Иоанна — женщина на папском престоле - Донна Кросс

— Вы можете есть и пить только в обществе таких же прокаженных, как и вы, — продолжал аббат Рабан. — Навсегда запрещаю вам мыть лицо или любые предметы в реках, ручьях и родниках. Запрещаю вам совокупляться с супругами или другими людьми. Запрещаю вам рожать детей и воспитывать их.

Женщина еще сильнее запричитала, по ее лицу прокатились слезы.

— Как тебя зовут? — с едва скрываемым раздражением обратился к ней аббат Рабан на просторечье. Ее чрезмерное проявление эмоций противоречило торжественности церемонии, которой Рабан надеялся произвести впечатление на епископа. Было ясно, что епископ Отгар прибыл в Фульду не только ради того, чтобы сообщить о свободе, данной Готшалку, но и понаблюдать за работой Рабана и доложить о ней.

— Мадалгис, — всхлипнув, ответила женщина. — Пожалуйста, господин, мне нужно домой. Я вдова и у меня дома четверо голодных детей.

— О невинных позаботится Всевышний. Ты согрешила, Мадалгис, и Бог поразил тебя болезнью, — объяснил Рабан с преувеличенным терпением, словно обращаясь к ребенку. — Ты должна не плакать, а благодарить Бога, ибо будешь страдать меньше в следующей жизни.

Мадалгис от удивления замерла, будто сомневалась, что правильно все расслышала. Но вскоре лицо ее исказилось от рыданий, гораздо более громких, а ее кожа побагровела от шеи до корней волос.

«Странно», — подумала Джоанна.

Рабан повернулся к женщине спиной.

— De profundis clamavi ad te, Domine… — начал он молитву по усопшим. К нему присоединился стройный хор монахов.

Джоанна механически повторяла слова, не сводя глаз с Мадалгис.

Закончив молитву, Рабан перешел к финальной части обряда, отлучающей каждого прокаженного от мира. Он встал перед четырнадцатилетним мальчиком.

— Sis mortuus mundo, vivens iterum Deo, — сказал Рабан. — Умри для мира, живи в Боге. — Он подал знак брату Магенарду, и тот, захватив лопатой немного кладбищенской земли, бросил ее в сторону мальчика, чтобы обсыпать его одежду и волосы.

Пять раз в конце недолгого обряда несчастных присыпали могильной землей. Когда очередь дошла до Мадалгис, она попыталась убежать, но послушники преградили ей путь. Рабан нахмурился.

— Sismortuusmundo, vivensiter…

— Остановитесь! — выкрикнула Джоанна.

Аббат Рабат замолчал. Все повернулись к тому, кто осмелился прервать его.

Под пристальным взглядом толпы Джоанна подошла к Мадалгис и быстро осмотрела ее. Затем повернулась к аббату Рабану.

— Отец, эта женщина не прокаженная.

— Что? — Аббат пытался сдержать гнев, чтобы епископ ничего не заметил.

— Эти раны не характерны для проказы. Видите, как покраснела ее кожа, как наполнилась кровью изнутри? Ее раны не заразны, их можно вылечить.

— Если она не прокаженная, то откуда взялись эти язвы? — возмутился Рабан.

— Причин может быть несколько. Трудно судить без дополнительного обследования. Но какова бы ни была причина, несомненно одно: это не проказа.

— Господь отметил греховность этой женщины. Мы не должны противоречить его воле!

— Она поражена, но не проказой, — настаивала Джоанна. — Бог наделил нас знаниями. С их помощью мы отличаем тех, кому суждено нести это бремя, от тех, кому не суждено. Одобрит ли Он наше решение предать смерти при жизни ту, кого Он от этой участи избавил?

Довод был веский. Рабан заметил, что это понравилось всем.

— Как узнаем мы, что ты верно истолковал волю Бога? — спросил он. — Неужели твоя гордыня столь велика, что ты готов пожертвовать своими братьями… ибо заботясь об этой женщине, ты подвергаешь опасности всех.

В толпе послышался озабоченный ропот. Ничто, кроме мук ада, не вызывало такого ужаса, отвращения и страха, как проказа.

Взвыв, Мадалгис упала к ногам Джоанны. Женщина слушала разговор, ничего не понимая, потому что Рабан и Джоанна говорили на латыни, но она догадалась, что Джоанна вступилась за нее, и спор решался не в ее пользу.

Джоанна похлопала женщину по плечу, желая успокоить.

— Никто из братьев не должен рисковать. Когда вы удалитесь, отец, я пойду в дом этой женщины, взяв с собой все необходимые снадобья.

— Один? С женщиной? — Рабан вскинул брови в праведном негодовании. — Иоанн Англиканец, твои намерения, возможно, невинны, но ты еще молод и можешь стать легкой добычей низменных плотских страстей. Я считаю своим долгом предостеречь тебя, как твой духовный отец.

Джоанна открыла рот, но растерялась и смолчала. Никто не был в большей безопасности от соблазна, чем она, но Рабану этого не объяснишь.

Послышался хриплый голос брата Бенжамина:

— Я готов сопровождать брата Иоанна. Я стар, и такое искушение мне давно не грозит. Отец, если брат Иоанн говорит, что женщина не прокаженная, на него следует положиться, тем более когда он так уверен.

Джоанна с благодарностью взглянула на него. Мадалгис прижалась к ней. Рыдания женщины перешли в жалобный плач, когда Джоанна ласково погладила ее.

Аббат Рабан колебался. За вопиющее непослушание ему очень хотелось подвергнуть Иоанна Англиканца хорошей порке. Но здесь находился епископ Отгар. Рабан не мог показать свою непреклонность и жестокость.

— Хорошо, — неохотно сказал он. — Брат Иоанн, после вечерни ты и брат Бенжамин можете уйти отсюда с этой грешницей и сделать все во имя Бога, чтобы вылечить ее.

— Благодарю, отец, — ответила Джоанна.

Рабан перекрестил их.

— Да избавит вас Всемилостивый Господь от зла.

Нагруженный сумками со снадобьями, мул лениво плелся по дороге, не обращая внимания на палящее солнце. Дом Мадалгис находился в нескольких милях от монастыря. Если так плестись, до дома они доберутся только затемно. Джоанна нетерпеливо погоняла мула. Словно издеваясь над ней, животное сделало пять-шесть быстрых шагов и снова замедлило шаг.

По дороге Мадалгис нервно и без умолку болтала. Такое обычно случается после сильного испуга. Джоанна и Бенжамин узнали всю ее печальную историю. Несмотря на лохмотья, она была свободной женщиной, женой фермера, владевшего почти двенадцатью гектарами земли. После его смерти она пыталась прокормить семью, работая на земле сама, но ее героические усилия внезапно пресек сосед, лорд Ратольд, которому приглянулась процветающая ферма. Лорд Ратольд донес о занятиях Мадаглис аббату Рабану, и тот запретил ей работать под страхом отлучения от церкви.

— Непристойно женщине выполнять мужскую работу, — сказал он ей.

Страх перед голодом заставил женщину продать землю и дом лорду Ратольду за бесценок. Она получила за все лишь несколько золотых и крошечную мазанку неподалеку с небольшим пастбищем для ее коров.

Мадалгис занялась изготовлением сыра, сумев таким способом зарабатывать на жизнь. Она выменивала сыр на другие продукты питания и прочие товары.

Едва завидев дом, Мадалгис радостно вскрикнула и побежала вперед. Через несколько минут Джоанна и брат Бенжамин нашли ее в объятьях детей, которые смеялись, плакали и одновременно все говорили. Увидев двух монахов, дети испуганно закричали и заслонили мать, опасаясь, что ее снова заберут у них. Мадалгис успокоила детей, и они снова заулыбались, хотя смотрели на монахов с настороженным любопытством.

В дом вошла женщина, держа в обеих руках по младенцу. Учтиво поклонившись монахам, она передала одного ребенка Мадалгис. Та, радостно приняв его, сразу стала кормить грудью. Ребенок жадно сосал. Гостья показалась Джоанне немолодой, лет пятидесяти, но, присмотревшись, она заметила, что, несмотря на дряблую кожу лица, она была довольно молода, не старше тридцати.

«Кормила ребенка Мадалгис вместе со своим», — догадалась Джоанна. Она сочувственно взглянула на отекшие груди женщины, ее отвисший живот и нездоровый цвет лица. Такие симптомы Джоанна встречала и раньше: женщины часто рожали первого ребенка лет в тринадцать, и с этого возраста вечно находились в состоянии беременности, рожая одного ребенка за другим. Часто женщина рожала по двадцать и более детей, хотя случались и выкидыши. К тому времени, когда ее организм начинал меняться, если ей удавалось прожить так долго, несмотря на роды, всегда связанные с риском для жизни, тело женщины было безнадежно изношено, а дух подавлен. Джоанна решила сделать для Мадалгис тонизирующее снадобье из дубовой коры и шалфея, чтобы укрепить ее организм перед грядущей зимой.

Мадалгис обратилась к старшему ребенку, долговязому мальчику лет двенадцати. Он вышел и вернулся через минуту с хлебом и сыром, предложив Джоанне и брату Бенжамину. Брат Бенжамин взял хлеб, но отказался от сыра, который был явно не свежим. Джоанне сыр тоже не приглянулся, но, чтобы не обидеть хозяев, она отломила маленький кусочек и съела. К ее удивлению, сыр оказался восхитительным, пикантным, сытным, ароматным, гораздо лучше тех, что подавали на стол в Фульде.