Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной поляне - Нина Никитина

Лев Николаевич и Софья Андреевна находились в ту пору «во всем разгаре хозяйства». Затеяли строительство винокуренного завода с целью выгодного использования ржи, картофеля для прокорма скота бардой, остающейся от винокурения. Толстой рассчитывал на значительный доход от этого предприятия. Однако крошечный завод не выдержал конкуренции с более крупными гигантами и вскоре прекратил свое существование. Впоследствии Софья Андреевна уверяла мужа, что она спасла его от двух напастей: не пустила воевать с турками и запретила развивать винокуренный завод.

Вскоре у Льва Николаевича появилось новое увлечение: он «погрузился в пчел». «В маске и перчатках их все наблюдает. Завтра и я поеду смотреть, кусаются — страсть», — комментировала увлечение мужа Софья Андреевна в своих письмах к близким. Она приглашала

сестру Таню в Ясную Поляну, чтобы та смогла все увидеть собственными глазами: «Покажу коров, кур, все хозяйство. Мы будем гулять всюду. По скотным дворам, конюшням, оранжереям и проч. Цыц только, к твоему приезду, может, поспеют и персики и клубника. У нас немец-садовник отличный. Вообрази, у него уже для нас свежий зеленый салат готов. Цветы у нас во всех комнатах. Розы, резеда, были камелии, желтофиоли и проч. Так славно пахнет и для глаз хорошо».

Некоторое время по инерции Толстой продолжал возиться с винокуренным заводом. В основном же супруги Толстые были озабочены тем, каким образом сохранить и не потерять оставшиеся деньги — девять тысяч рублей серебром. Из экономии они отказались от услуг управляющего. Лев Николаевич сам исполнял его роль, помогал ему в этом студент Томашевский (учитель Бабуринской и Колпенской школ. — Н. Щ, «отличный малый». «Теперь, — писала Софья Андреевна, — я буду держать счеты и контору. Каково? То есть я буду расплачиваться с работниками, людьми, бабами, поденными и прочее… Живем очень дружно. Если бы не винокурение, я была бы вполне счастлива». Когда завод закрыли по причине нерентабельности, Софья Андреевна наконец обрела спокойствие. Хозяйственные заботы теперь распределились поровну между мужем и женой.

Повседневность внесла свои коррективы даже во внешний облик хозяина усадьбы. Он стал постоянно носить «серую блузу со складками и поясом, не совершенно охотничью, но похожую очень на крестьянскую сорочку которая служила ему обычным деревенским костюмом». Трудно было поверить в то, что еще совсем недавно в течение дня он несколько раз менял рубашки, тщательно следил за безукоризненным состоянием рук и ногтей. «Целыми днями он был погружен в хозяйство», что не смогло не сказаться на результатах. Так, в «Тульском справочном листке» в 1866 году появилось такое объявление: «Продаются 40 новых больших дубовых бочек Адресоваться в контору графа Л. Н. Толстого в сельце Ясная Поляна Крапивенского уезда в 14 верстах от Тулы, по шоссейной дороге».

В Никольском хозяйство, по словам писателя, развивалось «превосходно», правда, урожай оказался не слишком хорошим. В этой связи Толстой занялся очередным «проектом разверстания и осмотром земли для хутора, скотины и тд.». Одновременно он скрупулезно подсчитывал доходы, получаемые с этого имения. Так, в 1864 году они составили 4 тысячи рублей плюс еще «старый хлеб на тысячу рублей». Из этой суммы пришлось выплатить проценты на 1900 рублей в Опекунский совет, в котором было заложено Никольское. К тому же предстояло вернуть 1500 рублей долга за брата Дмитрия. Таким образом, оставалось 1600 рублей, часть из них ушла на приобретение скота.

Купленное Толстым имение площадью в 1800 десятин по восемь рублей за одну десятину в Бузулукском уезде Самарской губернии скоро стало приносить прибыль. «Тульские губернские ведомости» сообщали: «В Крапивенском уезде, в сельце Ясная Поляна продаются десять молодых жеребцов от заводских жеребцов и киргизских маток, годные для упряжки и для верховой езды. Спросить приказчика». Подобные объявления о продаже лошадей появлялись регулярно. Для себя Толстой постоянно оставлял 12 рабочих лошадей.

В литературных кругах сложилось устойчивое мнение, что легко быть писателем, если у тебя есть поместье, подобное яснополянскому. На самом деле Толстому пришлось приложить много труда и усилий, чтобы превратить недоходное имение в процветающую усадьбу. Жизнь писателя была неотделима от жизни помещика. Между его кабинетом и пространством полей и лесов, казалось, не существовало преград. Сеять, пахать, косить и одновременно обдумывать сюжеты своих произведений было вполне по-толстовски, в его духе.

Каждый день он старался использовать с максимальной пользой, чтобы успеть многое сделать по хозяйству. Его собратья по перу старались отвлечься от зряшной повседневности, занимаясь исключительно литературным трудом. Он же не чурался житейских проблем и существовал «между» физикой и метафизикой. Вероятно, поэтому душевное состояние его было весьма переменчивым. Толстой то с воодушевлением

констатировал, что «находится во всем разгаре хозяйства», то с грустью сообщал о «невозвратимых девяти месяцах», которые могли бы быть лучшими, но стали чуть ли не худшими в его жизни из-за того, что он находился «в запое хозяйства». А впоследствии пришел к выводу, что надо «как можно меньше приписывать важности хозяйству».

Однако в молодости Толстой утверждал, что «попал, наконец, в настоящее дело», коим являлись для него посадка капусты в огромном количестве, разведение пчел за рекой Воронкой, выращивание элитных кур-брама- путров, привезенных из московского зоологического сада после проведенных писателем успешных торгов. Но оказалось, что куры могут быть «поморены» из-за плохого ухода. Поэтому их решили поместить на кухню, чтобы они «скорее занеслись» и были «сытыми». Потом стала гибнуть скотина. За «две недели было все испорчено, что сделано за год». Пришлось приказать скотнице Анне Петровне и старосте, чтобы они «поили и кормили хорошенько телят и свиней и чтобы скотина была исправна».

Хозяйство, конечно, дело хлопотное и тонкое одновременно. Так, увлекшись разведением птицы, Толстой быстро понял, что от этой затеи следует отказаться: уж слишком дорогой корм, а птица явно «не стоит такого корма». Анализируя хозяйственные неудачи писателя, Т. А. Кузминская отмечала: «В Ясной Поляне лишь яблочный сад и посадки лесов процветали и обессмертили память Льва Николаевича в хозяйстве». Тем не менее завидное упорство хозяев усадьбы принесло свои плоды.

Как известно, литературный успех пришел к Толстому в 1850-х годах. Совсем иные времена наступили в 1860-х годах, когда его «едва помнили, и его неудачи в области педагогических фантазий были более известны, чем его литературная деятельность». Не случайно именно тогда у Толстого возникло желание бросить писать и больше не думать «о противной лит-т-тературе и лит-т-тераторах». Писательство ассоциировалось у него с «умственной борделью». Поэтому он был благодарен судьбе за то, что «нынешнее лето глуп, как лошадь.

шшвл If'

t- — Q'Zy&ts asn,* is.

^твми/^г-^-А.

'Ua^

Ж

у?. — л — /ft

yj,

AC. ^eW^rz

ОЙ^О "

/} — >

// ь/ЯеьеллЪ

—

^ U^cSyi*-^ ^f

./iTe-bbM, —

.Л SLy.

ж

!

^Шттмш

of:: —

Работает, рубит, копает и косит». Назвав писательство «человеческой слабостью», «дурной страстью», Толстой вновь занялся решением хозяйственных проблем. «Хотение жизни», проявлявшееся, например, в косьбе травы с яснополянскими мужиками, не раз пересекалось с желанием заглянуть в «дыру нирваны». Добропорядочность семьянина переплеталась с художественной дерзостью. В «прозе жизни» он искал «высшее содержание». Яснополянская повседневность находила отражение в его художественных произведениях, мерцая на страницах «Войны и мира» и «Анны Карениной».

В эту пору писатель принялся за радикальную реконструкцию правого флигеля с венецианскими окнами на втором этаже. Софья Андреевна вспоминала: «Наш маленький тогда дом имел десять почти квадратных комнат 6–7 аршин и высокие потолки, 5 с половиною аршин, что делало их просторными, светлыми и очень приятными для жизни». Две деревянные лестницы, одна обычная, другая винтовая, находились в противоположных частях флигеля. В центре передней анфилады размещалась гостиная, слева от нее комната Т. А. Ер- гольской, а справа — спальня, окна которой «выходили в сад, в котором виднелись огромные елки и светились пруды сквозь поредевшие деревья. Большая дверь в гостиную была заперта и завешена зеленым сукном, на котором висели гравюры. На окнах были новые зеленые суконные шторы, посреди комнаты две простые железные кровати с красными сафьяновыми тюфяками. У окна туалет ореховый, потом большой комод, шифоньерка и умывальный стол. Еще два кресла». Большая угловая белая кафельная печь в спальне дарила тепло и уют. «Из спальни единственная дверь вела на маленькую площадку крупной винтовой лестницы, и с нее была дверь в соседнюю комнату, перегороженную шкафами» (здесь спала горничная. — Н. #.), а за перегородкой находился маленький кабинет Софьи Андреевны, оттуда можно было выйти в столовую. «Кабинет и столовая были расположены на задней анфиладе дома, выходящей окнами на хозяйственный двор». Чуть позднее кабинет писателя разместился в «комнате под сводами», прежде служившей кладовой. Два низких окна заполня