Ухожу, не прощаюсь... - Михаил Андреевич Чванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О той встрече она больше не вспоминала. Только временами ее еще тревожило удивление, похожее на боль: почему же все-таки неприятно вспоминать, ведь ничего, совершенно ничего не было…
Свадьба была тихой. Точнее, ее вообще не было: так, посидели в домашнем кругу…
Как-то в Доме актера она столкнулась с Георгием Ивановичем и Максимовым. Они только что вернулись откуда-то из Латинской Америки и очень обрадовались ей.
— Поздравляю! — сказал Георгий Иванович.
— С чем? — не поняла она.
— С мужем. Ведь я только что узнал об этом. Да… У меня даже испортилось настроение.
— Почему? — обиделась она.
— Нет. Вы не поняли меня. Я ничего не имею к вашему мужу. Я его не знаю. Просто я немного расстроился… Я ведь всегда немного был влюблен в вас. Да и не немного. — Он слегка покраснел. — Максимов не даст соврать.
— Вы все шутите, — засмеялась она.
— Вполне серьезно. Ну да не будем об этом… Как вы живете-то?
За столиком рассказывали какой-то анекдот, и она ответила сквозь смех:
— Хорошо!
— Маша! — вдруг что-то вспомнил Максимов. — Ты помнишь Слесарева?
— Какого Слесарева? — она была под впечатлением анекдота и на самом деле сразу не могла сообразить, о каком Слесареве он спрашивает. — Какого Слесарева? — смеясь, переспросила она.
— Альпиниста. Помнишь, в Сухуми? В ресторане? Когда работали над «Возвращением».
— А-а!..
— Да ты должна его помнить. Я даже как-то вас вместе в ресторане видел.
— Да, вспоминаю… — ее смех уже не был таким искренним, как всего минуту назад.
— Ты не знаешь, что с ним?
— Нет, — она невольно задержала дыхание.
— Он погиб… В то лето. На днях в аэропорту встретил знакомого альпиниста, разговорились, он мне и рассказал… В то лето, через несколько дней, как мы его встретили.
— Как погиб? — не поняла она. — Кто погиб?
— Слесарев. Ты же говоришь, вспомнила его. Альпинист.
— Погиб?.. Когда?..
— В то же лето. Чуть ли не через несколько дней, как мы его встретили в ресторане.
Она оглушенно опустилась в кресло, хотя внешне оставалась спокойной. Максимов еще что-то говорил, что-то говорил Георгий Иванович, за столиком рассказывали новый анекдот, но она ничего не слышала…
Потом с трудом встала.
— Что с тобой, Маша? — подскочил Максимов. — На тебе лица нет, вся белая.
— Ничего, пройдет… Что-то с сердцем. Это у меня бывает, — попыталась она улыбнуться и торопливо вышла в холл — слава богу, там было пусто, плюхнулась на диван в углу.
Она отчетливо вспомнила их последний вечер, как она, наконец поймав такси, мчалась в город, кусала губы, когда «Волга» попадала в автомобильные пробки, и как он сказал: «Можно будет вас потом найти?» Уходил напряженно-прямой и неловкий.
Она пыталась заплакать, но слез почему-то не было, была саднящая горечь — на себя. И на него: мог бы остаться, не уезжать. Ведь мог бы?!
И снова на себя. Боже мой, с какой легкостью она тогда поверила в то, что он просто забыл ее! Боже мой, с какой легкостью! Корчила обманутую, что ее предали. А ведь она предала его! Конечно, он приехал бы, если бы мог, если бы был жив, но его уже тогда не было.
Ведь уже тогда не трудно было догадаться, что с ним что-то случилось, раз он не приехал, — а она…
Боже мой, с какой легкостью она предала его! Как пятнадцатилетняя дура, выкобенивалась— пусть сам позвонит. С какой старательностью вытаптывала его из памяти!
Почему она тогда его не остановила? Почему? Но ведь все было так случайно! Но ведь ничего и не было!
Как же не было? А эта единственная, больше никогда и ни с кем не повторившаяся странная и немного страшноватая общность, когда они понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда? «Я оказалась гораздо хуже, чем есть на самом деле, чем думала о себе. Разве трудно было мне тогда позвонить?!»
Она сидела так, наверное, часа два. И вышла на улицу уже другая женщина, осунувшаяся, старше.
На улице был март. Она не знала, куда и зачем идет. У Белорусского вокзала ее, словно вороны, окружили цыганки с цветами. Она не смогла от них отделаться, машинально купила и не знала, куда их деть. Потом решительно опустилась в метро, вышла на «Спортивной» и через пять минут вошла в ворота кладбища Ново-Девичьего монастыря.
Долго, пока не почувствовала, что окончательно замерзает, ходила меж надгробий и венков, старательно обходя толпы провинциальных зевак, галдящих вокруг нескольких модных могил. Со стороны можно было подумать, что она ищет чью-то могилу, но она сама не знала, что ищет.
Неожиданно в поле ее зрения попала большая серая плита в стене почти под самыми золотыми куполами, над которыми истошно кричали грачи. Она остановилась перед плитой, словно искала так долго именно ее, хотя всего минуту назад даже не помнила о ее существовании. Она не знала, есть ли вообще где-нибудь его могила. На плите было выбито:
«18 мая 1935 г. в 12 час. 45 мин. в, г. Москве, в районе Центрального аэродрома, произошла катастрофа с самолетом «Максим Горький». Катастрофа произошла при ниже следующих обстоятельствах:
Самолет «Максим Горький» совершал полет под управлением летчика ЦАГИ т. Журова при втором летчике из эскадрильи «Максима Горького» т. Михеева. В этом полете самолет «Максим Горький» сопровождал тренировочный самолет ЦАГИ под управлением летчика Благина. Несмотря на категорическое запрещение делать какие бы то ни было фигуры высшего пилотажа во время сопровождения, летчик Благин нарушил этот приказ и стал делать фигуры высшего пилотажа в непосредственной близости от самолета «Максим Горький» на высоте 700 м. При выходе из мертвой петли летчик Благин своим самолетом ударил в крыло самолета «Максим Горький». Самолет «Максим Горький» вследствие полученных повреждений от удара тренировочного самолета в воздухе перешел в пике и отдельными частями упал на землю в поселке Сокол в районе аэродрома. При катастрофе погибло 11 человек экипажа самолета «Максим Горький» и 37 человек пассажиров ударников из инженеров, техников и рабочих ЦАГИ, в числе которых было несколько членов семей. При столкновении в воздухе так же погиб летчик Благин, пилотировавший тренировочный самолет…»
Долго стояла перед серой плитой, один бог знает, о чем она думала, и только уже в сумерках, совершенно обессилевшая, продрогшая, вернулась домой.
Дверь открыл муж. Тревожно оглядел ее, стал торопливо раздевать.
— Что с тобой, Маша?
— Ничего, пройдет, — она попыталась улыбнуться, но не получилось.
Она смотрела сверху на спину снимавшего с нее сапоги мужа и не могла отделаться от чувства, что она
