Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной поляне - Нина Никитина

дорожкой, проходившей к Клинам. Точность, расчет, быстрая реакция, которых требовал теннис, — это как раз то, что соответствовало характеру писателя. Именно поэтому он увлекся игрой. С. А. Толстая записала в своем дневнике: «Лев Николаевич сегодня часа три играл с азартом в lawn-tennis».

Однажды сын писателя, Илья, назвал младшего Раевского первым знаменитым русским игроком в лаун- теннис.

— Какой знаменитый? — удивился Лев Николаевич. — Спросите англичанина: «Играете в теннис?» Он ответит небрежно: «Играю», а играет лучше всех нас. Для них это неудивительно.

В семье Толстого увлекались не только лаун-теннисом, но и крокетом. Шурин писателя С. А Берс так вспоминал об игре в крокет в Ясной Поляне: «В ней участвовали все, и взрослые, и дети. Она начиналась обыкновенно после обеда и кончалась со свечами. Игру эту я и теперь готов считать азартной, потому что я играл в нее с Львом Николаевичем. Удачно сыграет противник или кто-нибудь из его партии, одобрение и замечания его вызывали удовольствие сыгравшего и энергию противников.

Ошибется кто-нибудь — его веселая и добрая насмешка вознаградит промах. Простое слово, всегда вовремя сказанное им и его тоном, поселяло во всех тот entrain (задор. — Н. #.), с которым можно весело делать не только интересное, но и то, что без него было бы скучно. В игре в крокет, в прогулке он оживлял всех своим юмором и участием, искренне интересуясь игрой и прогулкой. Не было такой простой мысли и самого простого действия, которым бы Л. Н. не умел придать интереса и вызвать к ним хорошего и веселого отношения в окружающих».

До глубокой старости Толстой любил верховую езду. Верховые прогулки писатель совершал почти каждый день перед обедом. «В своих пеших и верховых прогулках по засекам, — вспоминал старший сын писателя, — Лев Николаевич особенно любил бывать в таких местах, где он раньше еще не бывал, следовать по еле заметным незнакомым тропинкам, не зная, куда они приведут, и блуждать по мало проходимым и безлюд-

иым местам, — искать новых путей». И. Н. Крамской говорил, что писатель в охотничьем костюме, верхом на лошади был самым красивым мужчиной, которого ему когда-либо доводилось видеть. Отказаться от прогулки на лошади Толстой мог только в самом крайнем случае. Секретарь писателя В. Ф. Булгаков рассказывал: Если шел дождь, Лев Николаевич надевал непромокаемое пальто, но все-таки ехал; то же самое во время легкого недомогания; он мог ехать тихо, мог поехать недалеко, но совсем отказаться от поездки ему было трудно».

Прогулки верхом вызывали у Толстого настоящий восторг, особенно когда совершал их на Сашином полуарабском коне, на Делире, у которого ноги были крепкие, и он почти никогда не спотыкался. Характер у Делира к тому же был веселый. Чаще «выезжал к Козловке, не доезжая до железной дороги и сворачивал плево, к шоссе, к мосту, потом к лесу, к купальне и оттуда нашим лесом домой», — вспоминал постоянный попутчик Толстого Д. П. Маковицкий. Получался круг в десять верст. Иногда Лев Николаевич выезжал на коне по кличке Мухорный, смирном и добром. А однажды заблудился — поехал на Делире по шоссе через Кудея- ров Колодец на Рвы, потом к Засеке и сбился с пути. Уже наступили сумерки, когда Толстой выехал к Угрю- мам и вернулся домой к шести часам вечера. В общей сложности он проехал 26 верст за три часа, и почти все рысью.

На Косой Горе жил знакомый Толстого, кузнец, к которому он часто приезжал, чтобы подковать лошадь. Сам же в afo время ходил пешком на Рудакову Гору. Лев Николаевич гордился тем, что верхом на лошади в общей сложности он проездил целых семь лет. Верховой ездой увлекся в 17 лет и в среднем проводил в седле три часа в день, в молодости — по восемь-десять часов. Считал верховую езду «самым лучшим условием для отличной душевной работы». Литератор Сергеенко как-то спросил Толстого: «Лучше, чем пешком?»

— Пешком устаешь, — признался писатель.

— А править лошадью не отвлекает?

— Нет, отвлекаешься на велосипеде. Ехал сегодня из

Деминки лесом пять верст к Козловке и к Овсянникову. Как хорошо! Правда, надо было смотреть на дорогу, везде — ямы, которых лошадь боится.

Лев Николаевич хорошо знал нрав каждой своей лошади. Был не в духе, когда с ней происходило что-то неладное. Однажды писатель поехал на Делире, а В. Г. Чертков сопровождал его на санях. По дороге домой Лев Николаевич решил пересесть в сани, Делир побежал за санями и вдруг схватил хозяина за башлык зубами — не любил его отпускать, бегал за ним словно собака.

И в старости Толстой оставался отличным наездником и учил этому мастерству других: показывал, как надо примерять стремя, натягивать его, как держать в стремени ногу, как пользоваться поводьями. Сам же держал их следующим образом: пропускал между безымянным пальцем и мизинцем, потом под средним и указательным, выводил между указательным и большим пальцами. Писатель любил лошадей, с удовольствием вдыхал их запах, смешанный с ароматом сена. Когда Лев Николаевич с сыновьями появлялся на конюшне, кучер Филипп седлал для младших Толстых белого с розовыми глазами Колпика и небольшого резвого кирги- зенка Шарика, а огромную английскую кобылу Фру- Фру, названную так в честь одноименной популярной французской комедии, для самого писателя. Как мы знаем, лошадь Вронского в романе «Анна Каренина» тоже зовут Фру-Фру. На Запорожце Толстой обычно ездил в Тулу, чтобы подстричь себе волосы и бороду. Кстати, стригся обычно в полнолуние, взяв пример с магометан, когда был на Кавказе.

Любимцем Толстого был Делир, пугавшийся тени травы и из-за этого часто шарахавшийся из стороны в сторону. Верхом на нем писателю лучше думалось. С прогулки он возвращался помолодевшим и вдохновленным. «Чудная прогулка», — говорил он и всегда хвалил Делира за его тихий размеренный шаг.

Толстой не только гениально перевоплощался в любой человеческий характер, в любую человеческую индивидуальность, но и мог проникнуть в субстанцию животного мира. Не случайно же он написал «Холсто- мера».

Когда Лев Николаевич страдал муками творчества, когда у него что-то не получалось, он все бросал и приказывал тотчас же оседлать лошадь. В седле он сидел как плитой, никогда не горбился. Правда, одно плечо было приподнято выше, другое — опущено. Примерно также он сидел за письменным столом, когда работал над своими произведениями. Садился на маленький детский стульчик странным образом: будто присел ненадолго — правая рука лежала на столе, а левая только касалась стола одними пальцами.

Толстой любил обсуждать скачки, проходившие в самарском хуторе, в которых преимущественно участвовали киргизские лошади. Знакомый писателя Воронцов привез на соревнования отменных английских скакунов, которые оставили далеко позади местных лошадей. ♦Если ставить целью скорость, — говорил Толстой, — то тут не приходится обижаться, английские лошади в этом случае будут первыми». Он и сам бывал инициатором и вдохновителем скачек Разве могли его оставить равнодушным дикие самарские скакуны, «прекрасный воздух, который нельзя понять, не испытавши», прелесть ночной степи, напоминавшей о скифах и 1еродо- те, кибитки, звезды, запах трав?

В 1875 году Толстой поехал на ярмарку в Покровку, чтобы купить лошадей для башкирских скачек «с призами на 25 верст». По возвращении в Ясную Поляну у Толстого «налаживается писать», и он вновь берется за «скучную, пошлую» «Анну Каренину» для того, чтобы «спихнуть ее как можно скорее с рук, чтобы опростать место — досуг, очень… нужный… для других, более забирающих занятий». Но «забрало» его все-таки описание скачек в «Анне Карениной», вдохновленное «скифскими» степями и яркими башкирскими звездами. Вспомним, как Вронский успешно вел скачки, а потом сделал одно непростительное движение — опустился на седло и «положение его изменилось, и он понял, что случилось что-то ужасное… Вронский касался одной ногой земли, и его лошадь валилась на эту ногу. Он едва успел выпростать ногу, как она упала на один бок, тяжело хрипя, и, делая, чтобы подняться, тщетные усилия своею тонкою, потною шеей, она затрепыхалась на земле у его

ног, как подстреленная птица…». Эта сцена стала одной из главных метафор романа. Лев Николаевич был солидарен с А. Шопенгауэром, утверждавшим: «Думать, что животные не чувствуют, и не сочувствовать им — важнейший признак варварства».

Некоторых людей очень интересовало: на какой лошади Толстому удалось ускакать от чеченцев?

«Ехали в Грозный с Садо, мирным чеченцем, — отвечал он. — Я только что купил кабардинскую лошадь, темно-серого окраса, с широкой грудью, очень красивую. Сзади меня ехал Садо на светло-серой лошади, ногайской, степной, с длинными ногами, с большой головой, поджарой, очень некрасивой, но резвой, и Садо предложил мне обменяться лошадьми. Мы пересели, и тут выскочило из леса восемь-десять человек, что-то кричащих. У меня была шашка, а у Садо незаряженное ружье, которым он грозно махал, прицеливался и таким способом ускакал от них. Я же ускакал на лошади раньше».