Бывших ведьмаков не бывает - Галина Романова

Он размахнулся, и Лясота еле успел закрыть глаза, чтобы по ним не попало кнутом.

Удары сыпались один за другим. Старый колдун только на первый взгляд казался немощным. Кнут свистел в его руке, то рассекая кожу до мяса, то просто обжигая как огнем. Когда-то его, перед отправкой на каторгу, били батогами вместе с другими мятежниками, кто избежал плахи и виселицы, но такого Лясота не испытывал. Тогда палач делал свою работу, стараясь лишь отсчитать нужное число ударов и следя, чтобы не перешибить хребта или не покалечить. А старый колдун упивался чужой болью. Испуганное ржание и визг только радовали его.

— Я здесь хозяин! Я, — повторял он, хлеща по спине, бокам, по ногам и шее. — Будешь еще своевольничать? Будешь норов выказывать?

Свистел кнут, звенела уздечка, и ее звон напоминал издевательский смех, сводивший с ума. Лясота ничего не соображал. Им владели только гнев и страх — за что? Почему?

— Не смейте!

Отчаянный пронзительный крик раздался внезапно. Колдун сбился. Новый замах сорвался, и удар пришелся о землю. Княжна Владислава, подлетев, повисла на его занесенной руке, цепляясь за запястье.

— Не надо! Прекратите!

— Не твое дело! Пошла вон!

— Да как вы смеете? — У девушки на глаза навернулись слезы от обиды, но она не отступила. — Кто вам дал право…

— Я! Я тут закон! Что хочу, то и делаю!

— Но ему же больно!

Не ожидавший отпора со стороны девушки, колдун все-таки опустил кнут, и Владислава попятилась, вставая между человеком и конем. Дрожавший всей шкурой Лясота, вывернув шею, не сводил с нее глаз. Он словно увидел ее в первый раз и не верил тому, что видел.

— Больно? — рассмеялся старик. — Поболит и перестанет. Впредь наука! Потом мне в ноги поклонится, благодарить станет за то, что ума всыпал… Эй, ты! Станешь благодарить?

Лясота молчал. Его всего трясло. И что он мог сказать? Что, если откроет рот, раздастся лишь лошадиное ржание?

— Гордый, — усмехнулся колдун. — Ничего, и не таких ломали. Авось постоишь — присмиреешь. Впредь наука!

Отбросив кнут, он шаркающей стариковской походкой направился к дому. Задержался на крыльце.

— Идите в дом, барышня.

Девушка заколебалась:

— Я не пойду. Я боюсь…

— За себя небось боитесь, барышня? — В устах старика это обращение звучало издевательски. — Вам не за себя, а за него бояться надо. Не пойдете в дом — ему же хуже сделаете.

Владислава бросила на привязанного коня быстрый взгляд и, опустив голову, мышкой шмыгнула на крыльцо. Хлопнула дверь. В маленьком окошке загорелся слабый огонек. Лясота остался один. Короткий повод уздечки не позволял ему опустить голову. А после бешеной скачки так хотелось пить и есть! Но даже если бы ему предоставили больше свободы, все равно поблизости не было ни ведра воды. А трава… мало того что росла далеко, за покосившейся оградой, так еще было трудно представить, как он возьмет ее в рот. За Каменным Поясом, когда бродил по тамошней тайге, с голодухи что только не приходилось есть. Даже сосновую хвою, случалось, жевал. Но чтобы траву… Впрочем, если хозяину вздумается надолго оставить его в облике жеребца, придется жевать овес и сено.

Вечер спустился быстро, словно только и ждал, когда колдун уйдет в дом. Сизые сумерки наползали, как туман, как вода в половодье — исподволь. Где-то в стороне догорал закат. Первые комары завели свою гнусавую песню, привлеченные запахом его крови и пота. Машинально шлепнув хвостом по бокам, Лясота попал жесткими конскими волосами по едва заветревшимся ранам и взвизгнул от боли. В овраге послышался какой-то шум, неразборчивое бормотание и повизгивание. Лошадиным острым слухом Лясота различал малейшие звуки, но отнюдь не радовался своему дару.

Он встрепенулся, когда тихо скрипнула дверь. Неясный силуэт показался на крыльце. Княжна Владислава? Она-то что здесь делает?

Подойдя ближе, она остановилась, рассматривая коня. Лясота тихо переступил с ноги на ногу.

— Не бойтесь, он уснул, — прошептала она. — Я вам хлеба принесла. Вы будете хлеб?

На ладони лежал кусок, посыпанный солью. Есть захотелось еще сильнее. Он потянулся, взял его губами. Кое-как запихнул дальше, за щеку. Вкусно! Ткнулся носом в ладонь, ощущая запах девичьей кожи и не зная, как еще отблагодарить за этот жест.

Свободной рукой девушка осторожно дотронулась до его шкуры. Он вздрогнул от легкого прикосновения.

— Больно? — Княжна отдернула руку.

Лясота помотал головой. Проклятая уздечка издевательски зазвенела всеми бляшками, словно засмеялась.

— Это… правда вы, Петр?

Он кивнул. Звякнула уздечка. Во рту был противный вкус железа. Мундштук мешался, натирая порванную губу, и он то и дело мусолил его, злясь на себя за то, что не может хотя бы вытолкнуть изо рта эту дрянь.

— Если бы своими глазами не видела, ни за что бы не поверила! Что он с вами сделал?

Он вздохнул. Как ей объяснить?

— Знаете, а вы красивый! — Поколебавшись, Владислава все-таки дотронулась рукой до его лба, провела по носу, щекам, коснулась шеи. Лясота терпел эту странную ласку, вздрагивая лишь, когда девушка задевала рубцы. — Папа сказал бы — породистый. Золотисто-каурый. Я немного разбираюсь в лошадях. У нас с папой небольшой завод был. Мы с ним однажды были на конской ярмарке и там видели таких лошадей…

Лошадей! Он невольно заржал, и девушка отдернула руку.

— Простите меня! — Даже в темноте было видно, как она покраснела. — Я не должна была так говорить. Я дурная и невоспитанная. Вам плохо, а я… Простите! Я не хотела. Просто я люблю лошадей… Ой, я опять говорю что-то не то! Но я не такая, честное слово! Мне вас очень жаль! Может быть, я могу чем-нибудь помочь?

Он вздохнул. Как ей объяснить про уздечку? Потянулся носом, ткнул в крюк, к которому она была прикручена.

— Отвязать? — догадалась княжна. — Вас надо отпустить?

Он тряхнул шеей. Отпустить, и тогда он сможет убежать и бегать в облике коня до тех пор, пока кто-то не снимет с него узду, вернув прежний вид. Над ним не будет власти старого колдуна, но что будет потом? Если он действительно породистый жеребец, как сказала княжна, вдруг первый же встречный захочет забрать его себе? А там — кто знает, какая его ждет судьба? Запрягут в телегу? Или отправят на конскую ярмарку, чтобы какой-нибудь помещик купил его для своих кобыл? Нет, конечно, рано или поздно с него сняли бы уздечку, но чего придется натерпеться до этого момента? А вдруг на ярмарке его захочет купить сам колдун? Что он с ним сделает тогда за ослушание? И как быть с Владиславой? Оказавшись на свободе, он может убежать, но девушка-то останется тут, заложницей. Нужна ли ему свобода такой ценой?