УБИЙСТВО ЦАРСКОЙ СЕМЬИ И ЧЛЕНОВ ДОМА РОМАНОВЫХ НА УРАЛЕ - Дитерихс К.

Государыне Императрице - Нилуса, Великое в малом; Аверченко, Синее с золотом; Аверченко, Рассказы для выздоравливающих; Три тома сочинений Чехова и 1 французская книжка.

Часть же книг, взятых с собой Царской Семьей в Тобольск из библиотеки Царского Села, оказалась в помещении Волжско-Камского банка, но в очень ограниченном количестве и с разрозненными томами сочинений и недостающими номерами журналов. Видимо, среди книг кто-то хозяйничал и большую часть похитил.

Но и среди этих книг также не оказалось ни одной немецкой книги. Наоборот, обращалось внимание на наличие книг антигерманского направления: Брошюра “Немецкое зло”; Густава Лебона, “Основные причины войны”; Крэмб, “Германия и Англия” и т. п. Далее характерно было наличие списка “фамилий и псевдонимов современных советских деятелей”, брошюра “А. Ф. Керенский” и ряд серьезных книг социально-политического направления: Лев Бернстед, “Как закрепить землю за народом”; Пешехонов, “Национализация земли”; Ядринцев, “Сперанский и его реформы”; Семенов, “Демократия и Армия”; брошюра “Земля и Воля”; Мылов, “Политические Партии” и т. д.

Много оказалось книг по истории и географии России, книг философских и духовного содержания и разрозненных журналов периодической печати: Исторического Вестника и Вестника Европы. Беллетристических книг осталось мало и среди них на книге Мель-никова-Печерского “В лесах” имелась отметка: “Прочел в Тобольске, сентябрь 1917 г. Николай”, а на книге Л. Толстого, “Анна Каренина”: “Читал в Тобольске, февраль 1918 года. Николай”.

В Екатеринбурге в доме Ипатьева тюремщики лишили возможности Царскую Семью пользоваться книгами; зубной техник Исаак Голощекин и ротный фельдшер Янкель Юровский, по-видимому, не имели в виду особенно скрывать от Царской Семьи, для чего они держат Ее в Ипатьевском доме, и в последние два с половиною месяца своей земной жизни Августейшие Мученики имели в своем распоряжении захваченные Государыней Ее неразлучные спутницы: “Евангелие”, “Лествица”, “О терпении скорби” и “Библию”. Филипп Проскуряков рассказывал, что обыкновенно читал Государь или Государыня, а все остальные заключенные, собравшись вместе в столовой, слушали и занимались каким-либо рукоделием. Иногда в перерывах Они пели. “Их пение я сам не один раз слышал, - говорил Проскуряков. - Пели Они исключительно одни духовные песни”.

Видно, в этом приближении к Богу, в твердом сознании скорого предстательства перед Лицом Его Царская Семья имела силу духа просить Его:

И у преддверия могилы

Вдохни в уста Твоих рабов -

Нечеловеческие силы

Молиться кротко за врагов.

5) Ни дневников Государыни и Августейших Детей, ни каких-либо вообще документов Его Величества среди собранных в Ипатьевском доме бумаг и вещей не оказалось. Документы государственного значения и личная переписка Государя Императора были конфискованы еще Керенским в Царском Селе, о чем будет рассказано во второй части этой книги. Но дневники оставались у Государя Императора, и Он продолжал их вести и в Тобольске. При переезде из Тобольска в Екатеринбург, по словам Чемадурова, дневники были уложены в отдельный сундучок и отправлены со всем багажом. Так как Царская Семья своего багажа в Екатеринбурге не получила, то возможно, что советские деятеля завладели дневниками уже при самой перевозке багажа из Тобольска в Екатеринбург, а не только после убийства. На такие по крайней мере мысли наводят слова Янкеля Свердлова; когда в заседании президиума ЦИК 18 июля 1918 года он говорит своим коллегам, что документы о заговоре высланы из Екатеринбурга с особым курьером, а через несколько фраз заявляет, что “в распоряжении ЦИК находятся сейчас чрезвычайно важные материалы и документы Николая Романова, его собственноручные дневники” и т. д. Это вставленное слово сейчас заставляет думать, что дневники Государя Императора уже были в Москве до прибытия курьера, высланного после убийства, тем более что Янкель Свердлов перечисляет категории разных документов и писем, что едва ли Екатеринбург мог сообщить ему в то время, полное сумятицы, так как для этого надо было более или менее разобраться в захваченных в Ипатьевском доме документах к моменту переговоров с Москвой по прямому проводу, а, как рассказывает кучер Елкин, Янкель Юровский всю первую половину дня 17 июля прокатался по городу.

Совершенно случайно сохранился и был отобран у Михаила Летемина собственноручный дневник Наследника Цесаревича за 1917 год. Это небольшая книжка в твердом, обтянутом сиреневым муаром с золотым тиснением переплете. На оборотной стороне первого внутреннего бумажного обертного листа рукой Государыни Императрицы на верху страницы поставлен крест и под ним написано: “Всея твари Содетелю времена и лета во Своей власти положивый, благослови венец лета благости Твоея, Господи, сохраняя в мире Императора, молитвами Богородицы и спаси ны”. А на следующем внутреннем таком же листе: “Дорогому моему Алексею от Мама. Царское Село”.

Трогательно, по-детски, заносил Цесаревич в дневник свои наблюдения над трагически-жгучими событиями этого тяжелого для Его Родителей и для всей Семьи года. Он болел, и болел серьезно, поэтому, естественно, доминирующими мотивами записи являются отметки о состоянии здоровья и связанные с этим разрешавшиеся Ему развлечения дня. Но Он наблюдателен, отмечает, конечно, по-своему и события внешней жизни, оставлявшие в нем то или другое впечатление: “Сегодня приезжал Керенский; я спрятался за дверь, и он, не замечая меня, прошел к Папа”. “Когда мы ехали на вокзал, кругом нас скакала кавалерия”, это при отправлении в Тобольск. “Мы ходили в церковь; по всему пути стояли шпалерами солдаты”. “Сегодня нас опять не пустили в церковь. Дураки”. “Как тяжело и скучно”, одна из последних записей в Тобольске. В Екатеринбурге Наследник Цесаревич не сделал ни одной записи.

Как общий характер, вначале записи в дневнике идут почти ежедневно; дух их бодрый, веселый. Потом с переездом в Тобольск записи делаются все реже и реже, а содержание их становится все грустнее и грустнее, как будто предчувствие закрадывалось в Его юную душу и Ему не хотелось заносить этого состояния в дневник. Однажды Он выразился: “если будут убивать, то чтобы недолго мучили”. Павел Медведев говорит, что “после первых залпов Наследник еще был жив, стонал; к Нему подошел Юровский и два или три раза выстрелил в Него в упор. Наследник затих”.

Из дневника Наследника Цесаревича видно, что, несмотря на попытки отдельных личностей из охраны тем или другим задеть, оскорбить Членов Семьи, большинство солдат, по-видимому, еще долгое время в Тобольске продолжало сохранять к бывшему Государю уважение, почтение и любовь именно как к бывшему Царю, который даже в положении арестованного продолжал проявлять к ним постоянные знаки внимания, хорошего отношения и заботы. Наследник Цесаревич очень часто упоминает фамилии любимых солдат, разговоры с ними Его и Отца, и эта близкая связь, по-видимому, сохранялась до смены солдат охраны латышами, привезенными Родионовым и Хохряковым. Наследник отмечает, что в Тобольске Они с Государем ходили в помещение караула и там засиживались в беседе с солдатами. Известно, что когда в Тобольск был прислан Керенским новый комиссар Панкратов со своим помощником, грубым Никольским, то они начали вводить разные строгости, во избежание побега или похищения Царской Семьи. Велико было изумление Панкратова, который однажды, зайдя в караульное помещение охраны, застал там Государя Императора с Наследником Цесаревичем за столом с солдатами караула в дружественной беседе. Вероятно, тогда этот революционер Царского времени понял, что если между Правителем - Царем России и народом произошел разрыв, приведший к революции и низвержению Царя руководящими классами, то не бывший Государь Император Николай Александрович был причиною этого разрыва, а все те, кто мнили себя стоящими ближе к народу, мнили себя более понимающими народ и поставившие себя между Царем и народом.

6) Ни в доме, ни в каретнике не оказалось ни одного хорошего сундука и чемодана, принадлежащих Царской Семье, и в которых перевозились их вещи. По-видимому, ими воспользовались убийцы для вывоза награбленного имущества, причем с них были сорваны вензеля и инициалы, которые находились как в доме Ипатьева, так и в доме Попова. В каретнике оставались только железные кухонные сундуки, в которых обыкновенно хранят продукты и припасы, и несколько разбитых и разломанных простых укупорочных ящиков. Среди оставленных и разбросанных вещей оказалось несколько больших рам от фамильных портретов, но самих портретов не сохранилось: их вырвали, изорвали и сожгли. Так были уничтожены большие портреты всех Царских Детей, за исключением портрета Великой Княжны Татьяны Николаевны, какового вообще не было. Портрет Великой Княжны был заказан перед самой февральской революцией; ввиду большой стоимости портрета, Государь и Государыня были вынуждены после своего ареста остановить этот заказ, и портрет сделан не был.