Волчья ягода - Элеонора Гильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он чуть не испортил службу: одна из просфор выпала из дрожавших рук. Вино не желало наливаться. Свечи тухли, словно не хватало им воздуха. Отец Евод отпустил алтарника раньше взмахом руки, пожалел, добрый пастырь.
Георгий шел по пустынной Еловой и чувствовал, что зубастая птица над дверями храма смеялась ему в спину. Он, переполненный скверными мыслями, не спешил домой.
Чего ждать в родной избе? Растрепанная, измученная придирками мужа Таисия. И жалко ее, добрую и безотказную бабу, и стыдно за Тошку.
Антон, старший сын… сын Григория Ветра, кузнеца, если быть честным перед Богом и собой. Георгий взращивал в своем сердце любовь, относился к Тошке без придирок, справедливо, а тот не слушался, огрызался, пренебрегал поручениями родителя. Он будто испытывал терпение отца – не отца, доходил до края со своими наглыми выходками, доводил до гневных криков и оплеух, а потом смотрел злорадно, с затаенным торжеством.
Как ни прогонял Заяц мысли о чужой, навеянной ветром – Георгий усмехнулся невесело – породе своего первенца, они лезли, кривлялись, ухмылялись, шептали: накажи его, забери в ежовые рукавицы, отомсти изменнице Ульянке.
Гошка Зайчонок – незамутненная радость и услада отцовская, сынок от покойной Марфы, лучшей жены на всем белом свете. Ластится к отцу, слова худого не услышать, все на колени лезет, бороду щипает, кричит: «Батенька, когда вместе на поле поедем?»
Гаврюшка да Филька, баловники и проростки будущего, им Заяц прощал и нескончаемый плач, и теплые струи на выходной зипун, и выдернутые из бороды волосы. Первые внуки, что тут еще добавить.
Беспутная дочь, наказание отцовское, строптивая, дерзкая, самая родная. Рассказала Аксинья о беде Нюркиной, о пузе нагулянном. И занозой в заду Георгия сидела дума о том, как изловить и призвать к ответу ее соблазнителя. Дочь, словно великомученица перед римлянами-истязателями, крепко стояла и отцу не сознавалась. Но Георгий сам знал, кто обрюхатил его нежную дочь – не зря он прожил на свете без малого тридцать пять лет.
Не стучал он в дверь, просто зашел в избу, словно к себе домой. Фекла сидела без дела у стола, крутила в руках веретено. Она подслеповато сощурилась, всматриваясь в позднего гостя.
– Какие черти тебя, Заяц, принесли?
– Какие черти принесли в Еловую твоего сына? – тем же тоном ответил Георгий, со злорадством поймал гримасу гнева на сморщенном лице. – Дальше ходил бы по земле русской, грабил да насильничал.
– Ты говори-говори, да рот свой промывай со щелоком. Ты зачем о сыне моем такие пакости говоришь?
– Чем занимался он, всяк в деревне знает. Речь не о прошлом мутном, пусть отмаливает грехи. Внук наш зреет в животе Анны, дочки моей.
– Так почем мне знать, что там зреет – капуста, черви или внук мой! Червивая утроба-то.
– Фекла!
Хозяйка хихикнула, словно сказала что-то смешное. Ураган вскипал в Георгии, неотступный, бурливый: его единственную дочь, рыжее сладкоголосое счастье, назвали червивой утробой!
– Ты обвиняешь дитятко мое, Ефимушку, что он с твоей дочкой ребятенка заделал?
– Ты поосторожней, бабка.
– Какая я бабка, такой ты дедка, – Фекла была много старше Георгия.
Беззубая, седая, согбенная, она казалась старухой. А Георгий Заяц еще хоть куда, полон мужской силы.
– Довольно споров пустопорожних, надо вместе думать, как…
– Как сынка моего женить на дочке твоей? А она-то созналась, что с Фимкой кувыркалась?
– Завтра поеду к нему в ямскую слободу.
– Созналась?
– Не выйдет у нас с тобой разговора.
– А ты со мной говорить-то и не хошь.
– С тобой говорить – что с сорокой о севе договариваться.
– Ты мне, сосед, много что сказал, да ничего путного…
– А ты сейчас послушай. Уговоримся – все в семье останется. А будешь прежние песни петь – я молчать не стану.
Георгий Заяц умолк, дал время Фекле, чтобы она вникла в его слова. Он не умолять пришел, а торг вести. И сейчас Георгий должен быть мудрым и убедительным, каким никогда в жизни еще не был. От разговора со вздорной бабой зависит будущее любимой дочки.
Когда Георгий продолжил речь свою со всем пылом, на какой был способен, Фекла расплескивала по капельке веселье и кураж. Она сгорбилась, обхватила узловатыми руками голову и качалась медленно, словно старая береза.
– Завтра с утра самого поедем.
– Дьявол тебя забери, – шепот ударился о его спину и улетел куда-то за деревню Еловую.
Георгий вышел из темной избы, выругался в полный голос. Драная коза, а не бабка! Георгий Заяц поклялся нести добро и благость, но в этот вечер он опаскудился о чужие грехи.
Потом он долго молился Всевышнему о ниспослании благотерпения. С такой родней, как Фекла и ее сынок, Георгий должен стать воплощением милосердия и снисходительности. А он хоть и вступил на благостный путь алтарника, помощника отца Евода, мягкостью не отличался.
* * *
– Таська, ты подарки-то родичу будущему не забудь принести, – Тошка в белой косоворотке прислонился к воротам, скалил зубы, наблюдал за женой.
Растрепанная Таська металась по двору: собирала мужа и свекра в дорогу, успокаивала малого сына. Кричала на Гошку, который вознамерился ехать вместе с отцом и проломить голову рыжему Фимке.
– Я за Нюрку любого побью, – похвалялся семилетка, – как штукну промеж глаш, – без переднего зуба он сильно шепелявил.
– Мал еще, братец. Глянь, как надо, – Тошка соизволил отлепиться от ворот и щелкнул Гошку Зайчонка по лбу. У мальчишки на глазах выступили слезы, видно, силен был удар.
Гошка безо всяких раздумий слепил ком из грязи и конских катышей, запустил в старшего брата. На белоснежной рубахе Тошки, прямо на груди, расползлось темно-навозное пятно. Гошка Зайчонок замер на мгновение, ойкнул, показал язык и сиганул со двора.
– Ах ты, нехристь! Я руку-то тебе выдеру, с корнем! Будешь как строгановский вымесок ходить с обрубком, – заорал Тошка и, разбрасывая по сторонам грязь, побежал было вслед за младшим братом.
Но остановился за воротами: маленький, верткий, Зайчонок проворно лазил по деревьям, крышам, сенникам. Где же его найти? Только на посмешище себя Тошка выставит перед всей деревней: взрослый мужик, а бегает, словно безмозглый сорванец.
– Ты, – смутился он, встретившись глазами с Аксиньей.
– С Гошкой воюешь? Ровно малое дитя, – улыбнулась знахарка.
Мягко ступая по бревенчатому настилу, она вошла во двор, Нютка, дочь ее, – следом, словно котенок за кошкой.
Видно, не слышала Аксинья слов его про строгановского вымеска. Иначе бы не улыбалась так славно и открыто.
– А мы видали Гошку, он несся, как заяц, –
