Баклан Свекольный - Евгений Орел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фёдор молча таращится на дверь, за которой только что исчезла не то наивная Герда, не то коварная Танцовщица. Воображение даёт сбой, и в сознании возникает искажённая картинка. На месте Лены ему представляется хохочущая Снежная Королева. А сам он – будто Чертёнок из табакерки: гонору и хамства много, а рыпнуться с места – дудки. И ничего не поделаешь, ничего не изменишь.
Трудно возвращаться из выдуманной сказки. Федя чувствует себя привязанным к ситуации, как Чертёнок к табакерке. Теперь ему понятно, почему так насмешливо Лена тогда произнесла: «Я-то еду». Она уже знала, что его из списка вычеркнули.
«Ух, и вредная ж ты, Овчаренко! – думает Фёдор. – А на вид такая безвинная овечка…»
С пустым лицом он вполголоса спрашивает у Марсельезы:
– Где они сейчас?
– Кто? – не понимает секретарша.
– Датчане! «Кто», – рыком передразнивает Фёдор.
– Ты не хами! – пытается она дать жёсткий отпор на грубость.
– А ты мне не тычь! Я тебя спрашиваю! Где они?! – орёт Бакланов, приблизившись к ней на шаг. Его свирепый вид и сжатые кулаки приводят в ужас как секретаршу, так и вошедших сотрудников, до сих пор не понявших, кого Бакланов назвал сволочью.
Марсельеза бледнеет от страха, в животе нехорошо урчит, и она неожиданно идёт у Фёдора на поводу:
– У них экскурсия по городу. А вечером улетают… (тут она совсем сникла)… домой. – говорит так, будто оправдывается.
– Ясно.
Надежды на исправление ситуации нет, и Фёдор направляется вон из приёмной.
«Если эти кренделя, – думает он, – сейчас болтаются по городу, а вечером у них самолёт, значит, шансов никаких».
* * *...Пятница, 8 октября 1993 г.
Время – 16:30.
Бесцельно блуждая по институту, Федя размышляет о превратностях судьбы. Ну то, что в наглую исключили из авторов, конечно, произвол, моральный убыток, хотя, может, и материальный, если как раз одной публикации не хватит для защиты.
Ладно, хрен с ней, с этой концепцией, но забрать у него тринадцатую зарплату?! Нет, ну что за… Это даже не произвол, а оголтелый беспредел.
«Хотя, – размышляет он, – при наших ставках это такие смешные копейки… Я на переводах за день столько получаю, сколько тут за месяц. Жаль только дней таких мало».
Мимо проходит чета Кравцовых. Муж – Алим Степанович – завотделом животноводства, и его «половинка» – Мария Борисовна – из отдела кадров. Перебивая друг друга, спорят, так что понять почти ничего нельзя. Чётко слышится требование Алима Степановича:
– Маша, я не позволю тебе игнорировать моё мнение! Ты вообще должна каждое моё слово червонным золотом отливать и в платиновую рамочку обрамлять! – он любит высказываться витиевато и на заседаниях, и в повседневности.
Мария Борисовна не оценивает его красноречие:
– Алимчик, дорогой, ты сначала заработай на платиновую рамочку да на золотое перо, чтобы твои речи умные записывать, а уж потом требуй к себе уважения, потому что с твоей зарплатой хоть бы коньки не откинуть, а не то что…
Кравцовы теряются за пределами слышимости. Фёдор криво ухмыляется им вслед:
– Ну да, и я о том же.
Вдали коридора худощавым силуэтом замаячил Кацман. Один из немногих в институте, кто к Фёдору относится если не хорошо, то хотя бы не злобно.
Поравнявшись с Баклановым, низкорослый старичок берёт его за локоть и, глядя снизу с запрокинутой головой, участливо интересуется:
– Что, дружище, загрустил? Из-за Дании?
– Леонид Нехемьевич, – отвечает Федя потухшим голосом, – а с чего вы взяли, что меня беспокоит именно Дания? И без неё проблем по горло!
Кацман перебивает:
– Может, она тебя и не беспокоит, но ведь обидно, правда?
– Ну да, есть малость. Кинули меня эти европейцы.
– Я вот тебе и хотел сказать, что европейцы как раз ни при чём. Я был на обсуждении кандидатур. Тот бородатый, что у них старший, горой за тебя стоял. И остальные, особенно девчонки эти… Берта или Марта, как их там… Но Марсель им про тебя такого наговорил, что хватило бы на пятерых. Вот они и решили с тобой не связываться.
– И что же такого Марсель про меня сказал? – иронически любопытствует Бакланов. – Может, я и сам того о себе не знаю?
– Он сказал, что ты…
– Нет, Леонид Нехемьевич, извините, не надо, прошу вас, – неожиданно передумав, Фёдя срывается прочь, на ходу вполоборота повторив: – Извините.
Кацман его останавливает:
– Подожди, Федя, мне надо кое-что тебе сказать.
– Что, Леонид Нехемьевич? – недовольно спрашивает Фёдор, но всё же останавливается: Кацмана он уважает.
– Скажи, как так получилось, что датчане уверены, будто ты в одиночку написал монографию?
– Я на собеседовании показал им книжку, но… хм… просто я не сказал им, что там с десяток авторов. – Наверное, впервые в жизни Бакланов почувствовал настоящий стыд.
– Ай-я-я-я-яй, Федя-Федя… – неподдельно сокрушается Леонид Нехемьевич. – Они же на полном серьёзе утверждали, что ты написал большущий труд. Видел бы ты, как наши ухохатывались. Ну и оконфузил ты датчан!
Фёдор окрысился:
– Ну и что? А Шаповал с Маслаченком вообще меня «кинули»! Из соавторов исключили! Представляете? В концепции! Они украли у меня публикацию!
– Но на собеседование ты ходил до того, как узнал, что тебя исключили из авторов! – настойчиво твердит Кацман. – Нельзя так, Федя! Даже если они не правы, доказывать это нужно по-другому, но не брать на себя чужие заслуги. Заметь: и Маслаченке, и Шаповалу безразлично, что ты на них разозлился. А вот тем, что ты присвоил себе авторство целой книжки, ты никому не сделал плохо, кроме себя.
Разговор прерывает подошедший Шаповал:
– Леонид Нехемьевич, дорогой, где же вы ходите? Мы заждались вас. Надо ведь что-то решить по нашему…
– Подождите! – резко обрывает Кацман старшего по должности. – Мы сейчас договорим и я зайду!
Опешивший завотделом, бросив ненавидящий взгляд на Бакланова, удаляется, и Кацман вполголоса продолжает:
– Федя, никогда не иди на откровенный подлог. И не старайся казаться лучше, чем ты есть. У тебя и так полно достоинств.
– Да какие у меня достоинства, Леонид Нехемьевич? Что вы такое говорите?
– Ты просто не умеешь их показать.
– Да назовите хоть одно! – нервничает Фёдор, надеясь хоть что-нибудь услышать позитивного за весь день.
– Сейчас не буду, времени мало, и я боюсь упустить что-нибудь важное.
– Ой, перестаньте иронизировать, Леонид Нехемьевич! Вы просто…
Но Кацман перебивает:
– Я не «просто» и в моих словах иронии нет. Давай-ка мы вот что… э-э… на той неделе поговорим. Я тебе кое-что расскажу. Ничего навязывать не буду, только выслушай и хорошенько всё обдумай. Договорились?
– Договорились, – Фёдор понимает, что разговор будет интересным, хоть и не простым, но для него важным.
* * *...Пятница, 8 октября 1993 г.
Время – 17:05.
В холле перед выходом Федя лицом к лицу сталкивается с Гуру, как он про себя называет научного руководителя. Профессор, доктор наук, Приходько Виктор Ефимович, глубоко-почтенного возраста. Сухощавый, с трудом передвигается, ходит с палочкой. Очень толковый учёный, но не приемлющий никакого мнения, кроме своего. В спорах легко переходит на личности.
По взглядам Приходько – закоренелый сталинист. Зная об этом, в разговорах с ним Фёдор никогда не затрагивает и не поддерживает тему «отца народов». У Бакланова одного деда в двадцатые раскулачили с переселением в Сибирь, другого расстреляли в тридцать седьмом, но никто не мог толком сказать, за что. Часть родни померла во время Голодомора. Как же Фёдору симпатизировать этому злому и жестокому тирану?
Бакланов давно не заходил к Приходько и от этого чувствует неловкость:
– Добрый день, Виктор Ефимович, простите, я давно к вам не заглядывал.
– Здравствуй, Михалыч, здравствуй, – иронизирует Приходько, подавая руку, – заглядывать не надо, я не женская баня.
«Михалыч» впервые замечает, что у гуру сильно дрожат пальцы. «Наверное, Паркинсон», – мелькает у него мысль.
Год назад Фёдор окончил аспирантуру. Кандидатский минимум давно сдал, спецкурсы прошёл и освоил, но главное не сделано: диссертация не только осталась без защиты, но и не окончена, выводов и предложений – ноль.
После аспирантуры Федю оставили младшим научным сотрудником. И не потому, что позарез нуждались именно в нём, а просто времена такие пришли, когда молодёжь в науку не затянешь. Вот и оказалось – на безрыбье… даже Бакланов – научный работник.
За год работы к диссертации он совсем охладел. Перестал читать литературу по теме и вообще по специальности. Аналитическую часть диссера до ума так и не довёл. О Феде Виктор Ефимович однажды сказал: «Писака он, конечно, талантливый, но как исследователь – уступает».
Отстал Бакланов по всем показателям, не интересовался новостями научного мира. А ведь ещё год назад какой-то провинциал на харьковской конференции сделал сильный доклад по теме, близкой к диссертации Фёдора!
