Художник зыбкого мира - Исигуро Кадзуо

– На допрос?

– Послушайте, ступайте-ка вы домой, – сказал офицер. – Не то мы, пожалуй, и вас заодно проверять начнем. Нас в данный момент интересуют все близкие знакомые данного жильца.

– Но почему? Разве господин Курода совершил какое-то преступление?

– Таким, как он, тут не место! А вы ступайте, куда шли, если не хотите тоже в участок на допрос попасть.

Из дома по-прежнему доносились женские рыдания – наверное, мать Куроды, подумал я. И услышал, как на нее кричит какой-то мужчина.

– Где здесь старший офицер? – спросил я.

– Перед вами. Вы что, хотите, чтобы я вас арестовал?

– Прежде позвольте объяснить, – с достоинством заявил я, – что моя фамилия Оно. – Офицеру мое имя явно ни о чем не говорило, так что пришлось пояснить, хотя уже и не так уверенно: – Я – тот самый человек, который и передал информацию, приведшую вас сюда. Я – Мацуи Оно, художник, член Комиссии по культуре Министерства внутренних дел. А также официальный советник Комитета по борьбе с антипатриотической деятельностью. И я считаю, что в данном случае явно возникла какая-то ошибка. Короче, я хотел бы поговорить с кем-либо из ответственных лиц.

Офицер какое-то время подозрительно смотрел на меня, затем молча повернулся и исчез в доме… Впрочем, вскоре он снова вышел на крыльцо и жестом пригласил меня войти.

Я шел за ним по квартире Куроды и повсюду видел вываленное на пол содержимое комодов и шкафов. Я заметил, что некоторые книги сложены в. отдельные стопки и перевязаны веревкой; а в гостиной даже татами был поднят, и какой-то офицер, светя себе фонариком, исследовал под ним половицы. Из-за перегородки отчетливо слышались рыдания матери Куроды и крики офицера, который ее допрашивал.

Наконец меня привели на веранду, выходившую на задний двор дома. Посреди маленького дворика горел костер, у которого стояли еще один офицер в форме и какой-то человек в штатском. Тот, что был в штатском, повернулся и подошел ко мне.

– Господин Оно? – спросил он учтиво.

Сопровождавший меня полицейский, понимая, видимо, что допустил неуместную грубость, поспешно развернулся и исчез в доме.

– Что с господином Куродой? – с тревогой спросил я.

– Его увели на допрос, господин Оно. Мы о нем позаботимся, не беспокойтесь.

Я смотрел мимо него на догорающий костер. Офицер в форме ворошил палкой золу.

– Неужели вам было приказано сжечь эти картины? – возмутился я.

– Мы всегда уничтожаем материалы подрывного характера, которые не понадобятся нам в качестве улик. А улик мы собрали достаточное количество. Весь прочий мусор мы как раз и сжигаем.

– Я ведь и понятия не имел, – пробормотал я, – что может случиться нечто подобное. Я просто предложил в комитете, чтобы кто-нибудь зашел к господину Куроде побеседовать – ради его же собственного блага. – Я не мог отвести глаз от дымящегося посреди двора кострища. – Зачем же было сжигать картины?! Ведь среди этого, как вы выражаетесь, «мусора» было немало прекрасных работ!

– Господин Оно, мы весьма благодарны вам за оказанную помощь, но теперь, когда расследование уже начато, вы должны предоставить вести его более компетентным лицам. Мы позаботимся о том, чтобы с вашим господином Куродой обошлись по справедливости.

Он улыбнулся и, вернувшись к костру, что-то сказал офицеру в форме. Тот снова ткнул палкой в догорающий костер и пробурчал себе под нос что-то насчет «всякого антипатриотического хлама».

Я точно прирос к месту и, стоя на веранде, продолжал, не веря собственным глазам, смотреть на происходящее. Но вскоре человек в штатском снова подошел ко мне и решительно заявил:

– Господин Оно, я полагаю, сейчас вам лучше вернуться домой.

– Но дело зашло слишком далеко, – возразил я. – И скажите, почему вы допрашиваете госпожу Курода? Она-то вообще никакого отношения к данному делу не имеет!

– Дело предано в полицию, господин Оно. И вас оно больше не касается.

– Но все зашло слишком далеко! И я намерен незамедлительно обсудить это с господином Убукатой. А может быть, обращусь прямо к господину Сабури.

Человек в штатском кого-то окликнул, и из дома мгновенно появился тот самый офицер, что открыл мне дверь.

– Поблагодарите господина Оно за помощь и проводите его к выходу, – велел ему человек в штатском. Затем, снова повернувшись к костру, он вдруг закашлялся и сказал с усмешкой, отгоняя дым рукой: – Ну вот, от таких отвратительных картин даже дым отвратительный!

Впрочем, все эти события имеют, в общем, весьма косвенное отношение к тому, о чем я только что рассказывал. То есть, насколько я помню, о событиях прошлого месяца, когда моя старшая дочь Сэцуко на несколько дней приезжала к нам в гости. Точнее, я говорил о том, как во время семейного ужина мой зять Таро всех нас ужасно смешил анекдотическими историями о своих коллегах.

Насколько я помню, обстановка за ужином была весьма приятной. Хотя каждый раз, когда Норико разливала сакэ, мне становилось неловко перед Итиро. Сначала он, правда, все поглядывал на меня через стол с заговорщицкой улыбкой, и я тоже старался улыбаться ему в ответ и вести себя как можно спокойнее. Но ужин все продолжался, а сакэ все разливали, и в итоге Итиро перестал с надеждой смотреть на меня, зато не сводил сурового взгляда со своей тетки, когда она в очередной раз наполняла наши пиалы.

Таро успел рассказать нам еще несколько забавных историй о своих приятелях с работы, когда Сэцуко заметила:

– Вы так всех нас развеселили, Таро-сан. Но я знаю от Норико, что в настоящее время ваша компания старается особенно заботиться о моральном климате среди сотрудников. И это, конечно, прекрасно – работать в такой высоконравственной атмосфере!

От этих ее слов Таро как-то сразу посерьезнел и, согласно кивнув ей, сказал:

– Это верно, Сэцуко-сан. После войны мы осуществили немало перемен, и сейчас они начинают приносить свои плоды на всех уровнях. В нашей компании все смотрят в будущее с большим оптимизмом. Лет через десять – если, конечно, все мы приложим максимум усилий, – название «Кей-Эн-Си» будут знать не только в каждом уголке Японии, но и во всех странах мира.

– Прекрасно! А еще Норико говорила мне, что руководитель вашего отдела – человек очень милый. От этого ведь моральный климат тоже очень даже зависит, верно?

– Вы совершенно правы. Но господин Хаясака – человек не только очень доброжелательный, но и необычайно энергичный и дальновидный. Уверяю вас, Сэцуко-сан: если у тебя некомпетентный начальник, это страшно всех деморализует, каким бы милым он ни был! Нет, нам, конечно, очень повезло, что нами руководит такой человек, как господин Хаясака!

– Как это хорошо! К счастью, и у Суйти в начальниках тоже человек очень способный.

– Правда? А впрочем, Сэцуко-сан, я ничего другого и не ожидал от такой знаменитой компании, как «Ниппон электрик»! Такой фирмой способны руководить только самые лучшие люди.

– Да, похоже, нам здорово повезло. Но я уверена, Таро-сан, то же самое можно сказать и о фирме «Кей-Эн-Си». Суйти всегда отзывается о ней с огромным уважением.

– Извини, Таро, – встрял в разговор я, – вы в «Кей-Эн-Си», разумеется, имеете все основания для оптимизма. Но я хочу спросить тебя еще вот о чем: действительно ли все эти послевоенные чистки и перестановки на вашей фирме дали исключительно положительные результаты? Я слышал, из старого руководства там почти никого не осталось.

Мой зять задумчиво улыбнулся, затем сказал:

– Отец, я очень ценю вашу озабоченность. Молодость и энергичность действительно далеко не всегда дают только хорошие результаты. Но, говорю совершенно откровенно, общая ревизия была нам просто необходима. Мы нуждались в новых руководителях, обладающих современными взглядами, соответствующими нынешним мировым стандартам.

– Конечно, конечно. И, не сомневаюсь, ваши новые руководители – люди в высшей степени достойные и энергичные. Но скажи, Таро, разве тебя порой не тревожит, что мы иногда чересчур поспешно стремимся следовать примеру американцев? Да я сам первым проголосую за то, чтобы раз и навсегда покончить со многими старыми методами! И все же иногда у меня мелькает мысль: а ведь порой вместе с отжившим свой век и никуда не годным мы выбрасываем на помойку и кое-что хорошее. Тебе так не кажется? Поистине, Япония порой напоминает мне малыша, который все подряд перенимает не у родителей, а у совершенно чужого дяди.