Звезда в хвосте Льва - Наталья Андреева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И если бы не самоубийство Градовой, мы бы так и не узнали всейправды. Не узнали бы того, что дело настолько очевидное, что всякие сомнения должны были отпасть в первый же день. Но стараниями, а главное, ложью нашего адвоката… – прокурор развел руками. – Всякими недомолвками…
– Ваша честь, я прошу перенести заседание! – Журавушкин вытер пот, струившийся по щекам.
– Правильно, а что вам еще остается, когда защита рассыпалась? Только время тянуть, – с иронией сказал прокурор.
– Хорошо! – стукнул молоток. – У нас сегодня день откровений. Необходимо передохнуть.
Впервые Рара отказалась от встречи со своим адвокатом. Журавушкин воспринял ее деликатность с облегчением: он не мог смотреть своей клиентке в глаза. Только что он своими собственными руками ее, по сути, утопил.
«Неужели убила она? – похолодел Журавушкин. – Ведь все к тому и идет! О, я, слепец!»
У него в голове не укладывалось. И в самом деле, три сосны. Блуждать негде, а похоже на игру в прятки.
На ступеньках здания суда его ждали Фима и Ромашов.
– Господи, зачем вы это сделали?! – хором сказали они.
– Андрей Георгиевич, вы обязаны были меня предупредить! – зло сказал Журавушкин.
– О чем?!
– О том, что Градова покончила с собой!
– Когда?! Эсэмэску послать? Когда вы мне позвонили, в доме была полиция! Они от меня не отходили, чтоб вы знали! А потом началось заседание! Ваш мобильник был недоступен! Я что, должен был подойти не к судье, а к вам?!
– Да!
– Ну, извините… Я не знаю всех тонкостей этой процедуры. Фиму-то вы зачем вызвали на трибуну?
– Вы и в самом деле подумали, что это я убил?! – глаза у Раевича были, как у обиженного ребенка. Он чуть не плакал. – Аркадий Валентинович, кто вам сказал, что я и есть главный злодей? Ну почему вы думаете обо мне так плохо? Что я лгу? Прячу за цитатами классика, как вы сказали, свое истинное лицо? Вы хотите взглянуть на мое лицо? Так смотрите! – Раевич снял очки. – Смотрите мне прямо в глаза! И если вы увидите в них ложь…
– Фима, перестань! – тронул его за плечо Ромашов. – Ну, успокойся, прошу тебя.
– Ефим Иванович, я прошу у вас прощения за свое поведение, – виновато сказал Журавушкин.
– Я-то вас прощу, – горько сказал Раевич. – Благо, я еще жив. А вот Василиса Петровна… Этот грех на вас лежит, Аркадий Валентинович.
– Я лишь делал свою работу, – развел руками он.
– А если убила моя жена? – Раевич надел очки. – Вас попросили только смягчить приговор. Добиться, чтобы ее осудили условно. А вы свои полномочия превысили. В итоге вышло только хуже, – сердито сказал он.
– Но ведь все еще можно исправить! – горячо заговорил Журавушкин. – Завтра последнее заседание перед прениями. Андрей Георгиевич, завтра на свидетельскую трибуну подниметесь вы. Главный свидетель защиты. Это наш последний шанс. Если суд и присяжные вам поверят, мы добьемся условного приговора.
– Что я должен сказать? – серьезно спросил Ромашов.
– Раз у нас не получилось доказать невиновность, давайте сделаем упор на самооборону. На эффект неожиданности и состояние сильного волнения.
– Как скажите, – пожал плечами Ромашов.
– Теперь все зависит только от вас.
– Я понял. Не беспокойтесь, я справлюсь. Ну что, Фима, пойдем?
– Да, конечно.
Стоя на ступеньках крыльца, Журавушкин видел, как они садятся в машину. Самому ему ехать домой не хотелось. Ему казалось, что все на него оглядываются, все его узнают. А! Этот тот самый адвокат Журавушкин, который доводит людей до самоубийства! Этот монстр, этот жалкий неудачник! Это пугало с адвокатским удостоверением!
Он даже в ресторан не поехал обедать. Сейчас везде этот вай-фай! Все торчал в Инете, читая горячие новости. А журналисты наверняка уже постарались.
«Главная свидетельница по делу Стейси Стюарт покончила с собой!»
«Адвокат убивает свидетелей!»
«Смерть идет за ним по пятам».
Как-то так. Фантазия у писак богатая.
«Сейчас спасти меня может только Ромашов, – тоскливо подумал Журавушкин. – Завтра последнее заседание, потом прения, моя заключительная речь… Я справлюсь. Еще ничего не закончено и не потеряно…»
Дома его ждала надутая жена.
– Ты почему так рано вернулась с работы? – удивился он.
– А как я могу смотреть людям в глаза, когда мой муж – убийца? – сердито сказала Галина. – Я не выдержала и сбежала. Сказала, что у меня голова болит. Она и в самом деле болит. Я даже подумываю взять больничный.
– Так ты все уже знаешь?!
– Дорогой, я умею читать. И все остальные тоже. Все знают, кто такой мой муж. Завистников полно. Сначала у меня с ехидной улыбочкой интересовались, правда ли, что ты содержишь накачанную силиконом актриску? Мол, Галочка, сочувствуем твоим проблемам, все мужики – кобели. Особенно знаменитости. А ведь ты, Аркаша, теперь знаменитость. Но, оказывается, это были цветочки! Вчера ты издевался над пожилой женщиной. Которая ночью, не выдержав этого, повесилась. Я и не знала, что мой муж – чудовище! На что еще ты готов ради денег и славы?
– Галя, я ни в чем не виноват!
– Да? А кто?
– Это моя работа!
– Хватит прятаться за работу! Ты не спишь со мной, потому что работа! Не интересуешься моей жизнью, потому что работа! В ресторанах объедаешься, потому что работа! Времени для фитнес-клуба не находишь, потому что все та же работа! А теперь ты убиваешь людей, потому что работа такая! Все, Аркаша, край! Дальше уже некуда. Или есть куда? Какой еще сюрприз ты мне готовишь?
– Это ведь ты меня уговорила согласиться на предложение Ромашова!
– Вот, настоящий мужчина! – не удержалась Галина. – Ромашов! Красавец, умница! К тому же верный и преданный! А ты его подвел!
– Но я…
– Все! Хватит! – она ушла в спальню, в который уже раз захлопнув перед его носом дверь.
Вот в таком состоянии он и встретил следующее, решающее утро.
День пятый– Я вызываю на свидетельскую трибуну Льва Георгиевича Ромашова!
Голос Журавушкина дрожал от волнения. Все прекрасно понимали: это кульминация. Последняя попытка защиты смягчить приговор. Журналисты стали переглядываться и перешептываться. Зрители тоже заметно оживились. Пока секс-символ шел к трибуне, его сопровождала волна комментариев, которая по мере приближения Ромашова к лобному месту становилась все выше и выше. В самом конце, уже на ступеньках, взволнованный гул голосов превратился в девятый вал.
– Тишина в зале! – стукнула молотком судья.
Ромашов был одет в узкие джинсы и простой белый свитер. Это ему безумно шло, он был так прост и мил, что все женщины, сидящие в зале, невольно вытянули шеи.
«Весь в белом, – невольно подумал Журавушкин, вынужденный признать, что Андрей Георгиевич – красавец-мужчина. – Какие же у него все-таки глаза?»
Но Ромашов стоял к нему боком, Журавушкин видел чеканный профиль актера, упрямый подбородок, чуть выдвинутый вперед, и длинные ресницы-шторы. Взгляд Ромашова был направлен на судью, время от времени Андрей Георгиевич переводил глаза на трибуну, где сидели присяжные. На Рару он не смотрел. Она же вся подалась вперед и замерла в ожидании. Момент был драматический.
– Лев Георгиевич, вы готовы?
– Да, – спокойно ответил тот.
– Дело в том, что по паспорту имя свидетеля Лев, а не Андрей, – пояснил Журавушкин. – Расскажите, свидетель, а почему вы поменяли имя?
– Возражаю! К делу не относится! – тут же заявил прокурор.
– Помолчите, – отмахнулась судья.
«Хорошо, что она женщина», – подумал Журавушкин. Он был уверен, что Ромашов скажет все, что захочет, и никто его не прервет. Это его день. Как говорится, полный метр, и крупным планом. Они договорились начать издалека. О том, как начиналась эта любовь, и какое влияние оказала Рара на формирование личности известного актера, кумира миллионов, если выражаться сухим языком протокола. Журавушкин удовлетворенно кивнул и приготовился слушать. В зале наступила гробовая тишина.
– Здесь, на скамье подсудимых, сидит моя крестная мать, – Ромашов легким кивком указал на стекло, за которым замерла Рара. – Моя карьера началась в кинокомпании «Денебола», где она работала главным редактором. Когда я шел туда, то был прекрасно осведомлен о ее любвеобильности.
– И вы тоже стали жертвой ее чар?
– Нет, – спокойно сказал Ромашов. – Это она положила на меня глаз. Я был тогда юношей, еще не испорченным женщинами и не развращенным столицей. Наивным, порою голодным. У меня была пара выходов в театре, куда меня распределили сразу после училища. Так, «кушать подано». Я снимал угол, но и на это денег еле наскребал. Разумеется, я понимал, что актерская слава куется на киноэкране. Будут меня узнавать на улице – будет все. Рара настаивала, а я… Я не смог отказаться.
