Не верь мне (СИ) - Евстигнеева Алиса

Измайлов отрывается от меня резко, словно отталкиваясь. За считанные минуты он хватает свои вещи в спальне и возвращается уже одетым. Краткий поцелуй в губы. Хочется большего, но нам нельзя. Теперь нельзя.

-Я позвоню.

Его голос, решительный и безапелляционный, потом ещё долго звучит у меня в голове, пока я сижу на кухонном полу, борясь со своими слезами. Но ведь так будет лучше. Или нет?

Вселенная отказывается давать мне ответы на мои дурацкий вопросы. В итоге мне удаётся соскребсти себя с пола и отправить в спальню, где ещё свежи следы нашего с ним... покаяния. Быстро одеваюсь и ухожу в садик за Крошем. Потому что несмотря ни на что, жизнь продолжается.            

Глава 21

Глава 21.

В голове было много всего - и хорошего, и плохого. Не берусь судить, чего больше. Никогда бы не подумал, что одномоментно можно переживать столько. Голова разрывалась от переполнявших её мыслей, образов и слабых попыток хоть как-то это всё выстроить в одну прямую. Не получалось. Мешали чувства, не просто терзающие мою душу, но затапливающие меня изнутри. Я тонул. В раздражение. В отчаянье. Обиде. И в противовес всему этому и вопреки всякой логике внутри меня зрело приторное ликование. Чтобы там не говорила Оля, как бы она не пыталась доказать себе и мне, что между нами всё кончено, сегодняшний день доказал обратное. Нельзя так полностью, слепо и без остатка отдавать себя, а спустя несколько часов утверждать, что всё.

Впрочем, она и не утверждала. Она боялась. Было ли это понятно мне? Наверное, да. Я сам боялся, но совсем иного. Я боялся прожить свою жизнь без них. Без неё. И от этого становилось настолько не по себе, что я просто не находил себе места, раненым зверем мечась по квартире из угла в угол.

Отчего-то вспоминался Лёшка. Совсем невпопад, словно кочка на пути моих терзаний по жене. Последний раз мы виделись с ним, через полгода, когда меня уже отправили в колонию. Хреновое было время: пустое, серое, промозглое, словно вывернутое наизнанку. Только там, за забором понимаешь, насколько твоя жизнь была не такой до этого. Поначалу всё происходящее казалось мне чем-то ненастоящим, дурным сном, случившимся со мной по какому-то тупому недоразумению. Ибо, всё, что было в моей жизни до этого, оказалось просто не способным подготовить меня к происходящему. Хотя, очень скоро, всё изменится, и это Оля с Анькой мне будут казаться далёким и прекрасным сном, а всё остальное – холодной и расчётливой реальностью.

Вся дикость происходящего состояла в том, что там, в тюрьме, я был не человек. Ни для кого. Ни для охраны, скользящей по нас презрительно-отчуждённым взглядом, ни для таких же осужденных как я, каждый из которых всё время норовит то прогнуть тебя, то проверить на прочность. И тут даже не понятно как оно лучше. Прогнуться или выстоять. Я не прогибался, за что и огребал. Раз за разом. И это я ещё полагаю мне везло, ибо место месту рознь. Постоянное чувство опасности выматывало так, что каждый пережитый день казался несусветной удачей. Но опять-таки, это не самое страшное.

Самое тяжелое - ощущать себя ничем. На самом деле, для этого много не надо, даже бить не обязательно. Достаточно относиться к человеку как к последнему дерьму на своих ботинках. И очень быстро это приводит к тому, что ты сам начинаешь себя таковым видеть, если не за что держаться.

Первые полгода были самыми… страшными в моей жизни. Я переживал крах всего. Своей жизни, семьи, мечтаний, самого себя… Только там я понял, что значит быть никем. Не неудачником без машины и миллионного заработка, а реально ни-кем. Я мнимую Олину измену переживал уже не так остро, как кризис… как разрушение собственной личности. Мысли о том, что Олин ребёнок не мой, скорее даже помогали. У меня было то, куда я мог скрыться, тот карман сознания, в который я проваливался, вынося себя из разрушающей меня реальности.

Я до сих пор переживал предательство единственной в своей жизни женщины, которую любил, но как не парадоксально, именно благодаря этому я дышал. Наверное, будь между нами всё как прежде, я бы скорее всего сдох от печали по тому, что я потерял. А так, Оля уже была не моей, она отказалась от меня, ещё не зная о том, как низко я пал. И боль от этого позволяла держаться на плаву. Я уходил в эти чувства, потому что это всяко было лучше той пустоты, что пыталась убить меня каждый день.

А потом приехал Лёшка. Загадка, как ему удалось получить свиданку. Не родственник, не сват и не брат. И я больше, чем уверен, что даже в моём личном деле он не упоминался вообще. Да и отсидел я по тем меркам, всего ничего. Но то ли отец ему подсобил, то ли ещё чего. Может, какие свои связи были. Но факт остаётся фактом. Меня подорвали на ровном месте и повели на свидание, закрывая и открывая очередные двери, лязгая затворами. Я до сих пор спокойно к этому звуку относиться не могу. Будто бы вся тюремная бытность только и держится на одном этом скрежете металла об металл.

Самым очевидным было, что приехали родители. А в груди полыхало наивное желание – Оля. Оказался Гаранин.

Мы не виделись меньше года, но за это время он успел кардинально поменяться. Весь осунувшийся, он напоминал тень самого себя. Его отец говорил, что Лёшка сильно болен. Он ошибался. Там было уже без шансов. Он умирал, медленно, но верно. Ужаснее всего, что он это прекрасно понимал, но был бессилен, собственноручно убивая себя, вгоняя в свою кровь очередную дозу. Впрочем, он ещё долго умудрялся сохранять некое подобие трезвости мышление и человечности внутри себя.

Я настолько был поражён теми переменами, которые произошли с ним за столь краткий срок, что напрочь забыл о другом. О своей злости и ненависти. Даже горькое понимание, что я сам во всём виноват, не давало мне покоя при одной мысли о Гаранине.

-Удивлён? – вполне уверенно съехидничал он. Почти так, как раньше.

Я обалдевши кивнул головой, глядя на него через толстое стекло и судорожное сжимая переговорную трубку в своих руках.

-А я вот пришёл, - усмехнулся он, так если бы это было само собой разумеющееся.

-Зря, - зло заключил я.

-Ненавидишь? – словно издевался он надо мной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍-Я из-за тебя семью потерял, - рычу в ответ.

Лёшка качает головой, безапелляционно улыбаясь.

-Ты её задолго до меня потерял.

И он, наверное, прав. И даже не наверное. За что я в тот момент его ненавижу ещё сильнее.

-Зачем приехал? – я уже готов послать его ко всем чертям, но какое-то внутреннее чувство протеста заставляет сидеть на месте.

-Объяснить.

Вот так вот просто. Объяснить. Его не волновало нужно мне или нет. Ему самому было важно высказаться. Даже сквозь его наркоманский мозг, Гаранину хотелось оставаться человеком и верить в то, что не такой уж он мудак.

Рассказ у него вышел странный. Витиеватый и непрямой. Во-первых, нас слушали, в огромной переговорной мы были не одни. А, во-вторых, ясность мысли уже начинала подводить его. Но то, что я сумел понять, выглядело примерно так. Младший сын очень богатых, а главное, влиятельных родителей. Быстро уставший от жизни и погоревший на вседозволенности. Когда-то ему было скучно. И его же одноклассники, такие же представители золотой молодёжи, предложили развлечься.  Развлекся, обещая себе, что только на один раз. Он же не дурак, чтобы подсаживаться. Второй и третий раз, ещё получалось себя убеждать и оправдывать. А вот дальше… Было уже банально поздно. Мир разделился на до и после. Ему ведь и раньше было скучно. Теперь же мир без кайфа оказался просто невыносим.

Лет в восемнадцать  Лёшку  спалили родители, когда его, не рассчитавшего дозу, нашли где-то на улице. Был скандал. И месяцы реабилитации. Помогло. Ровно на две неделе. Потом срыв. Опять и опять. Гаранин учился врать и изворачиваться, мотая нервы не только самому себе, но и родителям. В итоге его отец не выдержал и поставил резкое условие. Либо Лёша берёт себя в руки, либо лишается любой родительской поддержки. Не сложно понять, что случилось.