Баклан Свекольный - Евгений Орел

Пятница, 8 октября 1993 г.

Время – 19:35.

– Ну теперь, – замечает Груздин, заново наполняя рюмки, – мне понятно, как тебе удалось разметать эту шайку забияк.

– Это вы о чём, Николаич?

– Да в метро. Или ты уже забыл? – смеётся Груздин.

– А вы-то откуда знаете? – неподдельно удивляется Федя.

– Знаю-знаю, – лукаво улыбается капитан, – разведка донесла.

Не желая дальше говорить загадками, он поясняет:

– Мой приятель ехал с тобой в одном вагоне. Рассказывал, как один парень разметал целое шобло хулиганов. И хорошо ж разметал, говорит, так, что у тех челюсти посыпались. Он говорил, что парень тот был высокий, патлатый, на джинсах чёрные лампасы.

– Бахрома, – поправляет Фёдор.

– Я знаю, что бахрома, – соглашается капитан, – это он так говорил: лампасы. Вот я и подумал, а не Фёдор ли наш отличился? Ты же на весь Киев один так одеваешься.

– Да, я тоже никого с бахромой на штанах не встречал, – самодовольно улыбается Фёдор.

– И, главное, прошло уже с полгода, мы столько раз виделись, а ты про свой подвиг ни разу даже не вспомнил.

– Так а чё рассказывать-то? – смущённо замечает Федор. – Ничего особенного, дело житейское.

– Ой, да ладно тебе скромничать, – смеётся Груздин.

– А вы вот тоже, Николаич, не спрашивали, а были уверены, что это я сделал.

– Да поначалу я и не поверил. Такое, думал, только в кино бывает, чтоб один да пятерых… или сколько их там было?

– А я что, помню? – ухмыляется Фёдор. – По мне хоть и десятерых.

– Н-да, Федька, ты уж точно скромник, – иронизирует капитан.

– Да, есть немного, – лукаво щурится он.

Оба смеются.

– Только вот беда…

– Что, Федя? – удивляется Груздин.

– Подвёл я Лёху.

– Это как?

– Меня когда-то сильно обидели, очень сильно. Придурок один. Так я, когда Лёша учил меня, говорю однажды: «Вот бы мне сейчас попался тот козёл!» А Лёша понятливый, говорит: «Но-но, успокойся! И о мщении даже не думай!» Будто мысли читал, понимаете? Я ему: «Да ты знаешь, что тот урод мне сделал?» А он: «Даже знать, – говорит, – не хочу! И ещё, запомни, Федька, – так и сказал, – лучший поединок тот, которого ты достойно сумел избежать». Это точно, как он сделал, когда сломал табуретку: и сам никого пальцем не тронул, и никто другой в драку не полез, а на будущее все запомнили. Вот это парень! Правда, Николаич?

– Да, хорошая философия. То есть нужно сделать так, чтобы никто не применял силу, и это есть лучший поединок? Хм-м…

– Это сложно, – задумывается Федя, – но можно.

Оба закуривают. Николаич достаёт с полочки пустую консервную банку, используемую в качестве пепельницы, и снова разливает «Столичную» по рюмкам.

Глава 25. Покайся и будь проще

Пятница, 8 октября 1993 г.

Время – 19:45.

Разговор протекает легко и дружелюбно, напоминая что-то среднее между занятным трёпом и пьяным базаром.

Армейская тематика Феде порядком надоела:

– Слушайте, Николаич, а чего это мы всё про армию да про армию?

– Федь, ты ж сам зацепил эту тему. Хотя нет, извини, в этот раз я начал, – смеясь, поправляется капитан. – А о чём ты вообще хотел поговорить?

– Да столько всего накопилось… Я даже не знаю, с чего начать.

– А ты начни с чего-нибудь одного… или с чего-нибудь другого.

– Знаете, Николаич… – задумывается Федя и машет рукой. – Не, вы не знаете.

– Это смотря что, – улыбается Груздин, – а ты сейчас о чём?

– Да чёрт его знает, – ворчит захмелевший Федя.

– Послушай меня, дружище, – капитан берёт серьёзный тон, – я давно хотел тебе сказать одну вещь. Вот ты всё время жалуешься, что тебя не понимают. А сам ты когда-нибудь пробовал понять других?

– Чего? – полупьяно таращится он на Груздина.

– Да ничего. Может, надо сперва разобраться, что хотят от тебя? Тогда, глядишь, и требовать ничего не понадобится: люди сами пойдут тебе навстречу.

Прикусив нижнюю губу, Федя умолкает. Такие простые истины, а для него – как открытие Америки.

– Давай выпьем, – предлагает Груздин, наполняя рюмки. – А ты пока подумай.

Хлобыстнули ещё по одной. Капитан молча закусывает, подцепив щербатой вилкой рыбёшку из жестяной банки с килькой в томате. Подрезает ещё хлеба.

Федя выпивает залпом, после чего безразлично смотрит в стену, не притрагиваясь к еде.

Николаич напоминает:

– Ты ешь, дружочек, ешь, а то развезёт, и домой не доберёшься. Я ж не отпущу тебя в таком виде – оставлю ночевать тут.

– Не-а, не раз-ве-зёт, – пьяным голосом отвечает Федя, но кусочек хлебушка берёт. Сосредоточенно целится вилкой в жестянку, резким движением попадает в мелкую рыбину и, подняв над собой «улов», самодовольно восклицает:

– О, как я её! А?

– Молодец, молодец, – утешительно, как маленького ребёнка, хвалит его Груздин. – Давай, давай, помидорчики бери, домашние (гордо придвигает к нему открытую литровую банку), и на сало нажимай (подсовывает поближе тарелку с наструганными белоснежными ломтиками).

Федя не слывёт фанатом «украинского сникерса», но из уважения к Николаичу накалывает вилкой по одному ломтику, смачно чавкая и заедая хлебом.

– Хорошее укрáинское сало, – хвалит Груздин своё же угощение, расцветая самодовольной улыбкой.

Федя приостанавливает процесс жевания:

– Николаич, во-первых, не укрáинское, а украúнское. А во-вторых, сало – это кусок свиньи.

– Ты чё, Федя? Так же все говорят: укрá… – он делает паузу и поправляется: – Украúнское, да? Правильно?

– Да дело ж не в этом, Николаич! У свиньи национальности нет! – стоит на своём порядком захмелевший Фёдор. – Или вы хотите сказать, что в России свиней не разводят и сала не едят?

– Ну да, ты прав, – соглашается Груздин.

– Я ваще отменил бы эти национальности, как пережиток мрачного прошлого. Кому они надо? Я считаю, что судить о человеке надо не по паспорту, а по делам и… ик!.. поступкам, – Федю пробивает на икоту, и он уже с трудом выговаривает слова.

– Ну ты, паря, загнул, – Груздин беззлобно смеётся, передразнивая Фёдора. – «по делам», «по поступкам»… ты ещё скажи – по деяниям.

– Не, от слушайте, Николаич, ну в чём заслуга, что один русский, и в чём вина того, что он… не русский?

– Федя, извини, но ты говоришь тривиальные вещи, на тебя это не похоже. То всё выпендриваешься, знания показываешь, а тут нá тебе, такой простой, как дверь военкомата.

Искоса глядя на Груздина, Федя криво улыбается:

– А я могу и не… эти… нетривви… ммм… нетривиальные вещи говорить… О, кстати, Николаич, а вы знаете, что в понедельник в Москве русские убивали русских? Из танков стреляли! По ихней Верховной Раде, или как там её.

– Знаю, Федя, – Груздин мрачнеет на глазах.

– И шо вы думаете, будет у них гражданская война или нет?

– Всё может быть, дружище. Вот как Союз распался, ты же видишь, что творится. И Карабах тебе, и Средняя Азия.

– Ой, я вас умоляю, Николаич. «Карабах». Я про него ещё в армии знал. У нас полно было закавказцев. Они рассказывали, что там всегда был «напряг», только при «Советах» эти конфликты загоняли вглубь, как нарыв. А нарывы, Николаич, надо вскрывать, а не консервировать. И теперь, когда вожжи отпустили, у них вся эта гадость, копившаяся годами… да какими годами – десятилетиями!.. Так теперь оно всё и повылазило. А вот у нас – ничо нету такого, – злорадно улыбается Фёдор.

– Пока – «ничо нету», как ты говоришь. Но и тут есть бомба замедленного действия.

– Это вы щас про шо?

– Это я щас про Крым, Федя! «Про шо», – снова передразнивает его Груздин. – Там такая ситуация, что не дай бог. Только спичку поднеси.

– Та вы шо… – сокрушается Фёдор, – отак всё серьёзно?

– Давай лучше не об этом, – предлагает капитан.

– Давай… ну, я извиняюсь… давайте, – поправляется Бакланов.

О чём-то вспомнив, он вскидывается:

– О! Кстати! Вот, Николаич, вы человек умный. Правда ж? Умный?

– Ну, даже не знаю, что тебе сказать, Фёдор, – смущённо улыбается Груздин.

– А так и скажите: я – умный. Ну?

– Хорошо, я – умный. И что?

– А вот вы знаете, что идёт после триллионов?

– В смысле – что идёт?

– Вот смотрите, после миллиар… это… после миллионов идут миллиарды, потом триллионы. А… э-э… а дальше что? Знаете?

– Не-а, не знаю. А что там дальше? – Груздин делает вид, будто ему дико интересно, что там на самом деле «идёт».

– Вот видите? И они не знают, – вкрадчивым полушёпотом говорит Федя. – А я вот знаю. Они спрашивали – а никто у нас понятия не имеет. Датчане – и те не в курсе. О как! А я знал… ик!.. И им сказал… А-а они со мной неделю не раз-з-зговаривают… ик!..

Капитан сочувственно смотрит на Бакланова, и хоть понятно ему, что Федя не в состоянии вести серьёзный разговор, всё же старается поучить его житейской мудрости:

– Федя, сказать ведь можно тоже по-разному. И правду донести по-разному. Знаешь, как это в Писании говорится: «Правда должна быть милосердной».