Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть IV. Демон и лабиринт - Александр Фурман

Не мучайся в этом смысле. Не верят тому, кого не любят. Вот если бы Макс оказался в такой ситуации, я бы, конечно, изображал презрительную мину (что то же, кстати, было бы неверно). Но я, в общем-то, люблю тебя, и эти твои мытарства слишком малы, чтобы я изменил свое отношение к тебе. Речь идет не о предательстве, не о подлости – о кризисе. Кризис – явление, увы, частое. Я, вон, в Челябинске! Что ж, меня казнить теперь, что ли!

Но если ты вернешься сейчас, то, видимо, не оградишь себя от посягательств родителей. Конечно, шантажировать нехорошо, но сейчас ты имеешь на это право. Сейчас неправы они. Они – слепы. А поводырем нельзя избирать слепого.

Поэтому, может быть, неделю тебе и стоит промотаться! Тебе, наверное, им надо доказать, что ты можешь.

В общем-то я знаю, что мобилизовать себя на систематическую (а не авральную) учебу неимоверно трудно (может быть, от этого я и сбежал). Понимаешь, если ты сейчас (именно сейчас!) не сломаешь себя, все пять лет для тебя станут пыткой. Причем иезуитской. И когда-нибудь ты все равно этого не выдержишь. Жить так – это значит все время висеть в воздухе в ожидании Отчисления. И в этом психозе растратишь всего себя.

Понимаешь, если ты сумеешь сделать то, чего не смог и, видимо, никогда не смогу я, то, естественно, я буду уважать (дурацкое слово!) тебя куда больше, чем нынче.

Морозов. 10 апреля 1977 г.

Приложение

Ты сейчас для меня – я сам, каким бы я мог быть, если бы остался на журфаке. Я ушел еще и потому, что слишком хорошо помнил школу, а там было очень больно. И когда я заметил первые признаки нехотения учиться (т. е. то самое отношение к учебе, что и в школе), я испугался. Жить еще пять лет так, как я прожил в школе последние два года, я больше не мог. Просто свихнулся бы.

Так вот. Когда тебя месяц назад выгоняли «за курение в неположенном месте», ты был прав, а Наппу, который отказался тебя защищать, – пожалуй, был неправ.

А теперь – это важно! – все иначе. Та ситуация к этой имеет косвенное отношение.

Сейчас ты не можешь учиться. В тебе явно присутствует элемент нехотения. А это страшно, в общем-то. Ведь учеба в этом случае – не имеет смысла. Имеет смысл только осознанная работа. Насилие только калечит.

Сейчас ты уже остаешься в вузе не столько потому, что тебе хочется учиться, сколько потому, что тебе не хочется в армию.

Мне это представляется не совсем честным перед самим собой.

Именно на этом уровне начинается распад личности. Ты стоишь перед этой опасностью.

Можешь ли ты сломать свои установки? Можешь ли ты осмыслить учебу как жизненно важную для тебя именно в данный момент? Можешь ли ты сказать, что именно в этом ты реализуешься наиболее полно?

Если нет, то ты не готов как личность к учебе.

В этом случае тебе надо – вопреки всему! – уходить с журфака.

И если бы можно было проиграть все сначала – я все равно бы ушел с журфака!

Однажды в начале марта, после вечера, проведенного у Наппу, небольшая компания направлялась в сторону метро. По дороге все продолжали обсуждать очередную напповскую идею, как можно, слегка схитрив, абсолютно легально обойти бюрократические препоны власти и ненасильственными методами ускорить наступление «светлого будущего». Сомнения вызывало не только это якобы миролюбивое хитроумие, но и само «светлое будущее». В завязавшемся споре кто-то привел в пример трагически двусмысленный опыт революционеров-народовольцев, которые делали свой выбор в похожую эпоху «безвременья» (к этому моменту уже многие прочли книгу Юрия Трифонова «Нетерпение»), и после этого разговор как-то сам собой перескочил на возможную тактику современных «городских партизан». Бросив взгляд на подземный переход, Фурман с усмешкой заметил, что здесь, наверное, могла бы располагаться удобная позиция для пулеметчика – толстые бортики защищали бы от пуль. Челябинец Володя, изучавший боевую тактику взвода на институтской военной кафедре, тут же возразил ему, что у стрелка здесь был бы чрезвычайно ограниченный обзор, и через пять минут его элементарно забросали бы гранатами, причем с разных сторон. И вообще непонятно, кому и зачем может понадобиться держать оборону с помощью пулемета в обычном подземном переходе. В любом случае для этого понадобилось бы как минимум два пулемета – по одному на каждый вход. А главное, против кого они были бы направлены? Против прохожих? С целью лишить их возможности именно здесь переходить на другую сторону улицы? Это просто смешно. Хотя в принципе подобная дикость, в духе какого-нибудь батьки Махно, не так уж и невероятна. Но в этом случае нам пришлось бы обсуждать уже не тактику маленькой подпольной группы условных «революционеров», которая периодически устраивает локальные теракты с целью повлиять на общественную атмосферу, а способы ведения полномасштабной гражданской войны в современном мегаполисе с массовым применением гранатометов, огнеметов (не дай бог, конечно), БМП и даже легкой артиллерии. Но это была бы уже совсем другая история – и, честно говоря, не всякому врагу пожелаешь реально попасть в такую мясорубку. Тогда-то уж точно пулемет в переходе будет бесполезен, и лучше сразу делать отсюда ноги, не дожидаясь, когда подойдут серьезные люди с серьезным вооружением… Если же вернуться к исходной теме и представить себе некую «боевую группу», которой, допустим, требуется небольшими силами и при минимуме затрат устроить в городе большой «бум», то для нее гораздо логичнее было бы попытаться захватить не никому не нужный подземный переход, а какое-нибудь высотное здание. Или, к примеру, станцию метро. Сделать это, кстати, достаточно просто, учитывая, что всей охраны там – с десяток крикливых теток со швабрами и человек шесть отупевших от безделья милиционеров, да и у тех пистолеты наверняка без патронов. Кстати, вход на многих станциях метро устроен как раз в обычных подземных переходах. Так вот, предположим, перед этой воображаемой боевой группой поставлена задача не просто одномоментно захватить станцию и сразу после этого разбежаться, а в течение достаточно продолжительного времени удерживать свои позиции, так сказать, по всему периметру. В этом случае придется позаботиться, в частности, и о переходе. Но пулеметчику разумнее было бы расположиться не наверху, при входе, а наоборот, внизу, укрывшись от пуль и осколков, например, за колоннами, которые иногда имеются в таких местах, и оттуда держать под прицелом лестницу…

Столь серьезный и основательный подход к совершенно фантастическому и нелепому делу наконец вызвал общий хохот. Однако сама по себе идея захвата и удерживания станции метро была признана довольно перспективной с точки зрения воображаемых «городских партизан».

Вся эта глубокомысленная болтовня, несомненно, тут же и забылась бы. Но Фурман, распрощавшись с веселыми попутчиками, снова задумался о поразившей его книге Трифонова, о вечном соблазне молодых интеллигентов «ускорить» отложенную революцию, об их «нетерпении во имя будущего» (вполне понятном, но абсолютно беспощадном к себе и другим) и о драматичных личных отношениях внутри маленького кружка подпольщиков, описанных в романе. Некоторые параллели тут, конечно, просто напрашивались… И вдруг перед Фурманом забрезжила одна очень заманчивая мысль. Ах, так вы, значит, дружно мечтаете о чем-то этаком? Ну хорошо, пусть будет по-вашему – можно ведь попробовать вместе войти в эту реку и увидеть, что получится! Полночи он возбужденно прокручивал в голове эту мысль и на следующий день изложил ее по телефону сначала Соне, а потом Морозову.

Идея заключалась в том, чтобы начать писать «экспериментальный коллективный роман-зеркало». В качестве сюжетной завязки Фурман предлагал использовать обсуждавшуюся вчера фантастическую ситуацию с захватом метро некой условной «боевой группой», но это был лишь удобный повод описать жизнь их собственного кружка в выдуманных экстремальных обстоятельствах, которые позволили бы в художественной форме высветить и проработать какие-то важные для всех внутренние проблемы. Поскольку это эксперимент, задачей не является создание законченного и цельного литературного произведения. Даже если в итоге от их работы останутся лишь отдельные, слабо связанные между собой куски и фрагменты, попытка такого углубленного понимания самих себя наверняка будет оправданна. «Правило», а точнее пожелание, в этой игре только одно – писать так, чтобы самому было интересно, и при этом пытаться понять что-то важное про «нас».

Морозов деловито одобрил идею и пообещал вскоре набросать пробный кусок. А вот Соня неожиданно засомневалась в собственных силах: «Ну-у, если это будет роман, то это не для меня. Я могу успешно работать только в жанре “малой формы”…» После долгих уговоров она нехотя призналась, что сама тема кажется ей довольно «стремной». У Фурмана тоже были такие опасения, но он стал убеждать Соню, что это будет исключительно их внутренняя игра, распространять эти тексты никто не собирается, да и писать можно в одном экземпляре, просто передавая друг другу отдельные куски по мере готовности… Его бодрая настырность печалила Соню. И все же ссориться с ним она на этот раз явно не хотела. В конце концов она предложила компромисс: она дает предварительное согласие на свое участие, но сначала хочет обсудить саму идею с Машкой как с человеком более опытным во всяких «диссидентских» делах. «Кстати, я надеюсь, наши телефоны пока еще не прослушивают?..» – мрачно пошутила Соня напоследок.