Американский синдром - Овидий Горчаков

— Городок у нас тихий, — сказал сержант, которому уже явно было пора на заслуженную пенсию. — Это дело, видно, рук «черных беретов». Ох, и весело же тут было при «зеленых беретах»! Все эта разрядка да разоружение… А попробуй, к примеру, разоружить полицию. Что тогда будет? Соединенные штаты мафии.

При выходе из врачебного кабинета его обстреляли «вспышками». Сержант Эзра Розен любил рекламу и вызвал бездельничавших у здания фоторепортеров в больницу. Двум-трем подвернувшимся репортерам Грант повторил ту же версию о нападении, что и полиции.

В тот день сержант уже встречался с репортерами, которые пронюхали, что ночью какие-то ку-клукс-клановцы подъехали к зданию суда, вкопали в землю большой деревянный крест, обмазанный смолой, и подожгли его на страх врагам — очевидно, тем, кто выгораживал в суде черномазого, принявшего участие в убийстве семьи доктора Мак-Дональда. Этот горящий в ночи крест, снятый каким-то фоторепортером, не поленившись встать в полночь с постели, появился во всех газетах, напоминая каролинцам, что «невидимая империя рыцарей ку-клукс-клана» отнюдь не приказала долго жить.

ПРЕСТУПЛЕНИЕ БЕЗ НАКАЗАНИЯ

Заключительная речь судьи была шедевром софистики и казуистики.

— Виновен или невиновен Джеффри Р. Мак-Дональд в убийстве своей семьи — вот вопрос, который я должен был как судья поставить перед присяжными. Но я не могу это сделать, потому что, если защита никоим образом не доказала невиновность подсудимого, то и обвинение не смогло до конца доказать его вину. В нашей американской юриспруденции термин «невиновен» вовсе не подразумевает полной непричастности подсудимого к преступлению, в коем он обвиняется, а означает, что обвинение не доказало полностью и вне всяких сомнений его вину. А большие сомнения в деле доктора Мак-Дональда остались и у меня, и, я полагаю, у вас. Почти десятилетний срок, отделяющий нас от момента совершения преступления, чересчур велик. Следует признать, что военно-судебные органы, как говорится, завалили следствие и оставили нам слишком много оборванных нитей. Людская память, увы, слишком несовершенна. Вот почему многие юридические системы признают срок давности и вынужденно освобождают возможных преступников от наказания. Не мы властны над временем, а время над нами. Многолетняя коррозия виной тому, что в цепи доказательств обвинения слишком много недостающих звеньев.

С другой стороны, совершенное преступление так чудовищно, что все человеческое в нас вопиет против того, чтобы оставить его безнаказанным, ибо вся наша юриспруденция покоится на презумпции неотвратимости возмездия. В ходе дальнейшего следствия могут раскрыться новые факты, новые доказательства, не косвенные, а прямые, а только прямые доказательства могут побудить меня послать человека на смерть. Мы все помним, что история нашей юриспруденции изобилует непоправимыми случаями вынесения ошибочных смертных приговоров на основании косвенных доказательств и ложных улик.

Первые репортеры медленно, с оглядкой потянулись к выходу, чтобы срочно телефонировать своим редакциям решение судьи…

— Есть, наконец, и еще одно соображение, которое мы не приняли во внимание. Может быть, я несколько отстал от жизни, но мимо меня как-то прошло то обстоятельство, что нынешний год, оказывается, объявлен Годом ребенка. Об этом впервые узнал я лишь из сегодняшней прессы. Вот… «Национальный альянс по предотвращению жестокости к детям сообщает, что по случаю Года ребенка в США приедет в конце этого года или в начале будущего почетный председатель этого общества, всемирно известная кинозвезда Софи Лорен…». Я полагаю, что всем нам должно быть ясно, что, поскольку на нашем процессе рассматривается как раз дело об убийстве детей и их матери, мы не можем в условиях Года ребенка, когда все средства массовой информации обрушивают во всем мире и в нашей стране Ниагару соответствующей пропаганды, как бы мы ни приветствовали цели этой кампании, быть до конца объективными и хладнокровно и трезво разобраться в нашем деле, ибо всем нам мешает ежедневная, ежечасная пропагандистская бомбардировка всех наших чувств и эмоций.

Зал зашумел. Защитник сиял. Прокурор с выражением крайнего изумления и возмущения на лице ел судью глазами.

— Мы бились здесь над уравнением, — продолжал судья Батлер, — в котором слишком много неизвестных величин, и решить мы его оказались не в состоянии, тем более что решался вопрос о жизни или смерти человека. Мы оказались в порочном круге, в лабиринте, из коего нас не мог вывести даже компьютер, не заменивший нам нить Ариадны. Нашим проводникам — Обвинению и Защите — казалось, правда, что они могут зажечь светильник и вывести нас из лабиринта, но это только казалось им. И напрасно тщились мы тут на примере разбираемого дела судить и наше время, и наше общество. Не под силу это данному суду. Не под силу. Мы не смогли здесь решить арифметическую задачу, а от нас потребовали, чтобы мы посягнули на решение проблем высшей математики, самых проклятых вопросов эпохи.

Грант не сводил глаз с Мак-Дональда. Говорят, он собирается жениться, мечтает о детях, особенно о сыне. Какие родители выдадут дочь за такого человека? Кто за него пойдет? Не следует ли невесте, перед тем как выйти за него, прочитать от корки до корки стенографический отчет этого, пусть незавершенного, процесса, взглянуть на посмертные фотографии Колетт, Кимберли, Кристины? Чего стоит закон, если он не оградит общество от Мак-Дональда!

В принципе Грант всегда после вьетнамской войны был против смертной казни. Газовая камера для Мэнсона была бы, наверное, чересчур легким наказанием. Но справедливее было казнить его в «зеленой комнате» тюрьмы на калифорнийском острове Сан-Квентин, чем выпустить, согласно закону штата Калифорния, под залог, под честное слово, через десяток лет. И то же можно сказать и о Мак-Дональде. Будь Грант судьей, он, взвесив всё и вся, сделал бы все от него зависящее, чтобы добиться смертной казни убийцы. Уж он не допустил бы никакого крючкотворства. А судья Батлер лавировал и маневрировал, юлил и финтил. Сказал бы прямо: Пентагон не велит!

— Современная жизнь, — витийствовал северокаролинский Цицерон, — ставит перед нами все больше вопросов, в том числе и растущее число вопросов неразрешимых. Растет неуклонно, несмотря на компьютеры и другую новейшую криминалистическую технику, число неразгаданных преступлений. Быть может, и убийство семьи Мак-Дональдов — одно из таких преступлений. Будущее покажет.

О, быстротекущие волны жизни нашей! Прокурор отметил незавершенность судебно-медицинского анализа крови, сделанного почти десятилетия тому назад. Увы, теперь никакая сила не восстановит эти зияющие пробелы, оставленные военной экспертизой: через неделю-две после получения образцов кровь человека совершенно разрушается и ее невозможно подвергнуть анализу на группы и подгруппы.

«Преступление и наказание». У великого Достоевского второе следовало по пятам за первым. В наше время почти правилом становится, увы, преступление без наказания. Мне хочется думать, что провидение вмешается в это дело, от которого мы пока в бессилии отступаем, и воздаст отмщение. Все в руках божьих. Быть может, высшему промыслу угодно, чтобы наказание было отложено, чтобы подержать преступника или преступников смертником или смертниками в камере его или их совести. Этого нам знать не дано.

Судья Алджернон Батлер долго сотрясал воздух подобными сентенциями, хотя всем уже было понятно, что суд будет отложен на неопределенное время. Когда судья объявил наконец об этом, раздались аплодисменты. Многие бросились к сияющему Мак-Дональду. Бывшие «зеленые береты» во главе с Роэлтом жали ему руки и хлопали по плечам и по спине. Какая-то красотка расцеловала его. Ему аплодировали, и он приветствовал публику, как боксер, одержавший победу на ринге. Кабаллеро ликовал. Под фейерверк фотовспышек доктор медленно направился к выходу.

Нет, Грант никогда не стал бы пациентом такого врача. Впрочем, не всякий врач побеждает смерть, как это сделал доктор Мак-Дональд. Всадив семьдесят пять ножей в спину закона, он вышел сухим из воды. Ускользнул от смертного приговора, от возмездия. Он видел, как один из репортеров нацарапал заголовок над своими записями: «Доктор Мак-Дональд вышел сухим из воды».

Как сказал Грэм Грин (бывший, кстати, разведчик), всегда легче убить любимого человека, чем самого себя. В одном из самых глубоких своих сочинений («Министерство страха») писал он о переживаниях героя-убийцы, который два года готовился убить свою жену, думал об этом каждую ночь. Наконец, он ее убивает, а потом сидит на скамье подсудимых, разглядывает судью, каждого из присяжных. А когда жюри удаляется на совещание, он ждет, ждет несколько нескончаемых часов подряд… И вот суд идет, и он знает, что если есть справедливость на этом свете, то вердикт может быть только один. Но вердикт у Грэма Грина, любящего парадоксы не меньше своих земляков Шоу и Уайльда, — не виновен! Жюри решило, что вина его обвинением не доказана. Так получилось и с Мак-Дональдом.