Неверная. Костры Афганистана - Андреа Басфилд

– Вы с ней спали?

Голос Хаджи Хана еще звучал сдержанно, но я заметил, что друзья его придвинулись ближе.

– Простите, но, по-моему, это не ваше дело.

– Я спрашиваю – вы с ней спали?

– Ну ладно… нет. Я с ней не спал, но это на самом деле не главное. Дело в том, что мы становимся ближе… и я уверен, что, если бы вы оставили ее на какое-то время в покое, а может, и вовсе отпустили, я смог бы сделать ее счастливой. Подумайте сами, что вы можете дать ей здесь, в Афганистане…

И тут Хаджи Хан испустил такой страшный рев, что я выронил свою чашку с чаем.

Доктор испуганно вскочил на ноги, а Хаджи Хан бросился на него, схватил за горло и прижал спиной к стене.

– Ты спятил? – яростно спросил он, выплевывая слово за словом ему в лицо. – Прийти ко мне и заявить такое? Ты что, не знаешь, с кем имеешь дело, ублюдок?

– Конечно, знаю, – ответил, задыхаясь, доктор Хьюго, двумя руками пытаясь оторвать от своего горла руку Хаджи Хана. – И я вас не боюсь!

К тому времени я тоже был уже на ногах и прекрасно видел, что испуганным доктор Хьюго и впрямь не выглядел – он был в ужасе.

– Кретин, мать твою! – выкрикнул Хаджи Хан с искаженным от ярости лицом. – Ты думаешь, что любишь Джорджию? Думаешь ?! Ну так я скажу тебе кое-что… я сам – Джорджия! Эта женщина – мое сердце; она в костях моих, зубах, волосах… каждая клетка моего тела – это она, и каждая ее клетка принадлежит мне! И ты приходишь ко мне со своими бреднями и говоришь, что я должен «оставить ее в покое»?! Ты сошел с ума? Совсем спятил, скотина?

Он швырнул доктора наземь, к своим ногам, и тот жадно принялся глотать воздух.

– Вышвырните его отсюда, – сказал Хаджи Хан на пушту охранникам, сбежавшимся к нему при первом признаке тревоги. – Вышвырните, пока я не перерезал ему глотку.

И, отвернувшись, зашагал в дом.

27

Когда мы ехали обратно, доктор Хьюго был очень молчалив, и это было понятно – ведь его только что чуть не задушили.

У него дрожали руки, и глаза казались размером больше обычного.

– Он просто зверь какой-то, – пробормотал доктор наконец, – маньяк. Что она в нем нашла, черт побери?

Я понял, что он говорит о Джорджии.

– Ну… он очень красивый, а на прошлой неделе мы узнали…

– Это был риторический вопрос, Фавад.

– А.

Что означает «риторический», я не знал, но сообразил, что так, видимо, называются вопросы, на которые не ждут ответа.

И еще как минимум одним соображением пополнилась моя голова в результате этого визита доктора Хьюго к Хаджи Хану – доктор был симпатичный, и все такое, но женщине нужен мужчина, который способен за нее сразиться… особенно в Афганистане. Наверное, это было неправильно, поскольку мама всегда говорила мне, что «насилием проблему не решишь», но мне все же нравилось в Хаджи Хане это «к черту сдержанность», выражаясь словами Джеймса.

Я ничего не сказал, однако, и всю оставшуюся дорогу доктор Хьюго тоже молчал. Только растирал то и дело свои руки – и горло время от времени.

Через десять минут мы остановились перед моим домом, он наклонился ко мне и почти шепотом сказал на ухо:

– Буду тебе очень благодарен, Фавад, если Джорджия ничего не узнает.

– Хорошо, – ответил я, потому что мне было его жалко.

Но большой радости не испытал. И, добравшись наконец до своей комнаты, сел и все записал – благодаря чему и запомнил то, что в те времена не мог поведать никому.

Подходя к воротам, я надеялся никого не встретить, чтобы уберечь секреты, меня переполнявшие, но, поскольку жизнь никогда не дает тебе того, чего от нее ждешь, едва войдя во двор, я увидел всех сразу, и маму тоже, – они сидели в саду.

Мать тут же вскочила на ноги, и рядом с ней я увидел еще одну афганку, которая показалась мне похожей на кого-то знакомого, но на кого – вспомнить не удалось.

Глаза у мамы были мокрыми от слез, я заметил это, когда она подошла, но лицо было счастливым – невероятно счастливым на самом деле. Все остальные тоже выглядели невероятно счастливыми, и я решил, что мать сказала наконец «да» Шир Ахмаду. И это означало, что хотя бы один секрет из своего списка я могу вычеркнуть.

– Фавад! – воскликнула она, хватая меня за руку и практически волоча за собою в сад. – Иди скорее, сынок, посмотри, кто тут у нас!

Я еще ни разу не участвовал в брачных церемониях и поэтому подумал было, что это, наверное, какой-то обряд – мне должны официально представить мужчину, который вскоре станет моим отцом. Обряд обрядом, но все равно это казалось странным – ведь я видел Шир Ахмада и разговаривал с ним каждый день на протяжении уже почти года. Да без меня они, пожалуй, и вовсе не собрались бы пожениться!

Шагая следом за матерью, я миновал Джорджию, Джеймса и Мэй с поглупевшими от радости лицами, и с земли, чтобы поздороваться со мной, поднялась женщина, рядом с которой сидела мать, когда я только вошел.

Вблизи я разглядел, что она красива. И молода – намного моложе, чем моя мать. Но с точно такими же – странно! – зелеными глазами.

– Фавад, – дрожащим голосом сказала мать, остановившись перед ней. – Это… ох, сынок… это твоя сестра, Мина!

Что ж, если кому-то и нужны были еще какие-то доказательства великой любви Божьей и Его милосердия, им достаточно было бы взглянуть на прекрасное лицо моей сестры – пропавшей и нашедшейся.

После стольких лет тьмы она вошла в нашу жизнь, как солнечный свет, и это свидетельствовало, что Бог иногда отнимает, но и возвращает тоже.

Я был так потрясен и восхищен возвращением Мины, что на целый час онемел. Сердце мое от счастья расширилось, и словам было не обойти его, чтобы добраться до языка.

Не один месяц я гадал, случится ли моей сестре услышать по радио сообщение Джорджии. И поскольку Мина все не появлялась, я начал уже смиряться с мыслью, что она, наверное, тоже умерла, как отец и братья.

И теперь я узнал, что она вовсе не умерла – наоборот, выросла и стала еще красивее, живя в своем доме в Кунаре.

Джорджия, как выяснилось, знала это уже две недели, но никому ничего не говорила, потому что придумывала, как организовать ее приезд в Кабул, чтобы сделать сюрприз нам обоим – мне и матери.

Я был впечатлен и благодарен ей – ибо не было на Божьей земле сил, которые заставили бы меня самого сохранить такой секрет.

Но теперь моя сестра была здесь, и ничто более на свете не казалось важным. И за бесконечным чаем, который обеспечивали сегодня Джеймс и Мэй, поскольку видели, что наша мать не в силах оторваться от вновь обретенной дочери, мы слушали в полном изумлении ее рассказ о том, что с ней происходило после того, как ее украли талибы.

Повествование ее было очень страшным, и, хотя я еще только учился жизни, я догадывался все же, что многое она пропустила. Ибо случались мгновения, когда она запиналась и умолкала, словно не могла найти слова, и тогда мать брала ее за руку и передавала ей свою силу.

Мина рассказала, что ее и остальных девочек из нашей деревни, которых затащили в грузовик, повезли потом на запад.

Нежным голосом своим она поведала, как всю дорогу их охраняли мужчины с ружьями, так что убежать было невозможно. И когда одна девочка, обезумев от страха, выпрыгнула все же из грузовика, талиб прицелился в нее из ружья и попросту застрелил.

– Мы были словно овцы, ведомые на бойню, – сказала она. – Нам никто ничего не говорил, мы понятия не имели, куда едем, и думали, что всех нас скоро убьют… или еще хуже.

При этих словах мама низко опустила голову, и я понял, что на ее глаза, как на мои, тоже навернулись слезы.

Сестра подождала, пока мы преодолеем свою печаль, и, прежде чем продолжить, поцеловала нас обоих.

Целых три дня Мина и ее подруги, которых она знала с того дня, когда впервые увидела свет, были заперты в грузовике, и пищей им служили объедки. Талибы всякий раз, как останавливались перекусить, швыряли потом недоеденное в кузов.

Наконец, когда девочки уже совсем ослабели и начали болеть, и одежда на них провоняла их же нечистотами, грузовик приехал в провинцию Герат, где люди, вырвавшие их из рук близких, выволокли всех из кузова – побоями принуждая умолкнуть тех, кто кричал, – и заставили вымыться.

После мытья девочек завели в одну из комнат дома, находившегося неизвестно где, и выстроили в ряд. И к ним стали подходить какие-то мужчины, разглядывать и щупать их тела.

Одна за другой подруги Мины начали исчезать из комнаты – одни были проданы незнакомым мужчинам как жены, другие – как невесты для их сыновей, третьи – как рабыни.

Пока девочек разбирали, Мина тоже ждала своей очереди, но никто не брал ее за руку и не выталкивал за дверь, и она уже начала надеяться, что ей, может быть, удастся избежать общей печальной участи, потому что она была младше всех остальных. Но потом оказалось, что ее купили первой, еще в ту ночь, когда затащили в грузовик и увезли из Пагмана.

– Почти никого из моих подруг уже не осталось, когда вошел еще один мужчина, – сказала Мина. – Он выглядел как талиб – с длинной бородой и в тюрбане, но велел не бояться и взял меня за руку.