Ухожу, не прощаюсь... - Михаил Андреевич Чванов

3

— Слушай, Валя, — после возвращения Слесарев подошел к Прохорову. — Если можешь, отложи на несколько дней мое восхождение.

— Что с тобой. Саша? Заболел? — удивился Прохоров.

— Да нет… Понимаешь, хочу отдохнуть… Неможется мне что-то. На черную всякую работу, например, грузы к стене подтаскивать, пожалуйста. А туда, — показал он в сторону черных отвесов Чатына, — не посылай пока, ладно?

— Ладно, — сказал Прохоров. Озабоченный, он вышел из палатки. Это не походило на Сашу Слесарева, чтобы так распускать чувства. Впрочем, на это каждый имеет право… Куда это он таскался на вертолете? Не стоило ему этого делать. Никогда не стоит расслабляться посередине дороги…

Вечером Прохоров снова заглянул в палатку к Слесареву.

— Все хорошо, Саша. Коньков согласился поменяться с тобой группами. Он пойдет вместо тебя пятого, а ты вместо него — одиннадцатого.

— Спасибо, Валя!

— Ну что ты!

— И прости за хлопоты, — Слесарев чувствовал себя виноватым. — Я понимаю, что нарушаю экспедиционную дисциплину, но неможется мне что-то.

— Заболел, может быть, все-таки? — снова осторожно спросил Прохоров.

— Да нет, здоров. Устал почему-то.

— Немного отдохнешь, и пройдет.

— Сядь посиди, если никуда не торопишься.

— Да нет вроде.

— Понимаешь, старею, наверное. Мысли какие-то дурацкие стали приходить.

— Там какие неприятности, что ли? — осторожно спросил Прохоров. — Куда летал.

— Да нет. Какие там могут быть неприятности!.. Слетал, погрелся у моря. Впервые за десять лет. Хорошо!.. И, наверное, зря это сделал, — неожиданно сказал он. — Лежу там, на горячем песочке, и мысли всякие дурацкие стали приходить. Что вот так все и пронеслось мимо: южные пляжи, красивые женщины… Ну что они мне дали, эти горы? Что? Да, я знаю, что они мне дали, не усмехайся и не пожимай плечами. Но жену — потерял? Потерял. Друзей перехоронил? Перехоронил. Сколько мы здесь с тобой друзей перехоронили, а Валя! Да, скажешь, это лучше, чем умереть от водки и простуд. Лучше. Но сколько мы их здесь потеряли! Здесь нашли и потеряли… Все, что мы нашли в горах, со временем, с возрастом, видимо, теряет ценность, а потери — остаются. Потери, ломанные кости, радикулит. Потому что только с ними приходишь к старости… Пометался, попрыгал, подышал воздухом вершин, на которых до тебя никто не был, гулом лавин — и вдруг остаешься один на один со своими ломанными костями, радикулитом и одиночеством. Ну разве не так? Если честно признаться самому себе, разве не так? За десять лет ни единого человеческого отпуска, все горы и горы, а между этим работа без продыху. А ведь и на меня когда-то заглядывались женщины. Не улыбайся, заглядывались, а вот коротай одинокую старость — без жены, без детей, без внуков. Понимаешь, в старости даже некому будет рассказать о своих дорогах… Вот такая дурацкая философия, Валя, залезла мне в голову.

«Сказать? Сказать или нет? — думал Прохоров. — Что я в последний раз в горах. Что мне в последнее время в голову лезет примерно такая же дурацкая философия… Нет, не скажу. Потом. А то расстроится еще больше».

— Бывает, устал, — вместо этого сказал он.

— Старею, наверное.

— Отдохнешь немного — и все пройдет. У меня иногда тоже бывает так. Хочется плюнуть на все и… А потом проходит.

— Тебе проще. У тебя семья, а у меня — одни горы… Надоели горы, а вот как подумать бросать — страшно без гор… Ну да ерунда все это! Забудь про этот разговор, словно его и не было.

На другой день перед полуднем Слесарев заглянул к Прохорову в палатку. Тот, ругаясь, копался в рюкзаке.

— Ты что?

— Такая погода, а Романов умудрился ногу вывихнуть. Дурачились вон на леднике, поскользнулся, в трещину попал.

— Я пойду.

— Но ты же…

— Я пойду. Если ты, конечно, не против идти со мной. Что я тут буду лежать, словно курортник. Забудь, что я тебе вчера говорил.

— Но ты подумай.

— Нечего думать. Если ты не против, я иду.

На другой день их палатки уже стояли под самой стеной, у окончания морены. Прохоров и Слесарев внимательно рассматривали в бинокль стену.

— Ты пойдешь с Максименко, — сказал Прохоров, — а я с Веселковым.

— Тебе виднее, можно и наоборот. Как этот Веселков?

— Хороший парень. Очень цепкий. Чувствует камень, трассу. Правда, молодой еще, опыту маловато, но со временем из него получится хороший альпинист. Плохого я бы на эту стену не взял…

— Да, это несомненно «шестерка»[2],— откликнулся Слесарев. — Могу я пойти с Веселковым. Ты же любишь ходить с Максименко. А мне все равно с кем, я ни с тем, ни с другим не ходил. — Слесарев не отрывал взгляда от стены.

— Волнуешься?

— Да как тебе сказать. Ведь здесь до нас еще никто никогда не ходил.

Через день к полудню уже вся стена оставалась позади. На одном из привалов, стоя на узенькой полке над более чем километровым обрывом, Прохоров смотрел вниз, где белел ледник, у окончания которого, не видимые отсюда, стояли их палатки. Он поднял голову вверх, где метров на пятнадцать выше висел на «стременах» Слесарев, и подумал: «Нет, Саша, что ни говори, а больше нигде такого не увидишь! Горы многое нам дали. Просто мы стали привыкать к ним. Видимо, на самом деле стареем».

Теперь была очередь их связки идти вперед. Прохоров, проходя мимо, похлопал Слесарева по плечу:

— Еще немного осталось.

— Немного, — улыбнулся тот. — Погода-то! В такие минуты я всегда вспоминаю знакомого спелеолога из Сухуми, не догадался к нему заглянуть, Кукури Георгиевич Мгеладзе. Мы познакомились с ним в Крыму. Там на всесоюзном совещании спелеологов свой доклад он начал, как грузинский тост, притом с изумительнейшим таким грузинским акцентом, вся прелесть в этом: «Дорогие товарищи! Когда в шестнадцать лет я впервые взошел на Эльбрус, я сказал своему другу: «Кацо, неужели есть люди, которые никогда не видели этого?! Когда же я в шестьдесят лет спустился в Анакопийскую пропасть, я сказал своему другу: «Кацо, неужели я мог умереть, не увидев этого?!»

— Ну ладно, Саша, я пошел, — засмеялся Прохоров.

— Ладно!

Еще через полчаса, пройдя метров тридцать, Прохоров вышел на следующую полку шириной в две ступни. Лучшего места для отдыха здесь было не найти. Сняв рюкзак, прикрепил его к вбитому в стену крюку. По натянутым Прохоровым перилам на полку поднялась вторая связка. Слесарев прошел в конец полки, поставил в угол рюкзак, тоже пристегнув его к крюку, вернулся к Прохорову.

После отдыха была очередь Максименко идти первым. Он осторожно стал подниматься вверх по трещине. Путь