Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I - Виктор Холенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, время от времени сама природная стихия напоминала нам о том, что война-то всё-таки совсем рядом с нами. Так, первый раз в жизни я в явь увидел взрыв морской мины рядом с нашим селом. После недавнего шторма был тихий солнечный день в начале лета 44-го года, и океан лениво накатывал волны на песчаный пляж косы левого берега протоки Вилюйки, который хорошо просматривался от нашего домика в распадке. Я чем-то своим занимался на улице возле дома, как вдруг услышал гулкий грохот со стороны моря. Я невольно глянул в том направлении и увидел высоченный белый столб воды и дыма, поднявшийся из голубой глади доселе безмятежного после шторма моря совсем рядом с пляжем, по которому мы, сельская детвора, нередко любили бегать наперегонки с волнами, размеренно накатывающимися на песок. Но в этот момент, к счастью, там не было никого, поскольку день только начинался, и пацаны ещё не успели туда добраться в очередной раз. Но вот на Летнике в некоторых домиках от взрывной волны пострадали стекла. Этот рогатый стальной шар, начинённый взрывчаткой, штормом сорвало с якоря в одном из минных полей, установленных по случаю военного времени у берегов Камчатки. Как потом говорили, его успели заметить с 77-й береговой батареи и немедленно расстреляли, когда он находился ещё на приглубом месте. По этой причине поднявшийся водяной столб оказался практически абсолютно белым. Ну, а мы, пацаны, расценили этот взрыв по своим ребячьим фантазиям: мол, это сам наш океан отсалютовал победам Красной Армии на фронтах Великой Отечественной.
Второй взрыв такой же мины пришёлся уже на апрель 45-го года и всё на том же пляже. Но в то время он был ещё плотно забит ледяными глыбами зимних ледовых полей, разбитых накануне буйными весенними штормами. Волны прибоя, видимо, просто выбросили сорванную с якоря очередную мину на это ледяное крошево, и она взорвалась самопроизвольно. Взрыв поднял такой же высокий столб, но на этот раз совершенно чёрный, из песка и дыма. И снова жителям Летника пришлось фанерками или подушками заменять выбитые стёкла в окнах. А у меня почему-то от этого чёрного взрыва остался на душе неприятный осадок. И, наверное, не зря: война надела солдатские шинели ещё на двух наших односельчан: неприметного мужичка Цветкова, имени которого я не знал и тогда, но его сын Витька был из нашей мальчишеской компании, и Фёдора Гурина, работавшего всегда в отцовской бригаде. И случилось это тоже в апреле 45-го…
6
И 1945 год начался необычно. Мы ждали уже победного окончания войны с фашистской Германией, и в школе была праздничная ёлка. Правда, она была не совсем настоящая, потому что ели, пихты и сосны в тех краях отродясь не водились. Но зато было много кедрового сланника. Поэтому вместо елочного ствола в крестовину был вставлен строганый деревянный четырёхгранный брусок, по граням которого до самой макушки были просверлены отверстия. Вот в эти-то отверстия и были вставлены пушистые лапы кедрового сланника, нарубленного в соседнем распадке северных склонов окружавших село сопок, где он обычно растёт на теневой стороне. Игрушки ребята делали сами вместе с учительницами (их было в нашей школе всего две), и ёлка получилась очень нарядная.
Незаметно пролетели январские каникулы, которые я провёл, как и все сельские пацаны, на лыжах. Погода была хорошая, безветренная и слабоморозная, ярко светило солнце. По юго-западному распадку мы забирались почти к самой его вершине. Летом здесь была тропа, по которой ходили матросы с 77-й батареи к своему радиометрическому посту, устроенному над скалистым обрывом над морем, но нам туда ходить и зимой, и летом было запрещено. Но нам, по правде, туда и не надо было, мы чуть ли не час поднимались туда на лыжах, чтоб потом за несколько минут скатиться к центру села, лавируя между деревьями лишь с одной палкой в руках, которая помогала управляться на крутых виражах.
А один раз я увязался за местным охотником по фамилии Савченко. Это у него мы купили домик в распадке с деревянной трубой за стеной. Жил он теперь одиноко в маленькой комнатке колхозного общежития, но появлялся там редко, потому что его охотничьи угодья были где-то в Большой Саранной, и он там на берегу озера находился чаще всего и зимой, и летом. Я никогда не интересовался, почему он живёт здесь один и где его теперь семья, для которой он построил такой уютный домик, в котором теперь жили мы. Когда он бывал в селе, он всегда заходил к нам. Со мной он был всегда приветлив, и я несколько раз даже отогревался в его каморке ароматным чаем, когда он появлялся зимой в селе. И вот я увязался за ним в лес, и он совсем не возражал. Мы зашли далеко в глухомань, где я никогда ещё не был. Дух захватывало от красоты зимнего леса. Заиндиневшие элегантные белые и каменные кряжистые берёзы, одинаково нахлобучившие белоснежные пушистые шапки, казалось, мирно досматривали свои летние сны. Мы шли на лыжах след в след, совсем не нарушая лесную тишь: он – на широких охотничьих лыжах, подбитых нерпичьим мехом, а я – на обычных, заводского производства. Несколько раз под нашими лыжами снег неожиданно взрывался, и с громким хлопаньем крыльев взлетали сразу несколько белых куропаток, ночевавших под снежным покровом. Первый раз я даже испугался на
