Остаюсь с тобой - Леонид Гаврилкин

Подошел старенький автобус. В окнах столовки потух свет. Теперь сверкала только лампочка над дверьми. Какое-то время спустя женщины с тяжелыми сумками направились к автобусу. Последней показалась Катя - в белом платочке и темном пальто. Заперла дверь, постояла, огляделась.

Алесич подался ей навстречу.

Катя махнула водителю рукой, давая знак, чтоб ехали, ее не ждали. Воздух наполнился чадным бензиновым перегаром, автобус тронулся, стал поворачивать на дорогу, ощупывая ее фарами.

Дорога шла через поле, блекло освещенное молодым месяцем. Впереди мигал огнями Зуев. Сбоку от цеха подготовки нефти колыхалось слабенькое пламя.

- Я искал тебя, - сказал Алесич.

- Я знала. Поэтому и осталась здесь.

- Почему же ты тогда ничего не сказала?

- А зачем? - засмеялась Катя.

Алесич насупился. Какое-то время они молчали. Она шла, повесив на плечо небольшую сумочку, размахивая свободными руками. После кухонной жары ей, наверное, приятно было шагать полем и дышать прохладным вечерним воздухом. Алесич смотрел на нее, такую близкую и таинственную при слабом, призрачном свете месяца, и злился, что все слова, которые он запасал для нее, точно вымело из головы. И уже на подходе к городу, понимая, что там, на осветленных улицах, он ничего ей не скажет, решительно начал:

- Слушай, Катя. Я имею приказ своего бригадира Тарлана Мустафаева. Он сказал, что если я не завоюю тебя, то исключит меня из своей бригады... Вот так, Катя.

Она глянула на него блестящими, темными в ночной серости глазами:

- А без приказа ты... не можешь?

15

Генеральный директор позвонил Скачкову на квартиру рано утром. Скинув с себя одеяло, Скачков бросился к телефону. По голосу сначала не узнал Дорошевича.

- Скачков слушает, - крикнул встревоженно в трубку. Его всякий раз пугали ранние звонки: такой порой звонили, когда случалась авария.

В трубке раздался спокойно-хрипловатый голос усталого человека.

- Дорошевич звонит...

- Доброе утро, Виталий Опанасович, - сдержанно поздоровался Скачков.

- Извините, Валерий Михайлович, что рано беспокою. Знаете, старику не спится.

- Откуда звоните, Виталий Опанасович?

- Из своего кабинета.

- Как отдыхали? Как чувствуете себя?

- Вы, Валерий Михайлович, сразу хотите слишком много знать... Будем считать, что все нормально, раз на работе. Как у вас?

- Можно считать, что тоже все нормально.

- Это хорошо, - какое-то время в трубке слышалось только тяжелое дыхание. - Однако мне показалось, что в вашем голосе мало уверенности.

- Вы же знаете, как дается план.

- Примерно... А все же - как с планом?

- Держимся на уровне. Вот уже какой месяц без срывов. Бывает, что и перевыполняем.

- Это хорошо, - опять тяжелое дыхание в трубке. - А как насчет перспектив? Как вы представляете себе завтрашний день промысла?

- Я, Виталий Опанасович, могу ответить вашими же словами, - засмеялся Скачков. - Слишком много хотите знать сразу. А если серьезно, то я считаю, что все то, что делаем сегодня, - стараемся обновить оборудование, отремонтировать, войти в нормальный ритм, - это работает на завтрашний день. Надеемся, что комиссия подведет итоги, тогда тоже кое-что прояснится.

- Валерий Михайлович, - прервал его Дорошевич. - Я хочу подъехать к вам. Посмотреть, как и что там, поездить.

- Собрать коллектив?

- Не надо. Хочу встретиться только с вами. Есть о чем потолковать...

Разговор был как будто рядовой, обыкновенный - мало ли таких разговоров бывает, когда человек занят серьезным делом, - но Скачкова он растревожил не на шутку. Особенно его задел вопрос о перспективах промысла - этот Дорошевич точно нутром чует, чем испортить ему настроение... И он испортил-таки, угодив в самое больное место. И больным это место было совсем не потому, что Скачков не придавал значения перспективам, завтрашнему дню промысла, а просто из-за повседневной суеты не находил времени основательно все продумать, посоветоваться со своими специалистами и сделать какие-то выводы. Правда, несколько раз он собирался сделать это, но ему всегда что-то мешало, что-то срочное и неотложное. Видно, стоит отбросить все, даже самое-самое срочное, и поговорить о перспективе. Но сначала он сам должен более конкретно представить, чего он хочет, что он скажет подчиненным. Не только же их слушать.

Обо всем этом хотелось подумать, подумать сейчас, перед встречей с Дорошевичем, поэтому Скачков решил идти на работу пешком. В конторе, стоит переступить порог, начнутся телефонные звонки, пойдут посетители, - тут не то что сосредоточиться - бывает, дух перевести некогда.

Машину, которая приезжала за ним осенними дождливыми утрами, предложил жене.

- Что ты? - отказалась Алла Петровна. - По дороге в школу и из школы только и подышать свежим воздухом.

Еще держались утренние сумерки. С деревьев срывались крупные капли и с шорохом падали в привядшие листья, которые ветер заметал под заборы. Дым из труб вываливался на мокрые крыши домиков, принадлежавших частникам, наполнял синевой притихшие палисадники, выползал на улицу. Пахло поджаренным салом и подгорелым луком. Низко над землей плыли тяжелые тучи. Небо насупилось, опустилось ниже. Хоть бы не было дождя, подумал Скачков, а то зарядит, не очень-то поездишь со старым и больным Дорошевичем.

Когда-то, думая о будущем, Скачков не такой представлял свою работу. Ему казалось, что он будет заниматься общим руководством, согласованием разных вопросов с инстанциями, разработкой стратегических направлений... А повседневную текучку, всякие мелочи возьмут на себя разные службы, которых немало в управлении. Начальники отделов, цехов, мастера, бригадиры. Всех этих гавриков где-то около четырехсот человек. Совсем немало на две тысячи рабочих. Если бы каждый из руководителей добросовестно выполнял свои обязанности, ему, начальнику управления, нечего было бы и делать. Во всяком случае, не плыло бы к нему в кабинет столько раздутых до размеров важных мелочей, разобраться в которых временами не хватает дня. Иной раз складывается впечатление, что никто в управлении не берет на себя никаких вопросов, все со всем идут к нему, Скачкову, все стараются согласовать с ним. Не подвезли трубы на буровую, звонят ему. Подрался какой-нибудь слесарь с женой, без Скачкова не знают, как на это реагировать. Не хватает покрышек, снова идут к нему. Подчиненных много, а он, начальник, один, и пока что не самый опытный во всем, что касается практической работы. Сколько ни говорил подчиненным, мол, больше берите на себя, нет, как глухие. Не потому ли это, что в управлении больше, чем надо, ответственных особ и в результате никто из них ни за что не отвечает. Оно, конечно, и неплохо, когда он, начальник, знает все до мелочей. Но слишком уж много мелочей на одного. Во всем этом он, наверное, виноват сам. Начиная работать, сознательно во все вникал, хотел больше знать, и не заметил, как его захлестнула текучка.

И очень хорошо сделал Дорошевич, что позвонил и напомнил о главных его обязанностях. Выходит, генеральный директор лучше его, Скачкова, понимает, что делается здесь, у него под носом. Неглупый мужик! Жаль, что с самого начала у них не сложились отношения. Вечно тот был недоволен чем-то, вечно раздражен - не хотелось и встречаться с ним.

В приемной уже сидели несколько человек, ждали начальника. Раньше он радовался, что от посетителей отбою нет. Он, Скачков, видел в этом рост своего авторитета. Сегодня он взглянул на посетителей иначе. Поздоровавшись, не стал приглашать их к себе, как делал обычно, а пригласил только секретаршу.

- Вот что, Эмма Григорьевна. Есть просьба. Сделайте для меня и моих заместителей, заведующих отделами объявления, когда кто принимает по личным вопросам. Время наметьте сами. Думаю, в этом деле вы более опытны, чем я. Теперь насчет приема вообще посетителей. Заведите книгу учета тех, кто просится на прием.

- Такая книга всегда была. При вас, правда, я не пользовалась ею...

- Надо пользоваться. Записывайте, кто и по какому вопросу просится ко мне, и направляйте к тому, кто этими вопросами занимается.

- Ясно, Валерий Михайлович. Когда начинать?

- Раз книга учета есть, начинайте сегодня же и записывать. Всех, кто там сидит в приемной. Пригласите главного инженера, геолога и начальника технологического отдела.

Лицо секретарши, всегда какое-то мягкое и улыбчиво-доброе, вдруг стало строгим, она выше подняла голову, поправила белые волосы и неожиданно твердой походкой вышла из кабинета.

Скоро явились, глядя как-то настороженно, Протько, Бурдей и Котянок. "Видно, показала свой административный характер Эмма Григорьевна", - подумал Скачков. Все поздоровались с ним за руку, стали перед столом, ожидая, наверное, каких-то важных и срочных указаний. А Котянок даже достал из кармана своей джинсовой куртки блокнотик и вооружился шариковой ручкой. Он всегда записывает. Видно, не очень-то надеется на свою память.