Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I - Виктор Холенко

сопки-вулкана. И это в разгар зимы, в самом конце января, где-то 25–26, когда он обычно сверкает в промороженных лучах солнца ослепительной белизной. А когда незаметно подкрались зимние сумерки, то у основания этого дымно-пеплового столба начала чётко прорезываться яркая оранжевая кайма, и мы увидели, как из чёрно-серых клубов вулканических извержений посыпался настоящий фейерверк огненных искр. Они непрерывно вырывались из дымного облака, клубящегося над вулканом, и по крутой траектории, будто праздничные ракеты, падали прямо в океан, расстилавшийся перед нашими глазами. Кто-то из взрослых, видимо, наиболее осведомлённый, объяснял в толпе зрителей такого необычного зрелища, что это выстреливают из жерла вулкана раскалённые каменные обломки вулканических бомб. Признаюсь, это феерическое действо неукротимой стихии лично меня в тот момент не только заворожило своей сказочной красотой. Где-то глубоко в душе, рядом с ощущением радостного восторга от всего увиденного, затаилась на какой-то момент вдруг прорезавшаяся ледышка неосознанной жути перед случившимся явлением по сути космического масштаба, перед которым совершенно бессилен человек. До сих пор, дожив уже давно до седых волос на голове, я в явь помню это сложное ощущение радостного детского восторга рядом с холодной ледышкой какой-то непонятной тревоги. Может, это был тогда всем нам какой-то вселенский знак перед грядущими жизненными испытаниями, победами и возможными бедами? Кто-то этот предостерегающий знак просто не заметил, а кто и отметил, пусть до конца и неосознанно и так же неосознанно следовал ему, шагая по жизни с осторожностью разведчика, идущего по минному полю. А, может, мне это только показалось так, когда я прокручивал эту ситуацию в уме уже сейчас, в четырнадцатом году 21 века, сидя в комфортном уединении в подмосковном дачном домике в три этажа, рядом со спортивным комплексом «Сорочаны», что совсем недалеко от древнего русского города Дмитров, который всего лишь на три года моложе нашей столичной красавицы Москвы. А вот тогда, в конце января 1945 года, увидев впервые в своей жизни и, казалось, чуть ли не на расстоянии протянутой руки такое феерическое извержение камчатского вулкана и испытывая холодящее душу чувство восторженной жути, уверен, я наверняка ещё совершенно не мог мыслить подобными высокими категориями.

Однако продолжим. Уже утром следующего дня этот огненный камнепад перестал быть видимым. Может быть, этому помешал дневной свет. Однако и вечером, когда сгустились очередные сумерки, мы уже не увидели недавнего фейерверка, хотя столб дыма и пепла по-прежнему клубился над вулканом: видимо, глубоко в земных недрах исчерпался огненный запас, предназначенный для разового потрясения нас, в основном новоявленных камчатских жителей, вроде меня и моих родителей. (Хотя самого себя я вполне искренне и по праву считаю коренным камчадалом, поскольку родился там, и там же прошли первые тринадцать лет моей жизни, которые, благодаря моим родителям, оказались чуть ли не самыми счастливыми за все годы моего сущего бытия.) А буквально через пару дней, когда ещё не переставала дымить вулканическая сопка (именно так, вроде бы даже приземленно, но на самом деле всё-таки по-свойски и как-то совершенно по-родственному, камчатские жители привыкли издревле называть эти высоченные свои вулканы, возвышающие извечно, зимой и летом, белоснежные пики над всеми другими самыми высокими горами полуострова), чисто-белые январские снега в нашем селе и во всей округе вдруг стали сразу грязно-серыми от выпавшего вулканического пепла. Правда, после первой же очередной пурги эта природная снежная белизна снова полностью возродилась, однако, стоило только копнуть какой-либо сугроб всего лишь на штык лопаты, как можно было сразу обнаружить в снежном пласте почти сантиметровую прослойку вулканического пепла. Она сохранилась до самой весны, а после таяния снегов уже окончательно ушла в почву. Но не бесследно: именно этот самый вулканический пепел, чуть ли не постоянно рассеивающийся над полуостровом, является первопричиной необычайно высокого плодородия камчатских почв, на которых произрастают сочные травы, а в огородах жителей – вкуснейшие корнеплоды, будь то рассыпчатый картофель, изумительно сахарный по вкусу турнепс, терпко-ароматная репа, сладчайшая морковь или тот же банальный редис, удивительно сочный и пикантно острый. Кстати, о вкусах. Один мой хороший знакомый – Иван Гермогенович Плотников, якут по национальности, к слову, потомок тех якутов, которые ещё во времена сибирского казака Атласова переселились с берегов реки Лена на Камчатку, бухгалтер по специальности, интеллигентный, довольно начитанный и очень порядочный человек, как-то пооткровенничал:

– Знаешь, я родился и вырос на Камчатке, в селе Мильково, что в самом центре полуострова и на берегу самой главной тамошней реки Камчатка. Там всегда было много рыбы и самых разных и очень вкусных лесных ягод, которые вместе с местной огородной продукцией и составляли основную часть рациона нашего питания. Но как-то в детстве, уже после войны, кто-то из родичей угостил меня яблоком, которое он купил на рынке в Петропавловске. Поскольку яблоки на Камчатке никогда не росли, а во время войны, на годы которой и выпала часть моего детства, с материка их к нам никто, наверное, и не привозил, то я совершенно не знал вкуса этого фрукта. Конечно, я его съел, но испытал при этом серьёзное разочарование в послевкусии: из прочитанных к тому времени книг у меня сложилось гораздо лучшее об этом исключительно материковом плоде впечатление. И когда подаривший мне яблоко родич спросил, понравилось ли мне оно, я неожиданно для всех с детской непосредственностью ляпнул: «А репа вкуснее…» Чем очень всех развеселил…

Когда Иван Гермогенович рассказал мне об этом курьёзном случае из его детства, я вспомнил, что похожие вкусовые впечатления сложились и у меня в тот самый момент, когда я впервые тоже попробовал этот, в общем-то, действительно райский фрукт, как я и теперь считаю, однако только с той поры, как только стал уже взрослым человеком. А вот тогда я всё-таки думал иначе, но всё же хватило ума, и я деликатно промолчал о своих вкусовых впечатлениях, потому что всегда очень и искренне любил своих родителей. Видимо, просто из интуитивного чувства такта не хотелось из-за такого малого пустяка, как мне казалось, портить им настроение. Я уже говорил выше, что мой отец привозил из Петропавловска как-то ещё во время войны два красивых американских яблока. Их уже и тогда можно было купить, пусть и задорого, на городском рынке, потому что в порт Петропавловска нередко заходили транспортные пароходы, следовавшие курсом из штатов во Владивосток по Дуге большого круга, пересекая по этой гигантской и крутой траектории через весь не всегда такой уж и тихий Тихий океан в северной его части, а члены их экипажей по извечной мелкотравчатой коммерческой традиции мореходов всех стран