Языковеды, востоковеды, историки - Владимир Алпатов

Однако к концу 50-х гг. и особенно в 60-е гг. ситуация в советской науке стала меняться. Кто-то еще пытался улучшать советский строй и марксистскую науку, но часть ученых стала разочаровываться и в строе, и в его базовой теории, хотя большинству из них еще не было ясно, чем заменить то и другое, многие искали «третий путь». Одни возвращались к ранее непопулярной «фактографии», другие уходили от современности в древность, в изучении которой легче было обходиться без признаков официальной идеологии. Характерно, что «восточный Ренессанс», от которого сам Конрад никогда не отказывался, еще при его жизни стали забывать (о недолгом всплеске внимания к нему в 1970 г. я скажу ниже). Но вдруг именно Конрад, к тому времени уже пожилой и далеко не столь активный, как в молодости (сказывались болезни, и Наталья Исаевна очень его берегла), стал одной из центральных фигур среди советских гуманитариев. С ним можно сравнить в те годы только М. М. Бахтина, хотя Бахтин, имевший лишь степень кандидата наук, был подчеркнуто неофициальной фигурой, а академик Конрад никогда не терял официального статуса. И Бахтин, когда-то, не зная Конрада, согласившийся с его резкой оценкой М. И. Каганом, теперь оценивал его работы высоко, как и Конрад работы Бахтина (притом, что тематикой исследований они не были близки).

Обе эти фигуры еще при жизни стали мифологизироваться, но Бахтин сам активно мифологизировал свой образ и мистифицировал своих молодых друзей, что вряд ли можно сказать про Конрада. Но части интеллигентов очень уж хотелось найти «живую связь времен». А из ученых еще дореволюционной выучки оставались немногие. Из блестящей плеяды японистов, о которой я говорил в начале очерка, в СССР остался один Конрад: одни погибли или рано умерли, другие жили далеко. Сам Николай Иосифович в одном из писем последних лет писал, что из петербургских студентов, для которых А. Блок писал свои стихи, остались только трое: В. В. Виноградов (русист), В. М. Жирмунский (западник) и сам Конрад (востоковед), поэтому он очень дорожит каждым из оставшихся, пусть они не близкие друзья. Все трое в 30-е гг. отведали тюремной похлебки, но всем удалось вернуться к работе и получить признание. И ушли они почти в одно время. Помню чьи-то слова на похоронах Конрада: «Год назад Конрад выступал на похоронах Виноградова, теперь Жирмунский выступил здесь, а кто скоро выступит на похоронах Жирмунского?». И действительно, быстро не стало и его.

Но отношение молодежи к этим людям было неодинаково. Виноградова многие не любили, относясь к нему, как я сейчас считаю, излишне резко. А отношение к Конраду было иным. Виноградову не прощали высказывания против структурализма, а Конрада, также не структуралиста, ценили. Видимо, дело было все в том же умении шагать в ногу с эпохой. Не будучи «шестидесятником» по возрасту, он вполне вписывался в шестидесятническую парадигму в том виде, в каком она существовала в те годы (куда пришло большинство шестидесятников позже – другой вопрос).

В 60-е гг. Конрад уже не писал книг, специализируясь в жанре проблемной статьи, посвященной общим вопросам культуры и литературы, отчасти истории (от лингвистики он отошел). Впрочем, из этих статей разных лет сложилась его последняя, самая известная книга «Восток и Запад» (1966; 2-е издание посмертно в 1972). В статьях проявились постоянные черты подхода ученого: культуроведческая направленность, связь с современностью, проблемность. В это время интерес к культуре возрос, придя на смену прежнему увлечению социально-экономическими проблемами, а проблемность и выход отовсюду в современность были ведущими принципами, например, «Нового мира» времен А. Т. Твардовского. Конрад там также печатался. Знак качества!

Едва ли не главным ключевым словом у академика в те годы становится гуманизм: «Гуманизм существовал и в древности и в средние века, притом повсеместно». Он «существует ровно столько времени, сколько существует человеческое общество; и будет существовать ровно столько же, сколько будет существовать человек». В гуманисты Конрад зачислял любого достойного человека, о котором писал. Такой подход трудно назвать материалистическим, гораздо больше он согласуется с конфуцианским «верховным законом человеческой природы – человечностью», с которым прямо сопоставлял свои взгляды Конрад в одной из статей.

К тому времени слово «гуманизм» в официальном советском языке уже имело (в отличие от первых лет после революции) положительную окраску, но принято было противопоставлять «классовый» гуманизм «абстрактному», который осуждался. А гуманизм, существующий «столько времени, сколько существует человеческое общество», уже не абстрактный, а «сверхабстрактный». Здесь уже проявлялось расхождение Конрада с официальной идеологией. Но читателям это нравилось.

И вновь, как когда-то, явные параллели если не с современностью, то с актуальным недавним прошлым. «В этой обстановке усиленного установления новых порядков вполне в стиле всех вообще действий новой власти была та форма борьбы с защитниками “старых порядков”, да и вообще с критиками, к которой обратилось правительство: физическое их истребление, а их писаний – уничтожение». Речь идет о борьбе китайского императора Цинь Ши-хуанди с конфуцианцами, отстаивавшими «человечность» и «долг», в конце III в. до н. э., но трудно отделаться от впечатления о том, что здесь, как и в давней статье о «Записках из кельи», говорится не только о старых временах. И в статье 1961 г. академик одним из первых у нас употребил ставший позже столь популярным термин «тоталитарный режим».

Типичные для нашей интеллигенции тех лет размышления отражены и в таком высказывании: «Устранять нужно и стремление оправдывать антигуманистические действия некими “высокими” целями, как будто эти цели действительно могут быть достигнуты недостойными человека средствами, особенно теперь, когда человек поднялся до невиданных высот познания и морали». И в другой статье: «Прогрессивно то, что сочетается в гуманизме». Пусть остается неясным, что такое гуманизм, но подобный взгляд давал возможность отрицать прогрессивность и деятельности объединившего Китай Цинь Ши-хуанди, и сталинизма. Но в каждой такой работе присутствуют и идеи, более традиционные для того времени. Везде упоминается теория формаций, пусть не всегда согласующаяся с другими пунктами его концепции; в той же статье, где упоминается «тоталитарный режим», сказано о коренном отличии социалистической революции, ведущей к отмиранию классов и социального антагонизма, от всех прочих революций, лишь заменяющих одни классы другими. И концепция гуманизма увязывается с тем, что было принято: «В нашу эпоху в гуманизме выступает прежде всего мысль о том, что основным источником всякого зла в жизни человеческого общества являются именно эксплуатация человека человеком и война».