Языковеды, востоковеды, историки - Владимир Алпатов

Потом Конрад остался на многие годы, да и остается сейчас почетной фигурой в истории отечественного востоковедения. В 70-е гг. издали три тома его трудов по литературе и культуре, потом переиздали и «Исэ-моногатари», и «Записки из кельи» (предполагался и том лингвистических работ, но мы с И. Ф. Вардулем решили его не делать). Здесь, однако, не обошлось без конъюнктурной правки: при переиздании Сунь-цзы из вступительной статьи Конрада изъяли упоминания Мао Цзэдуна. Но грустной оказалась судьба библиотеки Конрадов. Шли разговоры о мемориальном кабинете, но сначала еще была жива Наталья Исаевна, а потом у института были другие заботы. После смерти Фельдман жившая с супругами экономка Анна Ивановна раздавала книги всем желающим, а после ее переселения и ликвидации квартиры все оставшееся выбросили в помещение медпункта во флигеле академического дома. Я зашел туда, просмотрел то, что было свалено, но везти было некуда: Отдел языков Института востоковедения был и так завален книгами. Я взял из кучи несколько реликвий: большую фотографию пагоды храма Хорюдзи в Нара, видимо, привезенную из Японии, роман японского автора «Воды Хаконе», о котором Конрад опубликовал статью, оттиск работы известного лингвиста Л. В. Щербы с авторской надписью и литографированный курс японского языка, читавшийся в 1912 г. во Владивостоке профессором Е. Г. Спальвиным, с надписью В. М. Алексееву (тот, видимо, передал книгу Конраду). Все это я храню и сейчас.

Когда участники отпевания Конрада и их единомышленники победили, они, естественно, не стали вспоминать его марксистские работы 20–30-х гг. и более поздние публикации о влиянии великой русской культуры на японскую. Впрочем, книга «Японская литература в образцах и очерках» была в начале 90-х гг. переиздана, несмотря на ее социологизм (к которому она, безусловно, не сводится: в ней немало и живых картин японской литературы). Легенда о не поддавшемся «тоталитаризму» ученом живет. С другой стороны, и в наше время бывают публикации, где Конрад трактуется как востоковед, принявший Октябрь и пришедший к марксизму (статья А. О. Тамазишвили). Трактовки прямо противоположны, но для каждой можно найти основания. Впрочем, есть и иная оценка академика, правда, больше в устной молве, чем в печати. Многолетний спор двух столиц иногда находит самые неожиданные проявления. В Москве Конрада признают и почитают, а в Петербурге можно услышать очень резкие, а то и уничтожающие его характеристики. Вспоминают о его «слишком советской» позиции в ленинградские годы, повторяют не документированные рассказы о его нестойком поведении во время следствия.

Но личность Конрада помнят, а на его научные работы ссылаются редко (а если ссылаются, то больше на его высказывания по общим темам, а не на востоковедческие исследования). Это относится не только к лингвистам, которые давно превзошли уровень его «Синтаксиса» и статьи «О китайском языке», но и к специалистам по японской литературе, которые еще в начале 90-х гг. говорили мне, что академик для них – уже не живая фигура научного процесса. Но и те, и другие активно привлекают работы его учеников и, шире, специалистов, вышедших из его школы, да часто и сами к ней принадлежат, если даже самого Николая Иосифовича не застали.

Не каждому ученому дано создать школу. Скажем, в области японистики это получилось у Конрада и не получилось ни у Е. Д. Поливанова, ни у Н. А. Невского, вероятно, не только по внешним причинам, но и в силу особенностей характера каждого из них. Из трех этих ученых, когда-то вместе начинавших, Конрад, вероятно, не был самым талантливым в науке, но превосходил двух остальных в одном: в таланте человеческого общения. И при жизни, и после смерти его вспоминали как обаятельного человека, превосходного собеседника и рассказчика, блестящего лектора и популяризатора. Как сейчас иногда говорят, экстраверт (в отличие от интроверта Невского). Многие востоковеды прошли через его влияние.

Уже создание школы японистов – культурологов, литературоведов, лингвистов, историков древнего и средневекового периода, переводчиков обеспечивает ученому почетное место в истории науки. А то, что ученики идут дальше учителя, – нормальный процесс. Важно и то, что очень многими вопросами изучения народов Дальнего Востока он в нашей стране стал заниматься первым (по некоторым из них он остается до сих пор и единственным исследователем). Важна и его роль просветителя. Сейчас у нас любят подчеркивать, что «средний интеллигент» конца советской эпохи по своей культуре будто бы деградировал по сравнению с интеллигентами до «катастрофы». Но в области знаний о Востоке соотношение все же обратно. И среди тех, кто здесь способствовал прогрессу, Конраду принадлежит одно из первых мест. И то, что он оставался «более полувека в научном строю» (так называлась юбилейная статья к его 75-летию) и к концу пути даже был востребован более всего, тоже заслуживает уважения.

Но есть и еще один итог его большой жизни. Н. И. Конрад всегда был чуток к быстро менявшемуся времени, выражал идеи и настроения, характерные для русской интеллигенции в ту или иную эпоху. Время заставляло его быть либералом (и одновременно разведчиком) в 1910-е, марксистом в 1920-е, патриотом в 1940-е и начале 1950-х, «шестидесятником» в 1960-е, обличать «пропаганду собственнической идеологии» в довоенной Японии, а потом восхищаться «японским чудом». При этом он всегда был чужд любым крайностям. Конрад не боролся с господствующим мнением в науке и жизни, он всегда плыл по течению, хотя и такое плавание бывало трудным и опасным. И это плавание дало результаты.

«Колоссальный продуктор»

(Н. А. Невский)

Имя Николая Александровича Невского (1892–1937) хорошо знают и помнят в Японии. Там не раз публиковались его труды и издана его беллетризованная биография. Японские студенты изучают по его записям айнский язык, еще недавно существовавший в их собственной стране. Обычно игнорирующие иностранные исследования о своей культуре японские специалисты называют его «одним из отцов японской этнографии». Английский профессор Э. Д. Гринстед считал его «великим русским ученым». А у нас имя Невского знает только узкий круг специалистов, хотя Николай Александрович оказался первым филологом, получившим Ленинскую премию. Но награда нашла его через четверть века после страшной смерти в страшном году. И опубликовал ученый при жизни всего одну небольшую книгу.

Имя Невского связано с разными легендами. Одну из них я слышал в студенческие годы от друга моего отца, специалиста по западной средневековой истории С. М. Стама. Всю жизнь далекий от японистики, он, тем не менее, во время войны окончил курсы японского языка и служил переводчиком на войне в Маньчжурии; тогда ему кто-то и рассказал это. По словам Стама, после Русско-японской войны решили подготовить специалистов по Японии, отобрали способных детей и послали в японский буддийский монастырь впитывать культуру загадочной страны. Среди этих детей будто бы были Н. И. Конрад (герой очерка «Трудное плавание по течению») и Н. А. Невский.