Чехов - Михаил Громов

«Нет ничего более фальшивого в этом подходе к художнику, у которого хотят отнять юность, для того, чтобы почтительно изучить его зрелость».

Так и остается до сих пор без ответа вопрос о том, как мог сформироваться в «осколочной» среде великий писатель, которому нужны для творчества прежде всего прошлое и будущее; как вырос Чехов, о котором старый русский критик писал, что ему «нет равного в действующей русской беллетристике: талант, в три-четыре года выбившийся из трущоб наших юмористических журналов на первый план, но обращавший на себя внимание еще в этих трущобах».

Сам Чехов как раз очень больно чувствовал безродность малой прессы, недолговечность, мимолетность «осколочного» творчества.

«Я лично числюсь в штате прозаиков пять-шесть лет, не больше, а между тем три четверти из вас — мои младшие коллеги, и все вы величаете меня старым сотрудником. Хорош старик, у которого нет еще порядочных усов и из которого бьет таким ключом самая настоящая молодость! Журналы недолговечны, пишущие же еще недолговечнее… Прожил «Будильник» только двадцать лет, а попал уже в старики и пережил чуть ли не двадцать поколений сотрудников… Не стану я объяснять этой недолговечности, но ею… объясняю… отсутствие сформировавшихся и определившихся талантов… отсутствие школ и руководящих традиций» («Тост прозаиков»).

В большой литературе ничто не беспочвенно, ничто не может возникнуть из ничего. Здесь действуют те же законы, что и в природе.

Чехов и в ранние годы был Чеховым — вот, кажется, и все, что следует по этому поводу знать. Сложнее понять, как сохранил он себя в текучке юмористической журналистики, в чуждой, враждебной ему стилевой среде. Здесь нужно внимательно, строка за строкою, перечитывать ранние сценки, рассказы и повести: «Ненужная победа», «Шведская спичка», «В ландо», хрестоматийно известные «Смерть чиновника», «Толстый и тонкий», другие рассказы ранних лет, столь очевидно соотнесенные с Достоевским и Гоголем. Тогда выявится множество прямых и скрытых цитат, пародийных иносказаний, намеков и припоминании, которыми пронизан весь чеховский текст.

Чехов буквально погружен в большую литературу, непрерывно напоминает о Гёте, Шекспире, Гоголе, Пушкине, Достоевском, Тургеневе, о старых трагедиях и романах, о великой литературе, которая была для него родною стихией. Он принес в малую прессу драгоценное цитатное слово, в сущности, чуждое и совершенно не нужное ей, сделал это слово до такой степени своим собственным, что его трудно было заметить и выделить в тексте: «Кто правильно применяет пословицу, тот создает ее вновь». В сущности, он и в самые ранние годы сознавал свое особое место и свой удел, поскольку большое дарование — это в самом деле исторический удел, особое место среди того, что было создано в литературе предшественниками и осталось в памяти поколений, место, которое наследуется во неписаным законам, но праву рождения и судьбы.

Вдумчивые люди это прекрасно понимали. «Попробуй писать как Чехов, — заметил в письме к H. М. Ендову молодой прозаик А. С. Лазарев-Грузинский, сменивший Чехова в малой прессе и стремившийся учиться у пего, — и у тебя (у меня, и т. д.) ничего не выйдет».

Переписка Чехова с Лейкиным, бумаги, разысканные в цензурных архивах, старые документы и свидетельства интересны, по существу, лишь в одном отношении: они позволяют нам определить те условия и те рамки, в которых начиналась профессиональная литературная работа Чехова. Но истинный смысл этой работы раскрывается лишь в сопоставлении с продукцией других юмористов малой прессы 80-х годов; имена их теперь совершенно забыты, и если время от времени они и всплывают на свет, то лишь в комментариях, в примечаниях к Чехову, невольными спутниками которого они были. Чеховские юморески и рассказы, когда сталкиваешься с ними на страницах старых журналов, производят своеобразное и странное впечатление, совсем не то, какое получаешь, читая их в собрании сочинений.

Молодой Чехов шел обычным путем начинающего литератора, без всяких привилегий и покровительства, через почтовые ящики «Будильника» и «Стрекозы». И далеко не все на первых порах у него получалось гладко. Ответы, которые он получал от «Стрекозы», кажется, могли бы раз и навсегда отбить всякую охоту заниматься юмористикой: «Несколько острот не искупают непроходимо пустого словотолчения» (4 мая 1880 г.); «Очень длинно и бесцветно: нечто вроде белой бумажной ленты, китайцем изо рта вытянутой» (3 ноября 1880 г.); «Не расцвев — увядаете. Очень жаль» (21 декабря 1880 г.). Чтобы освоиться с жанрами и своеобразным стилем юмористической журналистики, Чехову понадобилось три года (1880–1882).

Возникла удивительная, парадоксальная ситуация: юноша, наделенный громадным талантом, испытавший свои силы в серьезном творчестве, должен был писать мелочишки в «осколочном» стиле, ежеминутно сознавая трагическое расхождение и с этим стилем, и с этой средой: «Я газетчик, потому что много пишу, но это временно, — заметил он в письме к Александру 13 мая 1883 года. — Оным не умру. Коли буду писать, то непременно издалека, из щелочки… Черт с ними! Подождем и будем посмотреть, а пока походим в сереньком сюртуке».

Относительная слабость ранних его рассказов и повестей объясняется не только вполне естественными причинами (неопытность, работа к сроку и на заказ и т. д.), но прежде всего трудностью самой задачи. В самом деле: нужно было разработать сюжет, дать портреты, пейзаж, обстановку, фон — и все это на скудной площади «осколочной» сценки размером в 100–150 строк, да к тому же еще в юмористическом ключе, в рамках определенного жанра.

Среди текучих жанров малой прессы устойчивыми были такие:

1. Фельетон с многочисленными его разновидностями (еженедельный, театральный, дачный, рождественский и т. д.). Чехов в 1883–1885 годах вел у Лейкина фельетонное обозрение «Осколки московской жизни».

2. Пародия. Это, по-видимому, один из распространеннейших жанров юмористической журналистики. Здесь пародировалось все: театральные премьеры, речи прокуроров и адвокатов на шумных судебных процессах, объявления книгопродавцев и театральные афиши, популярные в России календари-справочники и поваренные книги. Чехов писал литературные пародии, но как раз они — в силу своей литературности — вызывали нарекания и принимались с большой неохотой.

3. Юмористическая проза: сцепка, рассказ объемом до 200 строк и так называемые «мелочи» (остроты, анекдоты, подписи к рисункам и т. д.).

4. Водевиль. Время от времени на страницах малой прессы встречаются юморески, написанные в форме пьес. Иногда это пародия на спектакль, иногда — самостоятельная вещь.