Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922 - Владимир Петрович Аничков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все трое, оставшиеся в живых, Макаровы и Топорищев, с великим трудом пробрели около трех верст до деревни и там постучались в первую же хату. Хозяин принял их и дал укрыться в бане, где они перевязали свои раны. Тут Борис, истекая кровью, скончался. Николай же и Топорищев пробрались в белый Екатеринбург. При каких обстоятельствах был убит Соколов, по профессии химик, мне узнать не удалось. Говорили, что это произошло при рытье окопов.
Интересен рассказ жандармского полковника Стрельникова, подобно Чистосердову спасшегося бегством, но только из другой партии. Это тот самый Стрельников, о котором я уже писал как о военном цензоре, судебное дело которого было поручено мне.
Он рассказал, что их в количестве двенадцати-четырнадцати человек под слабым конвоем из шести солдат повели в самом начале ночи из тюрьмы к станции «Екатеринбург-Второй».
В этой партии находился и бывший полицмейстер Екатеринбурга Рупинский. С ним последний раз я виделся на Пасху, с интересом выслушав его рассказ о том, как он попал в дутовские войска, организацию которых тогда считал настолько слабой, что не возлагал особых надежд на спасение Дутовым Екатеринбурга. В той же партии очутился и епископ Гермоген.
Один из солдат-конвоиров знал Стрельникова по службе в жандармерии и поэтому потихоньку сказал ему, что их ведут на расстрел…
– Услыхав об этом, – рассказывал Стрельников, – я стал подговаривать Рупинского и прочих сильных и здоровых мужчин к нападению за городом на конвой и к общему бегству. Сделать это было очень легко – нас вдвое больше, стоило только дружно напасть на конвой во время перехода по полю, и, конечно, все шесть винтовок оказались бы в наших руках. Но никто из товарищей по несчастью не соглашался не только оказать активное сопротивление, но, выражая полную покорность судьбе, они высказывали сомнение, что их ведут на расстрел. Рупинский даже уверял, что их просто вышлют из Екатеринбурга куда-нибудь на север.
Однако эти доводы на меня мало действовали, и я решил бежать один.
Нас привели на станцию «Екатеринбург-Второй» и оставили под конвоем на самой платформе. Я все сидел и медлил, стараясь припомнить профиль местности, чтобы составить план бегства. Наконец стало светать. Это обстоятельство ускорило решение: или бежать, или погибнуть вместе с остальными. Я встал и попросил конвоира отвести меня в отхожее место. Войдя в клозет, я через заборчик старался угадать, где находится часовой, прохаживавшийся вдоль здания. Наконец, заметив, что он дошел по бровке до выхода из клозета, я вышел, как бы оправляя брюки. Часовой остановился, и глаза наши встретились. Как мне показалось, его глаза говорили мне, что он проник в мой замысел. Я изо всей силы толкнул его обеими руками в грудь. Он грузно упал вниз под откос, а я, сделав большой скачок, быстро побежал вдоль железнодорожного полотна к городу.
Это направление было мной обдумано, ибо снизу конвоиру было труднее в меня стрелять. Я, за будкой сторожа сбросив серую офицерскую шинель и оставшись в защитном кителе, быстро перекинулся через забор и залег между начавшими зеленеть огородными грядками.
Послышался выстрел, другой. Потом через несколько долгих минут мимо забора пробежали солдаты. Один из них крикнул:
– Братцы, тутотка его шинель! Уж не юркнул ли он в огород? – и, поднявшись на забор, стал осматриваться.
Я лежал ни жив ни мертв, но солдат, грузно соскочив на землю за ограду, побежал вдогонку за товарищами. Терять время было нечего. Я быстро встал, кинулся к противоположной ограде и, перескочив ее, бросился мимо станции в лес. Там я добежал до берегов Исети и залег под железнодорожным мостом, где в мучительном ожидании отдыхал на земле. Надо мной прошел поезд, и, только когда стук колес затих, я вышел из засады и углубился в лес. Сделав огромный круг, явился домой со стороны Московского шоссе. Дома переоделся, поел с большим аппетитом и, условившись с женой о снабжении пищей, вновь отправился в лес. А там, недели через две, я присоединился к чехам и вместе с ними участвовал во взятии Екатеринбурга.
Вся же партия заключенных, как потом выяснилось, была расстреляна около Тюмени.
Так погибли и епископ Гермоген, и полицмейстер Рупинский.
* * *
Решено было в ближайшем будущем устроить специальное заседание, на котором слушали всех рассказчиков на эту тему.
К сожалению, заседание это почему-то не состоялось. Но зато другое пожелание – поблагодарить войска, участвовавшие во взятии города, устроив особый праздник, – было осуществлено. Я предложил в распоряжение совету пустующее помещение банка и мою квартиру. От имени Комитета решили устроить собрание представителей всех организаций, чтобы выбрать распорядителей праздника.
Тут же провели принудительную подписку со всех членов, дабы на собранные средства устроить торжественные похороны не только жертв революции, принадлежащих к буржуазии и интеллигенции, но и семидесяти рабочих Верх-Исетского завода, расстрелянных «товарищами». Их расстреливали те, кто так много кричал и негодовал по поводу Ленских событий.
Возвращаясь домой с заседания, я заметил огромную толпу, собравшуюся вокруг пьедестала памятника Александру II (сам памятник был уничтожен коммунистами.) С одной стороны этого памятника похоронены первые жертвы междоусобной войны – разумеется, красные воины. С тех пор это место постоянно привлекало внимание публики. То за ночь раскопают могилы и зальют их жидкостью из ассенизационного обоза, то жены и единомышленники убитых украсят их красными тряпками и подновят надгробную надпись: «Спите, орлы боевые». То вновь вместо красных бантов окажется на могиле дохлая кошка или собака, а поэтическая надпись заменится близкими сердцу народа нецензурными словами в три и пять букв.
Я подошел к толпе, очень пестрой по своему составу; кто-то ораторствовал и требовал вырыть трупы мерзавцев и восстановить памятник. Толпа бурно аплодировала… Оказалось, что в ночь на следующий день по распоряжению военного начальства трупы обманутых и заблудших в убеждениях людей были выкопаны и увезены в какое-то другое место для погребения.
После большевиков
Начался ряд заседаний Банковского комитета. Все мои коллеги стояли за скорейшую денационализацию банков. Один я держался иного взгляда.
– Господа, – говорил я, – нам великолепно удалось провести национализацию. Мы все сдали в полном порядке под расписку Государственному банку. Если продвижение белых пойдет удачно и через несколько месяцев мы соединимся с правлениями, то тогда им решать, на каких условиях мы можем восстановить наши отделения. Этим самым мы сохраним для правлений и
