Любовь в наследство, или Пароходная готика. Книга 1 - Паркинсон Кийз

— Потому что, полагаю, этот драгоценный клад у нас в руках, но его не надо выкапывать. Вовсе не надо. Валуа Дюпре — я говорю не о твоем бывшем женихе, а о его отце — высказал мысль, что сокровища лежат прямо у всех на виду, а мы много-много лет проходим мимо них, не обращая внимания.

Кэри пожала плечами.

— Я никогда не считала Валуа Дюпре своим женихом, и тебе хорошо известно это. Прошу тебя, больше не упоминай его в этой связи. И давно ли его отец, политик-горожанин, стал разбираться в сельских землях? Я вообще не понимаю, как он мог разузнать о сокровищах, закопанных в Синди Лу!

— Довольно просто. Я постоянно говорю тебе, что я уже старик и теперь меня сломать намного легче, чем раньше. А Валуа Дюпре-младший хотя и не такой красавец, как Савой, я признаю это, но парень симпатичный и, кстати, многообещающий молодой адвокат. Что касается Дюпре-отца, то он отнюдь не напоминает этакого босса с пивным брюшком и хотя интересуется политикой, но находит время сыграть в картишки, причем и в шутку, и на деньги. Я сам рассказал ему про Синди Лу.

— Но зачем?

— Деньги и нужда… В тот день я кое-что потерял на беговой дорожке в Метайре… Нет, погоди, это было в другом месте… да, да, это произошло за Эспланадой. Теперь вспомнил! Молодой Валуа участвовал в Джентльменских Скачках и победил. Вот его отец и пригласил несколько человек домой, чтобы отметить это дело. А после обеда мы сели играть в карты.

— И тогда ты тоже проиграл?

— Боюсь, ты абсолютно права. Именно это я и сделал. Ну вот, проиграв, таким образом, и на ипподроме, и за игорным столом, я пошутил насчет полевой мышки моего типа, попавшей в лапки городским мышам. Ну и, продолжая в том же шутливом духе, сказал, что мне и вправду, видимо, придется раскапывать сокровища, спрятанные у меня на плантации, — гравий копать или не гравий… все равно. И тут замечаю, что Валуа-старший навострил уши, как терьер. Я понял, что упоминание о сокровищах заинтересовало его, нашел повод задержаться после того, как остальные гости разошлись, и рассказал ему о том, как Маррелл, видимо, использовал ручьи и болота в верхней части озера Маурепас в качестве убежища. А это, как ты знаешь, — Кровавая речка, Слепая речка, ручей Дружок, да и наш ручей на болоте. Каждый из наших негров, сказал я, мог бы поклясться, что по крайней мере один из кладов Маррелла до сих пор лежит где-то в земле у нашего ручья. И еще я сказал, что россказни негров нельзя опровергнуть, поскольку та часть Синди Лу покрыта толстенным слоем гравия, который никто не смог бы перекопать, а если кто и взялся бы за это дело, то вскапывание такого количества гравия обошлось бы дороже самого клада. Тут Дюпре обозвал меня полным идиотом, сказав, что я ищу клад под землей, тогда как на самом-то деле он лежит на поверхности. Похоже, гравий стоит кучу денег, особенно если он находится где-нибудь неподалеку от Нового Орлеана. Большинство судов, что приходят в Новый Орлеан, — это пароходы, не нуждающиеся в таком типе балласта, как у парусных судов. Ведь у пароходов механизмы сами по себе тяжелые, и не представляет труда накачивать воду в диптанки[46] или, наоборот, выкачивать ее из них. Вот почему в Новый Орлеан больше не возят гранитные блоки и для мощения улиц приходится где-то выискивать булыжники или использовать кирпичи. Нельзя же оставить городские дороги в грязи, а на переходах через улицы пользоваться камнями, брошенными посередине. И жители стали использовать раковины моллюсков или гравий, если могли где-нибудь раздобыть его. Промытый гравий — отличное покрытие и не стирается полностью, как это происходит с раковинами.

— Выходит, Дюпре имел в виду, что сам гравий — это клад? — равнодушно заметила Кэри.

— Совершенно верно. Поскольку тут этого гравия целые горы. Его можно будет промывать, погружать на шхуны и отправлять прямо в Новый Орлеан через Карондельский канал или Новый Базен. Короче говоря, когда вы с Савоем путешествовали по Европе, Дюпре нанес нам с мамой визит и после осмотра территории посулил мне весьма кругленькую сумму за заднюю часть Синди Лу, я имею в виду ручей — ту единственную часть, которую мы всегда считали бесполезной, поскольку на гравии ничего нельзя вырастить. Мне следовало бы сказать — бесполезной за исключением твоих сокровищ.

— Ну, и как, ты принял его предложение?

— Конечно, нет. Он называл меня простофилей и так далее, но добавил, что его предложение остается в силе и я могу в любое время обратиться к нему, если передумаю, поскольку города все больше нуждаются в гравии, необходимом на магистралях, на дорожных заставах и так далее и тому подобное. По-моему, Дюпре просто счел, что я набиваю цену, а я не стал его разубеждать.

— На самом деле у тебя была иная причина? Ты оставил этот клочок земли у ручья, за который тебе предлагали довольно крупную сумму, думая, что я по-прежнему верю и надеюсь когда-нибудь откопать зарытые там сокровища?

— Н-ну, отчасти… только отчасти, разумеется. А больше потому, что Синди Лу очень много для меня значит… и для всех нас. Продать какую-нибудь часть плантации… это для меня как продать неотъемлемую часть нашей семьи. Понимаешь?.. А ты по-прежнему веришь в эти сокровища, Кэри?

— Ну, поскольку-постольку. Я не уверена, что стану их искать. Сейчас, все эти дни, я чувствую себя довольно несчастной… Ты не возражаешь, папочка, если я побуду немного одна? Похоже, мы почти добрались до дома, а мне хотелось бы сделать еще пару кругов, перед тем как вернуться. Прости, но сейчас мне хочется быть одной, мне не очень хорошо, когда кто-то рядом.

И она больно огрела хлыстом коня, который встал на дыбы, а потом помчался вперед с головокружительной скоростью. Клайд не попытался догнать Кэри; он был до глубины души потрясен и совершенно сбит с толку. Ему не хотелось верить в слова, что глубоко ранили его душу. Как могла она быть несчастной, когда по выражению лица и чуть заметному движению руки ее желания немедленно исполнялись?! Он видел, что Кэри вовсе не шутила. Да, она сказала это всерьез и с горечью в голосе. Безусловно, что-то не так. Происходит нечто скверное. На этот раз он не может и не должен ходить вокруг да около. Ему следует спросить ее обо всем напрямик, без обиняков. Спросить, что за беда стряслась с ней…

Но, когда он задал ей этот вопрос, она не подошла к нему и не устроилась уютно на его коленях, как делала это до замужества. Вместо этого она остановилась напротив, нервно теребя кружевной носовой платочек. Потом не менее нервно начала крутить его вокруг пальца. Клайд заметил, что платочек весь измятый и мокрый. Значит, она плакала! А ведь это было так непохоже на нее!

— Милая, дорогая моя девочка, скажи, что случилось? Ты же знаешь, что можешь рассказать мне обо всем, обо всем на свете, и я пойму тебя.

— Хорошо, — сурово промолвила она. — Тем более что однажды мне все равно придется рассказать тебе все. Наверное, даже лучше, если я расскажу это сейчас.

— По-моему, это будет намного лучше. Потому что чем скорее я узнаю о твоих неприятностях, тем скорее смогу что-нибудь предпринять, чтобы разобраться с ними.

— С этим уже ничего не поделаешь.

— Может быть. Но мне все-таки прежде хотелось бы узнать, в чем дело.

— Ну, ведь ты ничего не можешь поделать с тем, что я не хотела уезжать из Франции, так? А если бы я вообще не захотела уехать оттуда?

— О, ну, конечно же, — снисходительно рассмеялся Клайд. — Конечно же, тебе не хотелось покидать Францию! Еще бы! Ты провела там много времени, а главное — была там в свой медовый месяц. Любая девушка, если бы могла, захотела бы продлить свой медовый месяц. Глядя на Савоя, я думаю, что он еще долгое-долгое время будет вести себя как жених! У вас было прекрасное путешествие, и теперь, когда вы с ним приехали в ваш собственный дом — который, по-моему, тебе понравился, ведь мы старались сделать все, как тебе хотелось, — теперь ты думаешь о том, стоило ли так долго отсутствовать.

— Нет, я так не думаю и не буду так думать. Меня глодало одно-единственное желание — как можно дольше не приезжать сюда. Мне хотелось бы остаться там, во Франции. А дома я совершенно ничему не рада.

— Почему, Кэри?!

— Я уже сказала тебе. Потому что я не хотела уезжать из Франции. И не хотела тебе говорить об этом, пока окончательно не убедилась, что ничего не могу с собой поделать. А не хотелось мне покидать Францию потому, что я влюблена в Пьера де Шане.

Если бы она вдруг ударила его изо всех сил по лицу, он был бы менее потрясен. Однако ему все же удалось заговорить почти сразу:

— Не смей говорить об этом матери! Ни в коем случае! Если она о чем-нибудь догадается, это убьет ее!

— Я не хочу, чтобы она о чем-нибудь догадывалась. Я и тебе ничего не собиралась рассказывать. Ты меня просто вынудил на этот разговор. Хотя я не думаю, что если мама о чем-нибудь узнает, то это убьет ее. Ведь она же влюбилась в тебя, когда была еще замужем за моим отцом, верно?