Языковеды, востоковеды, историки - Владимир Алпатов

Закончился четырнадцатилетний период жизни ученого в Японии, давший ему так много материалов и не принесший особой научной известности. Невский покидал мирную и скучноватую Осаку, ручную обезьянку Масико и тишину храмов и возвращался в страну «суровой и однообразной природы», как он назвал Россию в одной из японских публикаций, сравнивая ее с Японией. В 1929 г., когда ленинградское востоковедение в основном восстановилось после гражданской войны и разрухи, возвращение в привычную научную среду казалось заманчивым. Но теперь мы понимаем, что ученый ехал навстречу новым интересным исследованиям, но и навстречу гибели. Конрад одновременно звал домой и Ореста Плетнера, но тот предпочел не рисковать и остался в Японии. Он дожил до 1970 г., но за четыре последующих десятилетия жизни в чужой среде сделал меньше, чем Невский за восемь ленинградских лет.

Поначалу казалось, что надежды Невского оправдались. В Ленинграде его приняли хорошо. Алексеев (как раз в 1929 г. избранный академиком), Конрад и другие старые знакомые его ценили. Алексеев помог ему и с жилплощадью самым простым путем, отдав ему часть своей большой квартиры (Конрад жил в другой квартире того же дома). К тому времени состав ленинградских востоковедов успел сильно измениться. Из плеяды замечательных японистов предреволюционных лет к моменту возвращения Невского там остался только Н. И. Конрад. О. О. Розенберг и Олег Плетнер умерли, Е. Д. Поливанов скитался по Средней Азии, а С. Г. Елисеев, М. Н. Рамминг и Орест Плетнер оказались разбросаны судьбой по разным странам. Но в Ленинграде подросло новое поколение: китаисты Ю. К. Щуцкий и Б. А. Васильев, монголист Н. Н. Поппе и др. Между всеми ними установились дружеские отношения. Дочь В. М. Алексеева нашла в бумагах отца конверт, надписанный его рукой: «Сатирикон Щуцкого и Васильева – вечер моих учеников в честь Н. А. Невского 25 сент[ября] 1929». Очевидно, вечер был связан с возвращением Николая Александровича на родину. Среди «юмористических куплетов» находим куплет в честь Невского и Конрада: «Два самурая, два Николая и тут и там, ученым саном и стройным станом пленяют дам!».

Сразу по приезде Невский начал преподавать японский язык в университете и Ленинградском институте живых восточных языков им. А. Енукидзе (до 1936) и работать в только что образованном академическом Институте востоковедения, с 1934 г. он работал также в Эрмитаже. В 1935 г. Невский без защиты диссертации получил докторскую степень, имел и звание профессора.

Работы было много, творческой и рутинной. Алексеев в докладе 1935 или 1936 г. «Стахановское движение и советская китаистика» с грустью отмечал: «На наших глазах хиреет и погибает колоссальный продуктор Н. А. Невский (пишет собственноручно учебник – азы)». Но большая педагогическая нагрузка для ученого – проблема, существующая и на Западе, и в словах академика имелось все-таки преувеличение. Невский добросовестно отдавал любой нужной работе все время, нигде не бывая, кроме мест службы, и отказывая себе в простом человеческом общении (полная противоположность активному Н. И. Конраду). Правда, лучше стало, когда в 1933 г. из Японии приехали, наконец, жена и дочь. Дочь пишет: «Обычно я вспоминаю отца за работой, сидящим в кабинете за письменным столом, обложенного книгами, бумагами, карточками, в клубах табачного дыма. Работал он очень много, время черпая за счет своего сна и отдыха, спал по 4–5 часов в сутки, стараясь ежедневно сделать как можно больше. Создавалось впечатление, что он торопился, боялся не успеть завершить начатое. Такой же режим был у него и во время отпуска. При выезде на дачу основной багаж составляли те же книги, рукописи, карточки». На всех местах работы Невский считался «ударником».

Кроме немногих друзей, Николай Александрович более всего общался со студентами, которые его любили. Скромный и доброжелательный, он, казалось, не имел врагов. Мне в 90-е гг. удалось записать воспоминания уже упоминавшейся в связи с Конрадом его бывшей студентки в ЛГУ Ф. А. Тодер, позднее сотрудницы академического Института востоковедения в Москве. Она вспоминала, как Николай Александрович поражал всех знанием Японии и японской культуры. Если другие преподаватели, включая Конрада, знали лишь книжную культуру и литературный язык, то Невский знал и диалекты, и народную, «низовую» культуру, и старался научить этому студентов. Лишь он на факультете мог перевоплощаться в японку, по-женски хихикать и двигать руками, сопровождая это женскими частицами и междометиями, всему этому он учил студенток. И когда Тодер на практике в качестве переводчицы могла по-женски говорить с японскими инженерами, это по достоинству оценили ее собеседники. Погруженный в научные размышления, Невский не был таким блестящим лектором, как Конрад. Но Николай Иосифович, по воспоминаниям Тодер, всегда говорил: «Невский как ученый на несколько голов выше меня».

Однако Конрад уже в 1934 г. стал членом-корреспондентом АН СССР, а попытка Алексеева на следующий год провести в академию Невского не удалась. Возможно, были и иные причины, но официально против него выдвинули аргумент, с которым трудно было спорить: малое число публикаций. За восемь лет при огромном количестве произведенной работы издал он немного, и главной причиной были не внешние препоны, а отсутствие у него желания заниматься отделкой работ и подготовкой их к печати.

Единственной его прижизненной книгой стали упомянутые выше «Материалы по говорам языка цоу», включившие в себя далеко не все им сделанное по этому языку. В очень ценной хрестоматии по литературе Китая и Японии «Восток» (см. о ней в очерке о Н. И. Конраде) Невский опубликовал небольшие фрагменты многолетних трудов по двум темам: синтоизму и айнскому фольклору. Еще были упомянутый Алексеевым «учебник – азы» (совместно с Е. М. Колпакчи), вышедший в свет в 1936 г., две предварительные публикации по тангутике и две статьи по японскому языку. Одна из них, «От “Московии” к СССР» была посвящена заимствованиям из русского языка в японский в разные исторические периоды, причем большая его часть описывала лексику, специфическую для группового подъязыка японских коммунистов. Тема в наши дни выглядит экзотично, но поражает великолепное знание даже таких языковых реалий; это опять-таки небольшой фрагмент тех знаний самых разных видов японского языка, которыми обладал Николай Александрович; он знал и как говорят женщины, и как говорят коммунисты. Другая статья «Представление о радуге как о небесной змее» – совсем узкая по теме и посвящена этимологии одного японского слова. Опять вершина айсберга! Но эта статья дала заглавие вышеупомянутой японской биографии Невского: «Небесная змея». Символичное название!