Училка и мажор - Маша Малиновская

Он ставит тарелку передо мной, рядом кружку с чаем, а сам плюхается на табурет напротив. Смотрит внимательно, пока я, смущаясь под его взглядом, откусываю от бутерброда.

— Какого чёрта ты села к нему в машину? — напирает сразу, будто всё это время с трудом сдерживался. — Затащил? Или угрожал?

— Не затаскивал, — отвечаю, смешавшись.

— Тогда нахуя, Адамовна? Решила шанс дать?

— Нет, — отвечаю возмущённо, но с полным ртом получается как-то смешно. Однако, Семён сейчас совсем не настроен шутить.

— Тогда зачем? Фоткой той терроризировал?

Бьёт в цель. Неужели, прочитать меня так легко? В ответ я утвердительно молчу, а Семён снова злится.

— Василина, что у тебя в голове? — касается указательным пальцем моего лба. — Скажи, кому нужны твои сиськи, да ещё и в лифчике, чтобы так подставляться?

Тушуюсь, опуская глаза. Страх, который я возвела в своей голове до невероятных высот, из-за которого действительно подвергла себя опасности, хотя всё внутри протестовало и кричало “sos”, сейчас вдруг после слов Семёна обесценивается. Сжимается, уменьшается в размерах и уже совсем не кажется чем-то катастрофичным.

— Никто в универе и не пикнул бы, понимаешь? Мало ли какой-то преподше прифотошопили бы сиськи. Никто бы не стал проверять, что фотка со стока и оригинальная.

То, что несколько часов назад казалось концом света, теперь сужается до банальной даже не неприятности, а досадного минутного недоразумения. А я раздула себе. И чуть было сильно не пострадала.

— А ещё никто бы не посмел пялиться на твои сиськи, Адамовна, — его голос вдруг меняется, приобретает едва различимую вибрацию. Она воспринимается даже не на слух, а скорее каким-то особенным внутренним чутьём. — Потому что это можно только мне.

Последняя фраза срабатывает как искра. Внутри что-то щёлкает, и мы одновременно подаёмся друг другу навстречу, едва ли не сталкиваясь. Предохранители сгорают, и вся эта огненная, кипящая внутри лава находит свой выход в крепком сплетении тел.

Тот самый звенящий колокольчик разума затихает, замирает, позволяя мне сорваться в пропасть. Мы врываемся друг в друга, словно обезумевшие.

Наши губы спаиваются, языки борются, а руки прижимают так крепко, что становится нечем дышать. Пульс учащается с каждым прикосновением. В голове шумит от осознания собственного сумасшествия, когда Семён, подхватив меня под бёдра, несёт к кровати, а потом буквально швыряет на неё. Взбирается сверху и одним резким движением рвёт на мне кофту.

— Мои сиськи, — говорит, обжигая обнажившуюся кожу взглядом. — Только для меня.

А потом припадает к нежной коже ртом. Лижет, целует, покусывает, заставляя выгибаться и стонать. Сжимает мою грудь в ладонях, мнёт её, снова и снова выводя на ней влажные узоры.

— Офигенная, — шепчет, опуская чашечки бюстгальтера и открывая грудь полностью своему взгляду.

Сжимает пальцами мои соски, ласкает их языком, заставив затвердеть до боли. Такое пылкое восхищение моей грудью приносит мне невыразимое удовольствие и взвинчивает возбуждение на тысячу процентов.

— Василина, я больше не могу терпеть, — нависает надо мною, глядя в глаза и касаясь своими губами моих, обхватывает и прикусывает подбородок. — Я так давно и сильно тебя хочу, что на ласки сейчас абсолютно не способен. Можно я в первый раз тебя прямо сейчас протараню, а позже мы поиграем?

Его честность хлещет, как пощёчина. Мне бы оскорбиться, потому что я и так, словно ведьма-преступница, сгораю на костре, но внезапно эта его пошлая напористость распаляет меня ещё больше.

Я, блин, тоже не хочу сейчас играть. Я хочу, чтобы он сделал это! Чтобы взял со свойственным ему напором, чтобы протаранил, трахнул, поимел. Хочу быть его. Мне это надо сейчас. Сильно. Позарез.

— Долго болтать ещё будешь? — обхватываю его затылок и, притянув голову ещё ближе, смотрю в глаза, окончательно падая в пропасть.

— Понял, — ухмыляется, а через несколько коротких напряжённых секунд я чувствую вторжение.