жизни «демократической» Москвы:

«…у депутата Ю. П. Власова (знаменитый спортсмен, Олимпийский чемпион, журналист – В. Ц.) (моего давнего знакомца) исчезли из квартиры редкие («старые») книги, касающиеся ВУК-ОГПУ, другие материалы и его собственные дневниковые записи. Причём, он сказал, что его «хату» и раньше посещали гепеушники, знакомились с материалами, но ничего не трогали. Сейчас же пошли на «беспредел».

B. C. Я с содроганием вспоминаю те годы смуты. Конец 80-х и начало 90-х явили собой бандитский беспредел как со стороны уголовников, так и со стороны самого государства, со стороны тех, кто захватил в нём власть. Кажется, всё самое низменное и ничтожное явилось в мир, чтобы его обворовать, унизить, разрушить. Но противнее всего было видеть циничное предательство, публичную подлость тех, кто сейчас являют собой «выдающихся деятелей культуры». Их награждают самыми высшими орденами страны, государственными премиями.

В. Ц. Да, вы правы. Но я всё-таки продолжу цитирование писем Скорятина, потому что мне кажется, что его мысли, замечания, предчувствия очень важны для истинного понимания происходящих в нашей стране процессов уже в сегодняшнее время. За строками писем не всегда видна была та тяжёлая искусственно созданная атмосфера, в которой трудился журналист, но иногда она всё же прорывалась, когда ему хотелось хоть как-то разрядиться от нервного напряжения. 2 мая 1991 года он писал мне:

«Ограничил все контакты. По книге много ещё технической работы будет… И всё же. Случайные встречи в редакции происходят. Опять налетел на меня этот злыдень – Ким Израилевич Ляско. Именует меня не иначе, как продолжателем дела Колоскова. Я этому кретину популярно объяснил, что моя версия существенно расходится с колосковской…», «…я никого ни в чём не обвиняю, я просто восстанавливаю события. А если воссозданные события представляют Бриков в неприглядном свете, то моей вины в этом нет. О своём добром имени надлежало заботиться самим Брикам, а не Киму Израилевичу…»

Всё тот же Ким Израилевич, придя как-то в ГММ, довёл там директора музея Светлану Стрижнёву до такого состояния, что она вся взъерошенная и бледная выскочила из собственного кабинета, оставив там агрессивного от злобы почитателя Бриков.

«Ляско – мелкий человечишко, – писал мне Скорятин чуть позднее, – и Вы, несомненно, правы. Не стоит вступать с ним в споры. За семейку Л. Ю. Брик он готов выцарапать глаза. Злобен, агрессивен, непримирим. Прямо-таки цепной пёс!»

Конечно, наша переписка не могла обойти своим вниманием дочь и внука великого советского поэта:

«С Патрицией, естественно, встречался. На самом финише, т. е. в день накануне отлёта её взял инициативу в свои руки, – писал Скорятин 25 сентября 1991 года. – Вырвал её из рук «почитателей», всевозможных клюшек и чайников, ворвался вместе с ней в кабинет Стрижнёвой и затеял «интервью». Потом уже сам не мог отбиться от неё. Весь дальнейший сценарий (её беседа с представителями фонда культуры, нахальной девушкой из газ. «Труд», чаепитие, поездка в посольство за паспортами и т. д.) был сломан. Музейные дамы верещали от возмущения. Но делали это, честно сказать, с симпатией ко мне. Патриция заинтересовалась нашей беседой. Договорились продолжить это «интервью» в октябре. Вот так».

С Валентином Ивановичем у нас получилось очень интересное сочетание знаний и интересов по Маяковскому. Например, по знакомству поэта с Т. А. Яковлевой в Париже мы имели разные точки зрения. Он считал, что Татьяну ему подсунула младшая сестра Л. Брик Эльза Триоле, удачно выйдя замуж за французского писателя-коммуниста Луи Арагона, осевшая в Париже. По мнению Скорятина, она боялась, как бы у Маяковского не проснулись отцовские чувства при встрече в Ницце Элли Джонс с маленькой Патрицией. Это был 1928 год. Я же считал, что встреча поэта с Татьяной Яковлевой во Франции никак не связана с Триоле. Она, наоборот, очень настороженно относилась к этой истории и враждебно – к Тане. Не раз мы взаимно обменивались источниками поисков. Например, я помог уточнить установочные данные Зори Воловича, участвовавшего в похищении генерала А. П. Кутепова во Франции. В свою очередь, Валентин Иванович помогал сориентироваться в московских инстанциях и организациях. Так, он писал мне 18 октября 1991 года о ЦГАЛИ:

«Сборн. «Описание документ, материалов» выпущен в 2-х «томах»… Должен был выйти и III-й. Но, насколько мне известно, ещё не готов. Вы можете это уточнить у некоей И. И. Аброскиной («дружит» с В. В. Катаняном!). Она служит в ЦГАЛИ. Старается не выпускать из своих лап материалы. И сейчас, между прочим, готовит описи архивов Л. Ю. Брик и В. А. Катаняна. Относится к этой семейке с большим пиететом. Кормится на публикациях. Вася обеспечил ей участие и в трёхтомнике, который готовится в Гослитиздате под руководством А. Михайлова… С благословения Васи её взяли в коллектив для подготовки к изданию переписки Л. Брик – Э. Триоле. Понятно? Кто дружит с В. В. Катаняном и боготворит Л. Ю. без куска не останется. На меня эта Аброскина (я называю её Барбоскина!) произвела отвратительное впечатление…»

B. C. Можно подробнее рассказать о сотрудничестве Валентина Ивановича с музеем Маяковского в Москве?

В. Ц. В переписке по вполне понятным причинам не раз упоминался Государственный Музей В. В. Маяковского (ГММ). Вот и 1 августа 1992 года не обошлось без него:

«М. А. Немирова надула щёки и молчит. Осуждает, по слухам, меня. Говорит, что, мол, Скорятин нехорошо обошёлся с Полонской. Её сторонницы в музее разговаривают со мной сквозь зубы. Обиделись, что я не принёс это дело им, не посоветовался, что и как мне писать. Плохой я человек! Столько специалистов по Маяковскому в музее, а некий Скорятин их игнорирует».

М. А. Немирова – заместитель директора ГММ по науке – не раз упоминается Валентином Ивановичем в этом письме: «Ещё вот что. Патриция, якобы, настаивает, чтобы комментарии к дневниковым записям её матери сделала Муза Немирова. Воображаю эти комментарии! Бедный Маяковский! Прошло 60 лет после его гибели, а страсти не утихают. Бриков нет, но дело их живёт!..»

Касается ГММ Скорятин и в письмах от 26 августа 1992 и 14 мая 1993 годов:

«Затих Михайлов Ал. Ал. (журналист называл его не иначе как главой «деструктивных сил»! – В. Ц.). Молча отпраздновал 70-летие в январе 1992 года… и притаился. И всё же музейные «барышни» пляшут перед ним. Как же, кормилец! Под его редакцией «худлит» готовил 3-х томник воспоминаний. Барышни суетились во всю. Подняли все музейные фонды… Но я им не доверяю. Они ведь ради наживы пойдут на всё. Сделают любые купюры без оговорок». «…Маяковский – величина, мимо которой никак не пройдёшь. Это, бесспорно, явление. 14 апреля прошло незаметно. В музее варят обеды, обсуждают свои внутренние новости, плетут интриги. Маяковский, как говорится, при них. Готовят дежурные публикации к юбилейным (малым и большим) датам… Словом, всё подчиняют своим интересам…».