Совершенство - Кристина Лорен

Она подчиняется этому настроению: положив руки ему на плечи, она ждет его решения, куда ему захочется пойти. Колину понятно одно: ему совершенно не хочется присутствовать, когда Джей начнет восстанавливать его жизненные функции. Колин берет Люси за руку и ведет по их тропинке к скамейке в паре сотен метров от озера.

Ему вспоминаются уроки фотографии, которые были у них в десятом классе – как экспозиция измеряется в люкс-секундах, яркость, умноженная на время. Фишка была в том, чтобы точно рассчитать, когда изображение еще видно, но до того, как слишком много света проникнет через диафрагму, стирая детали. Здесь, в этом мире, кажется, что количество света не имеет значения, его может быть сколько угодно, и чем больше света, тем больше всего он может видеть. Больше света – больше деталей. В каждом листике даже за несколько метров виден ажурный скелетик, сотканный из жилок. Облака исчезли. Небо голубое, да, но еще оно зеленое, желтое и даже красное. Когда он делает вдох, кажется, он чувствует каждую молекулу у себя в легких.

Они садятся. Улыбаются друг другу. Это самая странная штука, которая когда-либо случалась во вселенной; он твердо в этом убежден. Может, его тело и умирает сейчас там, на озере, но то, что делает его живым – душа там или что, – вне себя от радости, просто от того, что он – здесь. Люси накидывает одеяло ему на плечи. Забирается к нему на колени, садится верхом, лицом к нему, и заворачивается в одеяло вместе с ним, так, что у них только макушки торчат.

– Мне не холодно, – говорит он.

– Я знаю. Просто неуютно как-то видеть тебя так, без одеяла.

Она улыбается и наклоняется поцеловать его в уголок челюсти. Он закидывает голову и погружается в ощущения.

Ее руки скользят по его телу,

твердые

твердые

твердые прикосновения. Его грудь вздымается навстречу ее пальцам. Она шепчет тихо-тихо, целуя его в шею, в лицо, в уши:

– Ты в порядке?

Он кивает. Это место – самое сильное впечатление за всю его жизнь, и нет ничего лучше прикосновений Люси, ничего, даже ощущение теплой воды на холодной коже, даже первый вкус сахара на языке. Лучше, чем быстрый секс или еще более быстрый спуск на байке.

– Ты будто что-то напеваешь, – смеется она.

– Я в раю.

Она застывает, ее руки замирают у него на груди.

– Нет, ты не в раю.

– Да я не в этом смысле. Успокойся. Я имел в виду метафорически.

Отклонившись назад, она внимательно его разглядывает.

– Ты думаешь, я сошел с ума, правда? Думаешь, это все безумие, – говорит он: внезапно ему становится неуютно под ее пристальным серо-зеленым взглядом.

– Да, – отвечает она, опять прижавшись к нему. Легонько кусает за ухо. Тянет за волосы. – Нет.

Поерзав, она придвигается поближе:

– В наших отношениях полно абсурда.

– По большей части никакого абсурда нет, – отвечает он, почему-то задетый. – Мы не абсурдны. Просто…

Он задумывается в поисках подходящих слов, потом сдается, смеясь:

– … Ты мертва, а я в данный момент типа где-то посредине.

– Ах, это, – произносит она ему в шею. – Пустяки, ни разу не абсурдно.

Его руки находят талию, ребра, грудь. Они просто чешутся от дикого нетерпения ощутить ее всю.

Какая-то его часть понимает, что Люси на ощупь такая, какой и должна быть девушка – мягкие изгибы, и кожа, которая откликается на его прикосновения, и полуслова-полувздохи, слетающие с ее губ – но в целом он думает, что Люси невозможно сравнить ни с какой другой девушкой. Она мягче; и голос у нее самый лучший. Он хватает ее за бедра, сжимает. Помимо воли с его губ срывается стон наслаждения.

Но она вдруг улыбается.

– А ты любишь тискать за бедра.

– Что? – Он поднимает голову, пытаясь прочитать настроение в ее глазах. Они голодного, медово-коричневого цвета.

– На фотке с твоей бывшей девушкой?

– Ты имеешь в виду фото с Тринити с зимнего бала?

Она кивает.

– Ты там ее за бедра держишь. Держишь их так, будто ты их познал.

Он чувствует, как улыбка расползается по лицу:

– Господи, какая же ты девчонка. «Будто я их познал». Да что это вообще значит?

– Будто ты держишься за них далеко не в первый раз.

– Давай не будем сейчас говорить о моей бывшей девушке, пожалуйста.

– Я серьезно. Ты не скучаешь по девушке, которую можно было бы хватать?

– Нет.

Недоверчивый взгляд.

– Мне хочется этого с тобой, это правда. Но секс сам по себе не нужен мне настолько, чтобы отправиться за ним куда-то еще.

Она явно сдерживает улыбку, хотя Колину непонятно, почему.

– Давай, смейся, – бурчит он. – Я с ума схожу по тебе и по твоим бедрам, которые нельзя потискать.

Люси улыбается так, что заряда хватило бы на освещение небольшого городка.

– Ты очень горячая девушка.

Чтобы доказать, что он ошибается, она сгребает пригоршню снега со спинки скамейки и прикладывает к груди. Снег так и лежит там, мерцая и переливаясь в неземном голубом свете. Мало-помалу ее кожа впитывает снег. Он решает, что их тела, должно быть, похожи на воров или на старьевщиков, собирающих все, что плохо лежит, чтобы поддерживать форму. И теперь его девушка состоит из снега и красоты.

– Расскажи мне что-нибудь, – просит она.

Он смотрит в необъятное небо, и тут в его голове возникает картинка.

– У моих родителей была такая огромная двуспальная кровать. В ногах стоял деревянный сундук, который бабушка им прислала из Тьбета или Таиланда, в общем, откуда-то оттуда. Я скакал на кровати и сломал себе ключицу об угол этого сундука.

Люси страдальчески морщится, будто сама сломала ключицу, и ему становится смешно: ну как она может себе что-то сломать?

– И вот мама потащила меня в больницу, и меня засунули в самый неудобный на свете гипс. Мне было почти шесть, и мы прозвали эту штуку Полкой. Это было как раз перед тем, как они погибли.

Все, слова кончились. Не слишком содержательный рассказ и короткий к тому же. Ключицу он потом ломал еще не раз. Он начинает возиться с ее волосами, завязывая узелки на прядках, а потом наблюдая, как они распускаются.

– Ты скучаешь по родителям?

– Иногда. Я не так уж хорошо их помню. Иногда мне хочется помнить их получше, чтобы больше скучать. – Почему-то кажется правильным, что на самые непростые темы они разговаривают здесь, где возможны прикосновения.

– А что ты помнишь?

Он понимает, почему Люси так интересует, что, возможно, часть его жизни настолько же фрагментарна, как все ее воспоминания. У Колина от родителей в голове остались только разрозненные картинки плюс фотографии и рассказы Дот и Джо.

– Я не слишком много помню. В основном – по рассказам. Папа был немного раздолбаем. Уверен, сейчас я бы его дико стеснялся иногда. – Он смеется. – Но с ним было весело, мы вместе возились на полу. Он на плечах меня носил. Рассказывал про животных в зоопарке с кучей подробностей. Такой вот папа. А мама была осторожной. Ну они оба, конечно, осторожничали, особенно после того, как умерла Кэролайн. И, по крайней мере, пока у нее не начались проблемы, мама была спокойным человеком, любила читать и писать, обдумывать все как следует. Всегда боялась, когда я бегал, что я себе что-нибудь расшибу. Дот говорит, поэтому я теперь такой псих. Говорит, я как они, только наизнанку. Вся осторожность у меня внутри. Она говорит, поэтому со мной так легко просто быть рядом, но так сложно узнать меня по-настоящему.