Звезда волхвов - А. Веста

   – Спасибо, и последний вопрос. – Севергин заглянул в блокнот. – Я слышал, что у вас есть монах Иоиль, с ним можно поговорить?

   Настоятель едва заметно вздрогнул.

   – В обители нет монаха с таким именем.

   – Странно... Значит, меня ввели в заблуждение?

   – Я неправильно выразился, – поправил самого себя настоятель. – Такой монах был, но сейчас его нет.

   – Где же он?

   – Переведен в другую обитель. Я уже передал его паспорт и дело.

   – В какую именно?

   – По монастырским правилам место сие должно сохранятся в тайне...

   – Скажите, а как его гражданская фамилия?

   Настоятель открыл пухлую книгу, похожую на гроссбух, и прочитал:

   – Барятинский. Николай Васильевич Барятинский.

   По дороге домой Севергин вспомнил о своем обещанье и позвонил Порохью. Но автоответчик на квартире немца доложил, что коллекционер отбыл в Германию. Егор наговорил краткое сообщение о найденных им следах Барятинского и, словно стыдясь самого себя, торопливо спрятал мобильник в карман.

   Усадьба встретила Егора настороженной тишиной. Белка испуганно цокала в ветвях, не узнавая хозяина. Едва переставляя ноги, Севергин поплелся искать жену. Он даже удивился, что может смотреть в ее глаза с выражением почти предельной честности. Он обнял ее виновато и поцеловал с особым покаянным чувством, как святыню, и она ответила робкой доверчивой улыбкой.

   «Ничего, отработаю... каждую минуту с той, с ней, отработаю», – твердил себе Севергин. Едва приехав, он кинулся чистить коровник, в мыслях затевая сотни подвигов, равных Геракловым. Он проложит через болотину деревянные мостки, заново перекроет сарай, он отпашет свой сладкий грех, и за крестьянскими трудами и жесткими мозолями, за ноющими от напряга мышцами, за серой пылью дней сотрется и потускнеет греховная сладость, золотинка в дорожной пыли, медовая капля, упавшая с неба. Только бы не вспоминалась, не обжигала ночным наваждением, не шептала голосом бездны: «За близость с жрицей мужчины платят душой и судьбой. Необузданная сила любви рождает бури...»

   Глава 32    

Рябиновая ночь

   За глаза из изумруда,

   За кораллы на губах...

    Свое личное изгнание из ему одному предназначенного рая Егор ощущал всем своим существом. Копая лопатой черноземную гряду на задах огорода, он, чертыхаясь, выбирал из земли колючие сорняки. Ядовитый пот пополам с землей заливал глаза, струился между лопаток, затекал вдоль крестца, но под монотонное чавканье лопаты Егор вновь и вновь вспоминал свои московские ночки.

   У ворот усадьбы запел ликующий автомобильный гудок. Взбучив колесами облако пыли, у трех сосен притормозила серебристо-белая иномарка. В окне белозубо скалился Квит. В очках со слепыми черными стеклами, он походил на мафиози средней руки. Отряхивая на ходу ладони, Егор поспешил навстречу гостю. Внезапно в коленях предательски заныло, от резкого скачка зашлось сердце. Чтобы перевести дух, Егор прижался спиной к сосне с тремя вершинами.

   Из машины, с любопытством оглядывая избу и мреющий под солнцем огород, выходила Флора. В первую секунду он не узнал ее. Черные косы, уложенные короной, отливали как вороново крыло. На ней было свободное белое платье, похожее на греческую тунику. Оно оставляло открытыми тонкие руки и длинные стройные ноги выше колен. На шее – нитка алых «рябиновых» бус, странный знак, из тех, что умела подавать лишь она одна. Должно быть, позабыла она там, в спальне с хрустальным куполом, свое волшебное зеркальце, в котором читала будущее, и потому слепо отозвалась на приглашение гостиничного ловеласа. А может быть, все проще. Не надо быть пророком или пифией у дымного жертвенника, чтобы узнать о том, что Севергин устранился от ведения своего первого дела, и оно передано Квиту. Теперь Флора холодно и расчетливо поставила на Бориса, как ставит игрок новую фишку на зеленое сукно.

   С высокого крыльца осторожно сошла Алена и протянула руку Квиту. При взгляде на Флору на ее лице мелькнул мгновенный испуг, но она совладала с собой и, кивнув, улыбнулась.

   – Хозяин-то где прячется? – деловито осведомился Квит, оглядывая благостный вид с холма.

   Егор, пошатываясь, шел к гостям. Голова гудела. Алена уже увела Флору в дом, а может быть, та сама поспешила уйти, едва увидев Егора.

   – А я к тебе актерку привез, – бахвалился Квит, – в гостинице познакомились. Баба – зашибись! Купается только голая, ведьму в кино играет... И кажется, на меня запала, – понизив голос, промурлыкал Квит. – Сегодня вечером постели на сеновале, на всякий случай.

   – Она уже согласна?

   – И к гадалке не ходи! Ну, чего набычился? Смотри, у тебя какая фазенда. Скоро папашей станешь, мал-мала разведешь, а наше дело холостое!

   Квит вальяжно потянулся, хрустнув косточками.

   – Красотища-то какая! Хочется поселиться на соседнем хуторе, и к бесу всю эту работу.

   – Егор, познакомься, это Флора. – Алена неслышно подошла, взяла мужа за руку и положила голову на его плечо, словно позируя перед фотокамерой.

   – Вы очень красивая пара, – с улыбкой обронила Флора. – И наверняка счастливы в этом маленьком раю.

   Последние слова она произнесла с едва заметной грустью и, словно в забывчивости, сломила тонкую ветку на яблоне. Севергин прикусил губы. За те ночи, что они были вместе, он так и не решился сказать, что женат, да и она не спрашивала.

   Стараясь быть радушной, Алена накрыла стол в саду под яблонями. За трапезой Квит ни на секунду не оставлял Флору. Напустив смурной вид, он брал ее ладонь, изображая хироманта. Но терялся и умолкал, словно в ладони Флоры было написано что-то категоричное и жестокое к нему. Флора не отнимала руки, но невольно взглядывала на Севергина.

   Вечером справили баню, и «друзья» до ночи парились вдвоем.

   – Ты мне мятного чая не лей! – хорохорился Борька. – От него потенция слабеет.

   – Вряд ли она тебе сегодня понадобится! – заметил Егор.

   – А вот это мы еще посмотрим... Я, между прочим, пошел на немалые жертвы. Пока я тут чаи гоняю и вкушаю сельские прелести, в катакомбах монастыря наши спецы с местными облаву проводят. Я еле отпросился, ради этой ведьмочки.

   В лунной дымке монастырский огород казался блюдом с разрезанным на доли квадратным пирогом. Одуряюще пахло пряными травами, в сумраке покачивались созвездия ночных цветов.

   Монастырь уже спал, и даже коростели замолкли в сырых луговинах, когда владыка в сопровождении Тита покинул обитель. Они вышли через боковую калитку, ключи от нее Тит раздобыл заранее. В руках владыка Валерий держал карту, Тит светил фонариком. Они без приключений добрались до решетки подземелья, ведущего в Тайную Тайн. Тит нащупал посохом тайный рычаг, и вода сначала высоко поднялась, но через несколько минут схлынула в открывшийся люк.

   Тит отомкнул решетку фигурным ключом, и одна из половин решетки опустилась вниз в виде широкой кованой лесенки. Ниже в стену были вбиты скобы. По ним они спустились на нижний ярус, низко согнувшись, прошли сквозь камеру-шлюз, миновали затопляемый коридор и поднялись по кирпичным ступеням выше уровня воды в ловушке. Подземелье было почти сухим, лишь местами, в низинах и выбоинах, стояла вода. Выложенный белым тесаным камнем коридор с арочным поясом был достаточно высок, и рослый владыка шел, не склоняя головы.

   Одолев узкий изогнутый под прямым углом рукав, спустились по ступеням ниже. На пути попалась темная груда. По остаткам кованых петель и узких железных полос владыка опознал старинную дверь из мореного дуба. Следующая дверь из тонко кованных листов была невредима, и заперта тяжелым висячим замком, но от времени известняк отсырел, и Тит, понатужившись, выломал створки. Пройдя дальше по извилистой галерее, они, по всей видимости, оказались рядом с наглухо заделанным подвалом собора. Рукой мастера Хея здесь была поставлена пометка «Тайная Тайных».

   Они прошли через арку, украшенную барельефом из цветущей растительности. В просторном гулком зале, похожем на подземный храм, остановились. Тит зашарил фонариком. Пол, стены и сводчатый потолок покрывала сверкающая кора из кристаллов соли. В синем луче фонарика проступили витые столбы, резные фигуры животных и птиц. Птицы с женскими ликами и крылатые львы искрились соляной изморозью. Резьба напоминала наружную отделку храмов Владимира и Юрьева-Польского с их кентаврами и грифонами, с солнечным божеством, скачущим на квадриге коней. У подножия изваяний было сложено оружие: стальные мечи и булавы, годящиеся разве что для великанов, кованые щиты, копья с древками, распавшимися от времени, серебряные и медные котлы, корчаги и сундуки с драгоценностями. Меха и кожаная сбруя, украшенная золотыми накладками, рассыпались прахом, под ногами тусклой чешуей шелестели монеты. Белый камень-жертвенник с изображением вращающегося солнечного креста охраняли львы из белого камня. На гладко отесанной «ладони» камня-алтаря лежала книга из тонких золотых листов. Листы когда-то были связаны, но кожаные шнуры, продернутые сквозь пластины, истлели. Валерий разомкнул страницы «золотой книги», впился в первые строки. Буквы древнего извода напоминали знакомые буквы: «Слово», «Твердо», «Веди», «Аз», «Буки», но лишь на первый взгляд. Прочеканенное читалось с двух сторон, но уже с иным смыслом. Так, «Сълово», прочитанное наоборот, обращалось в «Волоса». Некоторые начертания представляли собой несложные ребусы. Маленькое «о», вставленное в большое «О», напоминало золотое яйцо, «Ово» на латыни. Слова «любовь», «голова» или «кров» были написаны с использованием этого «золотого яйца», первого ребуса человечества. Это был он – мифический «Златоструй», о котором изредка упоминалось в церковных преданиях, как о реликвии, «упавшей с неба», подобно Голубиной книге.