Иоанна — женщина на папском престоле - Донна Кросс

Брат Томас злобно взглянул на Джоанну из другого конца комнаты. «Это место мое, — с горечью думал он, — Рабан рассчитывал на меня, всего несколько недель тому назад он сказал мне об этом! А когда Иоанн Англиканец вылечил женщину от проказы, все изменилось. Это же возмутительно! Мадалгис — никто, рабыня, или немногим лучше. Кому какое дело до того, отправили бы ее в лепрозорий или если бы она умерла». То, что выгодная должность досталась Иоанну Англиканцу, крайне оскорбило Томаса. Он возненавидел Иоанна за его ум, потому что это заставляло Томаса часто чувствовать себя дураком. Его раздражало, что учение давалось Иоанну так легко. Томас одолевал науки с большим трудом. Чтобы выучить неправильные формы глаголов и запомнить правила, ему приходилось много работать. Но то, что Томасу не давалось умом, он наверстывал усердием и фанатичной верой. Всякий раз после трапезы Томас старательно укладывал нож и вилку так, чтобы получился Святой Крест. Он никогда не пил вино сразу, как другие, но небольшими троекратными глотками, изображая чудо Святой Троицы. Иоанн Англиканец ничем подобным себя не утруждал.

Томас с ненавистью смотрел на своего врага, который выглядел совершенным ангелом со своими белокурыми локонами. «Да испепелит пламя ада его и чрево, его родившее!»

Монастырская трапезная представляла собой просторное каменное строение в сорок футов шириной и сотню футов длинной. Оно вмещало всех триста пятьдесят монахов Фульды. Это здание, с его семью окнами на юг и шестью на север, куда солнечный свет проникал в течение всего дня, было самым приятным в монастыре. Широкие деревянные балки были ярко расписаны сценами из жизни Святого Бонифация, покровителя Фульды, от чего помещение казалось таким же приятным в холодные короткие дни декабря, как и летом.

Настал полдень, и братья собрались на обед в одной из двух монастырских трапезных. Аббат Рабан сидел за длинным Y-образным столом возле восточной стены; слева и справа от него расположились двенадцать монахов, олицетворявших апостолов Христа. На длинных дощатых столах стояли простые чаши с хлебом, бобами и сыром. Под столами бегала мышь, подбирая крошки.

В соответствие с правилами Святого Бенедикта, за обеденным столом царило полное молчание. Тишину нарушал лишь стук ножей и чашек, а также голос дежурного чтеца, который, стоя на возвышении, читал Псалмы или Жития Святых.

— Пока бренная плоть вкушает плоды земные, — говаривал аббат Рабан, — душа должна пребывать в покое.

Regula taciturnitis, или закон молчания, считался идеалом, к которому стремились все, но соблюдали немногие. Монахи придумали сложный язык мимики и жестов, и с его помощью общались во время трапез. Между ними происходили настоящие беседы, особенно когда чтец был плохой. У брата Томаса был хриплый голос с сильным акцентом, из-за чего почти полностью терялась напевность псалмов. Кроме того, Томас читал всегда очень громко, оглушая монахов. Но аббат Рабан часто просил делать это именно Томаса, а не других, более опытных чтецов, говоря, что «слишком сладкие голоса открывают сердца для демонов».

— Псс. — Едва слышное шипенье привлекло внимание Джоанны. Она подняла голову от тарелки и увидела, что брат Адалгар подает ей знак через стол.

Он показал Джоанне четыре пальца. Это был номер главы в правилах Святого Бенедикта, средство для общения монахов, которое использовало иносказание и выразительные сравнения.

Джоанна вспомнила первые строки четвертой главы: «Omnes supervenientes hospites tamquam Christus suscipiantur», — что означало: «Всех приходящих почитай как Христа».

Джоанна сразу поняла, что хотел сказать брат Адалгар. В Фульду прибыл посетитель, кто-то очень важный, иначе брат Адалгар не упомянул бы о нем. Каждый день в Фульду приходило много людей, богатых и бедных, в драгоценных мехах и в лохмотьях. Усталые путники были уверены, что им не откажут в гостеприимстве; и на несколько дней они здесь найдут отдых, кров и пищу перед тем, как снова отправиться в путь.

Джоанна сгорала от любопытства.

— Кто? — спросила она, слегка приподняв брови.

В этот момент аббат Рабан подал знак, и монахи все встали, выстроившись по старшинству. Выходя из трапезной, брат Адалгар повернулся к ней.

— Parens. — Он вздохнул и пристально посмотрел на нее. — Твой родитель.

Спокойным шагом и с постным выражением лица, как подобает монаху Фульды, Джоанна вышла из трапезной следом за остальными братьями. Ничто в ней не выдавало смятения.

Неужели брат Адалгар не слукавил? Действительно ли кто-то из ее родителей пришел в Фульду? Мать или отец? Адалгар сказал parens, это значило, что их двое. А что, если это отец? Он ожидает увидеть Джона, а не ее. От этой мысли Джоанна содрогнулась. Если отец разоблачит ее, то обязательно донесет на дочь.

Но, возможно, это мать. А Гудрун ни за что не выдаст ее. Она поймет, что это будет стоить Джоанне жизни.

Мама. Прошло десять лет с тех пор, как она видела мать в последний раз, и расстались они плохо. Вдруг Джоанне страшно захотелось увидеть знакомое, обожаемое лицо Гудрун, обнять ее, услышать, как она рассказывает сказки на старинном языке.

Брат Сэмюэль, госпитальер, остановил Джоанну у дверей трапезной.

— Сегодня ты освобожден от обязанностей. К тебе кое-кто пришел.

Джоанна ничего не ответила, одновременно испытывая надежду и страх.

— Не надо быть таким серьезным, брат. Не дьявол же пришел за твоей бессмертной душой, — доброжелательно рассмеялся брат Сэмюэль, славный веселый человек, любивший пошутить. Аббат Рабан пользовался его качествами, держа в должности, как нельзя лучше подходившей брату Сэмюэлю, всегда готовому позаботиться о посетителях.

— Здесь твой отец, — оживленно сообщил Сэмюэль, довольный, что первым донес до нее такую радостную весть. — Ждет тебя в саду, желая приветствовать.

От страха Джоанна едва не упала в обморок. Она попятилась и покачала головой.

— Не хочу видеться с ним… Я не могу.

Улыбка исчезла с лица Сэмюэля.

— Ну же, брат, напрасно ты так. Отец проделал такой долгий путь из Ингельхайма, чтобы побеседовать с тобой.

Следовало придумать какую-то отговорку.

— У нас не сложились отношения. Мы… поругались… когда я уходил из дома.

Брат Сэмюэль обнял ее за плечи.

— Понимаю, — ласково сказал он. — Но это твой отец, и пришел он издалека. Прояви милосердие, поговорив с ним хотя бы немного.

Не зная, как возразить, Джоанна промолчала.

Брат Сэмюэль принял это за согласие.

— Пойдем. Отведу тебя к нему.

— Нет! — Джоанна высвободилась из его рук.

Брат Сэмюэль удивился. Так обращаться с госпитальером, одним из семи управляющих лиц монастыря, было нельзя.

— Твоя душа в смятении, брат, — резко заметил он. — Тебе необходимо духовное наставление. Завтра мы обсудим это на собрании каноников.

«Что же мне делать?» — горестно подумала Джоанна. Скрыть от отца свой обман ей вряд ли удастся. Но и обсуждение на собрании тоже губительно. Ее поведению нет объяснения. Если признают, что она не подчинилась, то как Готшалк…

— Прости меня, Nonmus, — почтительно обратилась Джоанна к монаху. — Прости за дерзость и непочтение.

Я был в растерянности и забылся. Покорнейше прошу простить меня.

Извинение прозвучало весьма убедительно. Лицо брата Сэмюэля расплылось в улыбке, он не умел долго хранить обиду.

— Ну конечно же, брат, с радостью. Пойдем. Я провожу тебя до сада.

По пути из монастыря, проходя мимо скотного двора, мельницы и кирпичных печей, Джоанна быстро оценивала свои шансы. В последний раз отец видел ее ребенком двенадцати лет. За десять лет она сильно изменилась. Возможно, он не узнает ее, возможно…

Они подошли к саду, где тянулись аккуратные грядки, которых было всего тринадцать. Это число символизировало Христа и его Апостолов. Каждая грядка семь футов в ширину, что тоже очень важно, поскольку было именно семь даров Святого Духа, символизирующих целостность всего созданного на земле.

В дальнем углу сада, между грядками марсилии и кервеля, спиной к ним стоял отец. Она сразу узнала его невысокую коренастую фигуру, толстую шею и надменную осанку. Джоанна спрятала лицо в просторном капюшоне так, чтобы плотная ткань свисала посередине, полностью закрыв его.

Услышав шаги, каноник повернулся. Его темные волосы и нависшие брови, наводившие на Джоанну ужас, совсем поседели.

— Deus tecum. — Брат Сэмюэль ободряюще похлопал Джоанну по плечу. — Да будет с тобою Бог. — И удалился.

Отец, прихрамывая, направился к ней. Теперь он показался Джоанне гораздо меньше, чем прежде. С удивлением она заметила в его руке костыль. Когда отец приблизился, она повернулась и, не говоря ни слова, знаком позвала его за собой подальше от яркого полуденного солнца, в часовню рядом с садом, в спасительную темноту. Там Джоанна дождалась, пока отец сядет на скамью, а сама устроилась подальше от него и низко склонила голову, чтобы капюшон скрывал ее лицо.