Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922 - Владимир Петрович Аничков

– Позвольте, какое отношение комендант моего участка имеет к денационализации банков? Нужна какая-нибудь единая власть, к которой мы должны обращаться по всем гражданским вопросам.

Комендант ничего не сумел ответить, и я вышел от него в несколько подавленном состоянии духа. «Конечно, прежде всего, – думалось мне, – надо сейчас же собрать Городскую думу прежнего, дореволюционного состава и вручить ей всю власть».

Мне пояснили, что тут же находится и русский комендант. К нему я и решил обратиться.

Русский комендант, – кажется, капитан, слушатель академии, – не был мне знаком, но знал меня, а потому был много вежливее чеха. В сущности, он ничего не прибавил к предыдущим разъяснениям, если не считать сетований на неразбериху, которая происходит из-за двойного командования. Он посоветовал обратиться к командующему русскими войсками полковнику Шереховскому, штаб коего помещался в Первой женской гимназии.

Мой разговор с Шереховским все время прерывался входящими офицерами, и я был поражен их оборванным видом и вольностью обращения. В общем, они нисколько не отличались от «товарищеских» войск.

Одному из офицеров даже этот терпеливый комендант, не удержавшись, сделал замечание:

– Как вы стоите?!

– А что? – спросил офицер, обеими руками опиравшийся на письменный стол коменданта и очень неохотно их убравший.

На главный интересовавший меня вопрос – о судьбе великих князей, находившихся в Алапаевске, – офицер никакого ответа не дал.

В вестибюле Первой гимназии, куда я отправился, было еще оживленнее, чем в Коммерческом собрании. Здесь я встретил многих своих знакомых, бывших влиятельных граждан Екатеринбурга, ожидавших приема, немало и русской военной молодежи, гимназисток, подруг Наташи, и несколько знакомых дам.

Эти дамы в одном из классов устроили чайную, где все офицерство получало даром чай и незатейливый обед.

Шереховской был со мной мил и любезен. Однако на первый заданный мной вопрос о судьбе великих князей он не смог дать мне никакого ответа. Алапаевск еще находился в руках красных. О Государе Шереховской сказал, что тот, по-видимому, казнен, и есть основание думать, что погибла и вся царская семья.

Шереховской поставил меня в известность, что захватным порядком образовалось местное правительство из второстепенных деятелей, в большинстве – эсеров. Но с этой властью никто не считается, и, по всем вероятиям, придется временно сосредоточить эту власть в руках военного командования. Шереховской хлопочет о составлении особого совещательного органа, который бы помогал ему в решении гражданских вопросов.

Я вполне успокоился и согласился с Шереховским, лишь высказав пожелание скорее решить этот вопрос. Успокоенный его заверениями по поводу твердости положения Екатеринбурга и в том, что о возврате красных не может быть и речи, прямо от Шереховского направился на заседание Культурно-экономического общества.

Новое о терроре

Заседание под председательством Петра Феофановича Давыдова было малочисленно. Многие члены совета, скрываясь в лесах, еще не успели приехать в город, а некоторых, как потом выяснилось, расстреляли.

Но это заседание осталось в моей памяти по рассказам о пережитых днях большевицкого террора.

Выяснилось, каким тяжелым было положение представителей буржуазии и интеллигенции, заключенных в тюрьму.

На строгость режима они не жаловались, им разрешали прогуливаться по двору и получать обеды из дома. Но ночи были кошмарны. По ночам, умышленно сильно гремя ключами, появлялся главный тюремный комиссар. Обойдя камеры, он вызывал, а затем выводил из тюрьмы для расстрела кого-нибудь из заключенных. Иногда вызывались отдельные лица, иногда целые группы. Особенно кошмарной стала ночь, когда вызвали двадцать «буржуев», среди которых оказались Фадеев и Мокроносов. Из этих двадцати человек чудом спасся лишь Чистосердов, со слов которого нам и стало об этом известно.

Их вывели из камеры, посадили на грузовые автомобили и под сильным конвоем повезли по Тюменскому шоссе. За дачами Агафурова автомобили остановились, и арестантам было приказано выйти в поле. Все они сознавали, что их ведут на расстрел. Настроение было безразличное и подавленное. Многие плакали, другие угрюмо молчали. Их пытались поставить в шеренгу, но они постоянно сбивались в кучу, стараясь прикрыться телами товарищей по несчастью. Никто не знал причины расстрела, суда не было, и даже заочного приговора о расстреле не прочли. Многие из обреченных что-то выкрикивали, прося о пощаде.

Комиссар и солдаты были растеряны и недостаточно энергичны – это первый массовый расстрел в Екатеринбурге.

Чистосердов рассказывал:

– Я стоял с самого краю, и в тот момент, когда послышалась команда, мы вновь из шеренги сбились в кучу. Я почувствовал, что какая-то внутренняя сила толкнула меня в сторону, и мои ноги, до сих пор парализованные страхом, вдруг сами побежали, унося мое тело от места смерти.

Мне чудилась погоня, я слышал близкие беспорядочные выстрелы, отчаянные крики, но сильные ноги уносили меня в глубь леса. Ветки больно хлестали по лицу. Зацепившись за что-то ногами, я со всего размаху упал в яму и потерял сознание. Сколько я лежал – не знаю, но, убедившись в наступившей тишине, что погони нет, я встал и, осторожно ступая, опасаясь каждого хруста ветки, стал все глубже удаляться в лес. С каждым шагом надежда на спасение и великая радость все более проникали в мою душу.

* * *

Большую часть заключенных в тюрьме послали на фронт рыть окопы. Среди них оказались два двоюродных брата Макаровых, очень тучный купец кадет Сысой Иванович Елшанкин, отец служащей в нашем банке барышни, и Иван Сергеевич Соколов, состоявший вместе со мной в Исполнительной комиссии. Отношение к ним было строгое, их насильно заставляли работать сверх сил, кормили скверно. Однако, не к чести «буржуев» будет сказано, многим из них оказывали льготы – конечно, за деньги, которые они давали, скрывая эти факты от остальных. Не было между ними солидарности даже в столь грозные минуты.

Во время работ бывали случаи, когда конвоиры, отойдя от окопов, начинали без предупреждения стрелять, как бы пробуя прочность сооружения, и если не попадали в людей, то только потому, что те с первым выстрелом прятались в ров.

Братьев Макаровых, Елшанкина и Топорищева, владельца большого гастрономического магазина, разбудили ночью и куда-то повели. Когда они переходили железнодорожный мост, им приказали остановиться посередине, а перешедшая мост стража открыла по ним огонь. Все четверо упали. К раненому Николаю Макарову подошли. Тот притворился мертвым. Солдат поднес к его глазу зажженную спичку и, заметив, что глаз дернулся, выстрелил в голову в упор из револьвера. Николай потерял сознание и очнулся, когда его тормошил брат. Оказалось, что пуля, пробив околыш фуражки, прошла между околышем и волосами. Николай, простреленный в плечо и контуженный в