Светорада Медовая - Симона Вилар

Теперь они опять стояли лицом друг к другу. И опять это длилось долго. Мучительно долго. От неподвижности и напряжения у тиуна стали отекать ноги, зажатое в руках копье с каждым мигом становилось все тяжелее. А Стрелок то c ноги на ногу перемнется, то плечом слегка поведет. Небось, ему тоже несладко – все время держит лук натянутым. Это ведь силу надо иметь немалую. И где ростовскому тиуну было знать, что Стема каждодневно упражнялся в стрельбе, что сила в его плечах была как раз от того, что он не пропускал случая натренировать руки в такой вот стойке. Еще мальчишкой он простаивал по нескольку часов, держа в вытянутой руке тяжелую дубину, чтобы потом без устали справляться с луком.

Усмар прикинул в уме, что у его соперника когда-нибудь закончатся стрелы в туле. Это заставило его мысль заработать, он медленно стал стаскивать с руки рукавицу, швырнул ее в сторону. Стрелок тут же повернулся, но стрелять не стал. Теперь он стоял к Усмару спиной, и тот вдруг почувствовал, что у него иссякло терпение. Он видел прямо перед собой широкую спину своего врага, видел его ниспадающие из-под темной повязки светлые волосы, гладкие, лишь слегка вспушенные ветром. Стрелок был без своей куртки с бляхами. Вот бы попасть в незащищенный бок…

И тут в тишине раздался стук дерева – это ударил ставень в каком-то из окошек терема. Ветер ли им стукнул, или кто открыл от нетерпения, но Стрелок моментально повернулся в ту сторону, раздался скрип натягиваемого до предела лука. Стрелок сперва выстрелил, потом уже понял, что звук шел откуда-то сверху, и сделал быстрое движение рукой за плечо, чтобы выхватить из тула очередную стрелу. Несмотря на то что он действовал быстро, Усмару показалось, что настал миг его удачи: направленное в другую сторону внимание противника, его открытый бок и почти небольшое, в три-четыре прыжка расстояние, чтобы достать его длинным копьем.

Одно подвело Усмара – его непривычность к таким ситуациям, его разом нахлынувшее воодушевление. Ибо прежде чем сделать даже первый скачок, он не сдержал рванувшийся из горла крик. Заорал и бросился, на ходу вскинув в руке копье. И тут же был отброшен страшной силой, а пронзившая поднятую руку боль просто оглушила. Усмар покатился по двору, завывая всякий раз, когда переваливался через древко торчавшей под мышкой стрелы, пока оно не треснуло, хрустко обломившись. Но он все кричал и перекатывался, ибо стоило ему уклониться, превозмогая рвущую плоть боль, как в землю, там, где он только что находился, тут же вонзались пускаемые его невидящим противником стрелы. Одна даже чиркнула по пластинам груди, но сломалась. Доспех Асольва помог. Но надолго ли?

И тогда Усмар застыл, заставил себя замереть, несмотря на то, что от боли у него темнело в глазах. Копье он обронил и не заметил когда. Потом увидел, что оно лежит в шаге от его врага – значит, его уже не поднять. Все, он погиб. И жить ему осталось ровно столько, сколько он сможет молчать, стиснув зубы, удерживая вспухающий в груди ком дыхания. Но Стрелка даже это уже не останавливало. Усмар видел, как он наложил на тетиву очередную стрелу, как гнется лук в его сильных руках.

И тут в воздух взвился женский крик:

– Нет! Нет! Нет!

Стема не дрогнул, не отвел стрелу от противника, которого он не только слышал, но и чувствовал всем своим существом. Но понял, что во дворе еще кто-то есть, и, удерживая нацеленную стрелу, ждал.

Руслана ли не досмотрела за Асгерд, отвлеченная звуками со двора, где происходил поединок, или жена тиуна, понявшая, что ее мужа убивают, рванулась так, что ее никто не смог остановить, но только она выскочила во двор и помчалась что есть мочи, пока не упала, прикрыв собой Усмара. Асгерд навалилась на него спиной, выпятив проступивший сквозь складки широкого платья живот.

– Нет! Пощади! Не убивай его!

Стема резко сорвал повязку с глаз. Мгновение смотрел на заслоняющуюся от него поднятой рукой Асгерд, на барахтающегося за женой Усмара, который сжался в комок. Синие глаза Стемки гневно сверкнули. Он прицелился. Ему и сейчас ничего не стоило сразить противника. Но он медлил. Женщина так билась и раскидывала руки, защищая мужа, так старалась спрятать его за собой, что у Стемы и впрямь мелькнула мысль, что он может задеть ее. И он сдержал стрелу.

От терема уже бежали Скафти и Путята, подскочил и Асольв, стал оттаскивать сестру. Она же кричала и цеплялась за Усмара, несмотря на то, что задевала его рану, и он вопил, будто каженик.[95]

– Пощадите его! – рыдала Асгерд. С ее головы слетела повязка, волосы рассыпались, а лицо исказилось от криков и рыданий. – Он мой муж, он отец моего еще не рожденного ребенка. Оставьте ребенку отца! Молоком вскормивших вас женщин умоляю, о храбрые мужи!

Она ползала на коленях, заламывала руки, обращаясь то к Стеме, то к посаднику Путяте:

– Верой и правдой служил тебе мой муж, Путята. И мой отец не захочет, чтобы я овдовела до того, как успею народить свое дитя.

Путята хмуро отрывал цеплявшиеся за него руки женщины и молчал. Скафти попытался поднять ее, тряхнул грубо.

– За кого ты просишь, сестра! За лжеца и мерзавца? Нужен ли тебе такой муж?

Но Асгерд только целовала руки брата.

– Ты мой любимый брат, Скафти, мы ведь погодки с тобой, росли вместе. Неужели даже ты не внемлешь моим мольбам?

Скафти резко оглянулся, кусая губы. Его лицо так побелело, что обычно светлые зеленые глаза казались почти черными. Он с несчастным видом смотрел на Стрелка, который все еще удерживал стрелу на тетиве немного опущенного лука. Ждал. На миг взглянул на Асольва. Тот стоял, сжимая и разжимая кулаки, а вид у него был такой, что, казалось, варяг вот-вот сам расплачется.

И тогда Стема посмотрел на Путяту. Посадник хмурил черные брови.

– Тебе решать, – ответил на вопрошающий взгляд Стрелка. – Его судьба сегодня в твоих руках. В них гнев или прощение богов.

Как бы хотелось Стеме раз и навсегда избавить подлунный мир от такой мрази, как Усмар! Но Асгерд рыдала, и братьям было не под силу успокоить ее. И все они были из рода Аудуна Любителя Коней, рода, в который приняли их со Светкой, обласкали, взяли под свое покровительство.

Стема опустил лук.

– Пусть перед всем народом покается и признает, что опоил Свету. Тогда моя месть его не коснется.

Путята кивнул с явным облегчением, велев высыпавшим во двор дружинникам отворять ворота детинца.

У Усмара не было выхода. Он стонал от боли и все не мог опустить поднятую руку, из-под которой, там где тело не было защищено кольчугой, торчало острие стрелы. Словно сквозь туман видел он суровые лица собравшихся, видел глядевшего исподлобья посадника, видел выражение гадливости на лицах братьев своей жены. Видел близко и саму Асгерд, ее подурневшее, опухшее от плача лицо, когда она, поддерживая мужа, все твердила: