Признаю себя виновным... - Джалол Икрами
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надо бы эти стихи склеить, сохранить. Но у Мухтара сейчас не было настроения заниматься подобным делом. Он глотнул еще водки. Стихи явно доставили ему удовольствие. Такие люди, как он, не довольствуются собственной оценкой женщины. Им нужен восторг всех, нужно, чтобы ему завидовали. Он глядел на Зайнаб, на растрепавшиеся ее волосы, на точеный носик, на темноватые выпуклые веки, скрывавшие чудесные миндалевидные глаза, на пухленькие ребячьи губы, рисунком своим выдающие и безволие, и милую капризность, и преданность. Потом перевел взгляд на фотографию веселого юноши, обнажившего зубы в жизнерадостной улыбке. Видимо, Зайнаб разглядывала фотографию и оставила на столе. Старый снимок, покрывшийся мелкими трещинками, потемневший от многих прикосновений пальцев и губ. Да, наверное, и губ. А вот размывшиеся пятна — это, конечно, следы слез. На снимке был сам Мухтар. Тот Мухтар, который пришел когда-то, семь лет назад, в дом председателя облисполкома и познакомился там с маленькой, шустрой девчонкой. Последние несколько лет он только и делал, что старался избавится от нее. С болью отрывал и отталкивал от себя.
Тут-то и пришла та, самая важная, решающая мысль, которую он так долго искал. Да нет, не он искал это решение, а решение искало его. Восторг открывателя завладел Мухтаром. Разве он и впрямь не сделал весьма важное открытие? Ведь открыть себя, понять, что тебя мучит долгие годы, что препятствует приходу счастья — это ничуть не меньше, чем сделать шаг в науке!
«Все мои шатания, вся неопределенность моего положения, страхи, которые то и дело посещают меня — от одиночества. Никто обо мне не заботится, ни о ком не забочусь я сам, никого не люблю. Вспомни всех женщин и девушек, с какими ты встречался, Мухтар. Ни одна не оставила следа в твоей душе. И ни одна из них не дала тебе радости. Хочешь знать правду? Ни одна из них, кроме Зайнаб, и не любила тебя…»
Алкоголь подгонял его возбуждение и, как всегда, усиливал те чувства, которые в данный момент в нем преобладали. Вот еще одно открытие: от кого бы он хотел иметь ребенка? Сына. Уж не от Мариам ли Сергеевны? Уж не от той ли заплаканной дурочки из школы? Мухтар рассмеялся, да так громко, что Зайнаб открыла глаза.
— Спи, спи, маленькая, — сказал Мухтар с такой нежностью, что и сам удивился.
Зайнаб в ответ сонно улыбнулась, чуть-чуть пошевелилась под одеялом и тут же опять уснула. Он продолжал мечтать.
Вот уж, действительно, — мечтать! Эта мечта так доступна. Доступна давно… Если ребенок, если сын, — ну, конечно, ни от какой другой женщины, только от Зайнаб! Если он любил кого-нибудь на свете, (кроме, конечно, себя), — только Зайнаб! Так в чем же дело? Что ему мешает?.. Строил расчёты на выгодную женитьбу? Но ведь это расчёт на ограбление самого себя! Разве он, Мухтар так слаб, что не может без помощи других построить свою семью, свое счастье? И вовсе не так уж он беден, чтобы нельзя было теперь же, завтра, послезавтра, начать другую жизнь — жизнь с любимой, с… женой!
Он попробовал возвратить то состояние тревоги, которое обуяло его вечером, после встречи с врачихой. Ужасы, расписанные услужливой мыслью, подавленной усталостью и внешним впечатлением, эти ужасы — ничто. Угрозы и преступные планы Абдулло тоже ничего не стоят… Мухтар скосил взгляд на ящик с магнитофоном. Скосил и плотоядно осклабился. Абдулло ведь не подозревает, что здесь, в комнате, есть магнитофонная лента с записью многих его высказываний. Под столом спрятан микрофон, диски крутятся под крышкой — этот шум не привлекает внимания. Уж на что вчера Мухтар был и пьян и зол, однако не забыл включить магнитофон. Всё записано. Абдулло никогда не посмеет выдать его, Мухтара. Самому хуже будет. Надо только пригласить его еще разок — пусть послушает, сколько наболтал подлых глупостей, как выдал себя!
Положительно, все мрачные думы, казавшиеся вечером великанами, ночью превратились в пигмеев. Дунуть — и улетели… Мухтар сделал еще один глоток. Большой. Посмотрел — осталось меньше половины. Сказал себе: «Хватит»! Взял со стола толстый карандаш и перечеркнул этикетку. Блондинка называет его алкоголиком. Пусть-ка посмотрит, как он легко бросит пить. Вот, женится, устроит все свои дела, обставит квартиру и сразу же после свадебного пира, как ножом отрежет. Ни капли, ничего!
Он сел на край тахты и стал нежными прикосновениями поглаживать плечо Зайнаб. А когда она открыла глаза, поцеловал ее и заговорил. Сказал, что любит, сказал, что готов жениться, сказал, что без нее жить больше не может, что здесь, в кишлаке, им не место. Он человек с образованием, ей осталось какой-нибудь год и она сдаст выпускные экзамены. Он ей поможет. Он не желает больше продолжать такую жизнь. «Зачем же, ну зачем, неправда ли, Зайнаб, я буду тянуть дальше эту невыносимую лямку…»
Она, не мигая, смотрела на него, и лицо ее отразило такое счастье, такую глубокую радость, что у него навернулись слезы.
— Как мы с тобой все эти годы обкрадывали себя, Зайнаб. Маленькая, глупенькая, Зайнаб! Моя и только моя Зайнаб! Мне надоело осторожничать, надоело ждать и рассчитывать. Будем нуждаться — ничего! Ведь мы молоды и полны сил… Какой уж там Гаюр-заде!.. Я ведь только испытывал тебя. И если бы ты знала, какой подарок ты привезла мне, сказав, что этот человек вызывает в тебе отвращение…
Он строил планы, он описывал подробнейшим образом, как будет обставлена их квартирка. Он заявил, что продаст дом:
— Не хочу я жить в городе, где твой отец занимал такое высокое положение. Зачем это нам, правда? — Она кивнула головой. — Приятели твоего отца могут сказать, что я недостоин дочери известного всем Очила-Батрака… Уедем в Сталинабад или еще лучше в Гарм: там дешевле дома. Денег, которые я выручу от продажи, хватит…
Зайнаб ни в чем не противоречила. Кончилось тем, что она выскользнула из-под одеяла, обняла Мухтара, покрыла поцелуями его лицо, руки.
Глава 10.
Я слыхал:
