Чудо, тайна и авторитет - Звонцова Екатерина

В ладонях призрака все так же трепетал рыжеватый свечной огонек. Он стал чуть меньше, зато ярче — и все так же озирался, словно живой; завистливо косился то на пестрые пригоршни крохотных лампочек над рекой, то в сторону долгоногих, обосновавшихся на ажурных металлических столбах собратьев.

— Зачем он? — решился спросить К. Предшественники этого призрака ведь ничего с собой не приносили, кроме цепей.

— Скоро поймете, — туманно ответил юноша. — Надеюсь…

К. сразу захотелось заявить, что он не любит, нет, просто не выносит подобные экивоки. «Скоро узнаете», «Потом покажу», «Пока не могу сказать…» — к чему, ну к чему это пустое интересничание, дешевые попытки забросить крючок в мозги собеседников? По опыту К., так делали либо маленькие дети, готовые раздуть слона из любого своего секрета, либо суеверы, одержимые страхом что-то сглазить, либо те любители внимания, чьи тайны не были особо притягательны, а щеки надуть хотелось. Простой способ набить себе цену, оттягивая момент, когда раскроется вся твоя заурядность… То ли дело преступники. Они, оказавшись под сапогом, об интересничании обычно забывали, выдавали все как есть, надеясь на снисхождение. С упрямыми же разговор был другой.

Но ни возмутиться, ни настоять на немедленном ответе, ни отпустить остроту К. не успел. Снова пробежав задумчивым взглядом по фонарям и пространству меж ними, он увидел у самого моста худую, высокую фигуру. Волосы и плечи все были в снегу: похоже, человек давно стоял здесь, наполовину скрытый тенью. Опирался на ограду, задумчиво куда-то глядел — на светлые ли доходные дома и особняки, на более тусклые, чем здешние, фонари Софийки, а может, на пеструю от бликов воду, так и не успевшую в этом году замерзнуть из-за постоянных погодных капризов? Узнавание подстегнуло страх. К. быстро сделал несколько шагов вперед; человек ступил немного вбок и окончательно вышел из тени. Да, это был Андрей, растрепанный, бледный и в распахнутой крылатке, под которой пестрел цыганский фрак. D. не дрожал, спина оставалась прямой, на снегу за ним почти не виднелось следов — такая легкая поступь. Он снова оперся на завитки ограды, куда-то рассеянно посмотрел. К. поспешил к нему. На призрака он почти не оборачивался, но чувствовал: тот движется за плечом, вместе с любопытным огоньком.

К. надеялся что-нибудь услышать. У зеркала Андрей ведь говорил с собой, повторял слова, которые были для него явно заветными, — а потом шептал о пугающем. «Пусть будет там… пусть там не будет». К. и так догадывался о смысле обрывочных фраз, а после письма графини уверился в своей правоте окончательно. Но тот, кого пытались отвадить — или позвать? — был дома, молился и кидал ножи в красном углу.

Сейчас Андрей молчал. Тоже встав у ограды, шагах в шести от него, К. увидел стеклянный взгляд, привычно сжатые губы, постукивающие по металлу пальцы с нестриженными ногтями. В вереницу негромких ночных звуков вплелся новый — тонкий звон золотых серег, на которые никогда не случалось обращать пристального внимания. Казалось, Андрей меняет их на каждом балу, с той же частотой, с какой прочие экстравагантные детали нарядов… но сейчас в памяти щелкнуло: К. осознал, что видел эти простые кольца с маленькими бубенцами по центру регулярно, например в день вернисажа. Не тот ли цыганский оберег? Неважно он, похоже, справляется с тем, на что зашептан, заговорен, — или как расплескивает ворожбу фараоново племя? Андрей выглядел израненным — иные слова не подходили. Израненным не снаружи, а внутри. К. все больше склонялся к тому, что и здесь прав: юноша думает о своей судьбе. Возможно, чувствует, что ему все сложнее справляться с собой же; возможно, тщетно в который раз нащупывает истинную первопричину; возможно, по-своему — не зажигая свечу — ищет помощи у святого Сочельника. Все отчаяннее хотелось сделать то, что случайно получилось в странствии с чиновником, — воплотиться. Предстать рядом, положить руку на плечо и сказать… Да что сказать? Ничего, кроме все того же простого: «Вы нормальны, клянусь, нормальны», — на ум не приходило. И не тот он человек, в устах которого эти слова стали бы для Андрея спасительными или хотя бы весомыми. Но рука сама потянулась навстречу, дрогнула в воздухе, сердце сдавило немое «Простите».

— Хватит, — отчетливо и уверенно сказал вдруг D.

Он все так же глядел вдаль, но К. замер, как недавно, когда громыхнуло свирепое «Кто здесь?».

K. обернулся — призрак маячил поодаль; не менял статичной отстраненной позы. Более того, уткнул взгляд в огонек на ладонях, точно не желая смотреть на юношу, замершего задумчиво над рекой. «Сколько сейчас времени; не может ли он увидеть меня?» — хотел было спросить на всякий случай К., но не успел.

— Хватит, — повторил Андрей, вынул что-то из кармана и бросил в воду.

К. увидел лишь, как блеснуло серебро и вроде бы что-то светлое, цветное. Скорее шагнул навстречу, снова протянул руку — но приблизиться не успел.

— Прости, — шепнул D., подняв голову к кружащимся снежинкам. — Не могу. — Горячее облако пара заставило несколько из них растаять. — Не держи.

Это не был прыжок — точно не та дань картинной или пьяной печали, какую вечно пресекали московские городовые в здешних местах. Ни раскинутых рук, ни тени промедления, ни взгляда по сторонам — Андрей просто перекрестился, почти незаметно перемахнул оградку и, шагнув вперед, упал в речную воду. Он исчез в мутных волнах, словно капля краски, которую просто стерла невидимая рука; они едва дрогнули. Все вместе не заняло и четырех секунд.

Сомкнулась тишина.

Даже постарайся К., он не помешал бы: D. оказался на краю с той же поистине воровской ловкостью, с какой в детстве добрался до окна учителя для последнего прощания. Когда К. подскочил к месту, где юноша только что стоял, перевесился вниз и закричал: «АНДРЕЙ!», даже вода уже совсем утихла — только сонно ворчала, толкалась в баюкающий ее камень, выплескиваясь иногда на ступеньки дальних спусков. Тот, кто сиганул в нее, был без груза на шее, но не нуждался в нем.

К. лихорадочно обернулся — призрак был уже рядом, но не выказывал ни тени волнения. Бледный, печальный, прижимающий огонек к груди, он сказал лишь:

— Не бойтесь. Этого еще не…

«…не произошло», — наверняка хотел закончить он, но К. будто не слышал.

— Андрей, Андрей! — снова позвал он, перевесившись через ограду сильнее, и, как ему показалось, над водой все же мелькнуло смуглое запястье, на глазах обратилось вдруг в голые белые кости. Утонуло спустя еще мгновение.

— Морок будущего, — все так же ровно пояснил призрак. — Не глядите туда…

Но К. упрямо глядел, шатаясь от возвращающейся боли в груди, от тошноты. Колючий, похожий скорее все на те же толченые кости воздух горчил, жегся. К. еще раз попытался глотнуть его — и все «свечи Яблочкова» вдруг расплылись, а затем померкли; реальность дрогнула, начала зыбиться, чернеть и пульсировать. «Не произошло»? «Морок»? Но вот же, вот! И ветер стал ощущаться иначе, и ладони, впившиеся накрепко в металл, пронзила ледяная боль. В голове затикало. Часы? Не в кабинете ли?

— Сколько сейчас времени, сколько? — забормотал К., словно в бреду, и, не дождавшись ответа, снова завопил в темноту: — АНДРЕЙ!

Он понимал, что кричит впустую, но не мог замолчать. Вода была черной и гладкой, рокотала, словно тихонько над ним посмеиваясь или передразнивая. Кости лежали на дне.

— Он не услышит вас! — призрак повысил голос, подошел вплотную. Огонек плясал теперь над одной его рукой; вторая сжала плечо К. и настойчиво потянула назад. — И не слышал бы, даже будь вы во плоти.

— Какого черта? — Ответ, впрочем, был очевиден. И он прозвучал, тускло и зло, выбивая из-под ног последние опоры:

— Он все решил, он не даст спасти себя, потому что…

«Потому что он не может жить с твоим обманом. Ужаленный. Пустой».

— Я не позволю! — выпалил К., оттолкнул призрака и быстро перескочил оградку. Шатнулся. Высоко… и не рассчитаешь прыжок в этой темноте. Ну и плевать. Нужно падать туда, где еще дрожат на волнах радужные блики. Нужно падать туда, где…