ЛЕСНОЙ ЗАМОК - НОРМАН МЕЙЛЕР

Собеседник явно не улавливал. Задолго до того, как воскресный посетитель, будучи изрядно обескуражен, соизволил распрощаться, Алоису стало ясно, что хотя бы с этой стороны конкуренция ему на следующий год не грозит.

Агентура сообщила мне множество незначительных эпизодов вроде только что пересказанного. Моим подручным было не понять глубины Алоисовой тревоги. Вскоре после ухода изрядно озадаченного посетителя Алоис впал в тоску, предчувствуя, что с его колонией вот-вот случится что-то страшное.

Целый вечер он просидел над книгами, но тоска не пошла на убыль. Ночами ему теперь снилось, будто он живет в одном из «лангстроттов», превратившись в пчелу, став пренебрежимо малой частью обитающего в бесконечной глубине и темноте роя. Как ориентироваться в таком мраке? Как жить в нем? Какой прок от жала, сбитого с толку полным отсутствием света?

В конце концов, этот сон превратился в самый настоящий кошмар, и теперь заинтересовал даже столь бесчувственных субъектов, как мои подручные. Рой бесконечно разрастался во сне, вылетал из улья и уносился вдаль. И исчезал бесследно.

Так что же, по весне пчелы и впрямь улетят? Во сне он тянулся к Кларе, клал руку ей на живот. Тот был уже огромным, хотя родить она должна была только в январе. Что за великана она вынашивает?

Она просыпалась от его прикосновений, поуютнее устраивалась в его объятиях, но ему хотелось поделиться с нею своими сомнениями, чтобы не оставаться в пугающей тьме одному. И вот уже она бодрствовала и была глубоко несчастна.

— Надеюсь, — начинал Алоис, — ты больше не разговаривала с господином Ростенмайером?

И она уже знала заранее, о чем пойдет речь дальше. Господин Ростенмайер был владельцем магазинчика в Фишльхаме, и у него в лавке раз в неделю они с Анжелой покупали то немногое, что не росло на их собственном огороде. Ростенмайер нравился Кларе, и она помаленьку начала разговаривать с ним о перспективахпродажи меда с гитлеровской пасеки. Алоис предостерег ее против каких бы то ни было твердых договоренностей, потому что в вопросе о предполагаемой продаже не исключал собственной кооперации со Стариком. Тем не менее ей нравилось думать о том, что торговать их медом будет все-таки такой приятный человек, как Ростенмайер, и в этом случае она станет передаточным звеном и будет приносить домой денежку-другую. Стоило ей задуматься над этим, и ее большой палец сам принимался тереться об указательный.

Но теперь Алоис принял окончательное решение скооперироваться со Стариком и поставил ее об этом в известность.

— А я — то думала, — сказала она во тьме, чувствуя, как его рука гладит ей живот, — что этот человек тебе не понравился. Да, я помню, что ты сказал: от него воняет.

— Старик плохого не присоветует, — возразил Алоис. Только что отоснившийся кошмар никак не хотел его отпустить.

— Конечно, это так, но ты ведь сказал, что не доверяешь ему. Ты ведь сказал это? — Она сама была уже на грани истерики. Спать не дают, а чего ради? — Да, ты сказал, что не доверяешь ему, а все равно хочешь иметь дело с ним, а не с таким порядочным человеком, как господин Ростенмайер.

— Клара, с чего это ты так разволновалась? Может быть, ты все-таки уже успела проболтаться Ростенмайеру? Завела с ним речь, сама знаешь, о чем? Проболталась, а меня в известность об этом не поставила?

— Нет, что ты! И ни чуточки я не разволновалась. И ни о чем не проболталась.

Она испытывала искушение добавить: «Но вот что я тебе скажу, я просто обязана тебе это сказать: я тебя не понимаю. Просто не понимаю. Хода твоих мыслей не улавливаю. Что ты за человек!» Но она, разумеется, промолчала. Он бы ее непременно высмеял. И потом ей пришлось бы провести без сна полночи, вновь и вновь объясняя, что она имеет в виду, восклицая: «Что ты за человек!»

И вот Алоис все же решил отправиться к Старику. А почему бы и нет? Я реалист, внушал он себе, да и к скверному запаху мне не привыкать. В конце концов, иной раз приходится иметь дело с самим чертом! (Пересказывая мне эти слова, мои агенты хихикали.)

Алоис пошел к Старику в следующее воскресенье и вновь взял с собой Ади. На этот раз мальчика заинтересовал сам маршрут, длиною примерно в два километра. Он запоминал повороты тропы, чтобы в дальнейшем добираться до Стариковой лачуги самостоятельно. И всю дорогу очень нервничал. В желудке он чувствовал такую тяжесть, словно только что съел огромный кусок хлеба, а сердце, наоборот, словно летело вперед него. И он понимал, что ни за что не признается отцу в том, что завтра же навестит Старика уже в одиночку.

«Да, — мысленно твердил он себе, — мне не будет страшно. Ни чуточки. Может, разве что ночью, но ночью я не пойду. Ночью в лесу слишком много нечисти».

Второй визит Алоиса к Старику, с точки зрения Ади, оказался еще удачнее первого. Если сначала взрослые говорили о ценах на мед и Ади едва поспевал за ходом беседы, то, управившись с делами, они перешли к куда более интересным вопросам. Потому что Старик опять завел речь о том, какую загадку, окруженную тайной, представляют собой пчелы как таковые.

— Да, — звучно начал Старик, — мне никогда не надоедает размышлять об этих крошечных созданиях с их вечносущим медом и чуть ли не неистребимым желанием жалить. Во всем этом столько самых удивительных нюансов!

И преподробнейшая лекция началась. Ее откровенно монологический характер не слишком досаждал Алоису: как-никак он сможет завтра же пересказать все услышанное — только уже от собственного имени — в фишльхамской пивной. Каким праздником это станет для тамошних идиотов! Ади, в свою очередь, слушал чрезвычайно внимательно. Запоминая звучание слов, значение которых было ему еще неизвестно.

— Достаточное ли внимание уделяем мы этому объекту Творения, — риторически вопрошал меж тем Старик, — отмеченному печатью гения? Эти крошечные бесенята обязаны своим появлением божественной и вместе с тем курьезной эстетике, которой придерживается Господь, мудрость самой природы глаголет о себе в наиболее причудливой форме.

Старик продолжал в том же духе. Ему было что сказать! Божественный балет, божественная гимнастика, божественное капиталовложение в мироустройство. Подобно многим нашим клиентам, Старик непрестанно славил Господа — по поводу и без. Мы в них такое поощряем. В высшей степени. Причем во всех случаях.

На этот раз он заболтался настолько, что Алоису вновь стало противно. Сколько уже времени ему поневоле приходилось довольствоваться ролью смиренного слушателя! Хуже того, ему не нравилось то, как блестят глаза его сына. Большие голубые глаза, так похожие на материнские. И сейчас они были полны почтения.

Наконец Алоису удалось вставить в разговор собственное слово:

— А почему бы вам не пригласить нас на кухню и не показать мальчику ваш демонстрационный улей?

Было очевидно, что Старику этого не хочется, на что, собственно, и рассчитывал Алоис, но тут заговорил Ади.

— Пожалуйста, — зачастил он, — прошу вас, пожалуйста. Я никогда еще не заглядывал внутрь пчелиного домика. Пчелы у нас уже сколько?., семь, нет, восемь недель… а я их вблизи еще не видел. Так что же мне, ждать до весны? Прошу вас, пожалуйста.

— Вот именно, — ответил Старик. — Необходимо подождать до весны. — Но, увидев разочарование, даже отчаяние на лице мальчика, сдался. — Ладно. Но рассчитывать тебе особо не на что. Сейчас зима. Пчелы в зимние месяцы спят.

Что тут же и подтвердилось. На кухне, в которой ничего не было, кроме маленькой печки, рукомойника с раковиной и подставленным под нее тазом, имелся, однако же, и стол. И на одном конце его стоял узкий стеклянный пенал, длиной, может быть, сантиметров в шестьдесят и высотой в тридцать, завешенный с обоих боков черной тканью. Когда Старик отдернул эти занавески, стали видны две стеклянные стенки, и в пространстве между ними (в пространстве шириной в какие-то три дюйма) была установлена вертикальная рамка, усеянная бессчетными восковыми ячейками.

Ади был разочарован. Сонные черные существа, размером с таблетку из склянки, испуганные ярким светом, жались друг к дружке, жалкие, кособокие, липкие даже на вид, безобразные, как тараканы (крылышки у них были, понятно, убраны). Ади не испытывал столь сильного разочарования с тех пор, как увидел сосущим материнскую грудь крошечного уродца Эдмунда.

Походили эти так называемые пчелы и на горох в поставленной на плиту суповой кастрюле, хотя нет, горошины в супе так не нервничают. И какою же страшной жизнью они живут, подумал мальчик, если само солнце их так пугает! И с таким ужасом жмутся друг к дружке… Он вздохнул, чтобы не расплакаться.

— В настоящий момент, — заговорил Старик, — они самые несчастные из тварей земных, они плавают в собственной слизи, как зародыши. Но их жизнь соткана из предельных противоречий. Сейчас они ничего не делают, а вот летом, увидишь, они будут виться в воздухе и сверкать на солнце, как капли росы. И станут бесстрашными. И очертя голову устремятся к чашечкам цветов, раскрывающимся словно специально для них.