Записки гайдзина - Вадим Смоленский

— На каком факультете вы работаете? — осведомился мой новый знакомый, проглотив кусок курицы.

— На компьютерном, — ответил я, поливая курицу соусом.

— О-о-о! — произнес он с уважением. — Компьютеры — наше будущее!

Я не нашел, что на это возразить.

— Что до меня, — продолжал он, — то я работаю в центре социологических исследований.

— О-о-о! — счел нужным сказать и я.

— Предмет моих научных интересов, — воодушевился он, — это помощь развитых стран слаборазвитым странам. Вот, например, Япония — это развитая страна. Здесь развитая промышленность, наука, образование и финансы.

С этим тоже трудно было спорить.

— А есть слаборазвитые страны. Вот, например, Республика Бабалогу — это слаборазвитая страна. Там нет развитой промышленности, нет развитой науки, и вообще ничего такого развитого нет.

— Как вы сказали? — переспросил я. — Какая республика?

— Бабалогу, — повторил он. — Это в Меланезии. Один большой остров и много маленьких. Раньше мы были протекторатом Новой Гвинеи, а в прошлом году получили независимость. Сначала я работал чрезвычайным и полномочным послом Бабалогу в Японии, а теперь работаю здесь. Уже почти месяц.

Я кивнул и засунул в рот осьминожье щупальце.

— У нас в Бабалогу тяжелая ситуация, — развивал он свою мысль. — Нет денег, нет еды, нет лекарств и компьютеров. Жители голодают, дети не ходят в школу, много болезней и преступников.

На его лице изобразилось страдание.

— А поскольку у развитых стран много денег и еды, то они могут помочь слаборазвитым странам. Мы живем на островах. Мы островитяне. И японцы тоже живут на островах. Они тоже островитяне. Одни островитяне должны помогать другим островитянам.

Сказав это, он посмотрел на меня победоносным взглядом — так доказавший сложнейшую теорему математик мог бы смотреть на коллег по семинару.

Я кивнул, поднял ко рту очередную плошку, сгреб на язык ее содержимое и проглотил. Побеги бамбука побежали вниз по пищеводу.

— Из какой вы страны? — поинтересовался профессор Набаба.

— Из России, — ответил я.

— О-о-о! — возрадовался он. — Значит, вы тоже островитянин?

— Нет, — опешил я. — Совсем не островитянин. Боюсь, вы что-то перепутали.

— Возможно, — согласился он. — Возможно, я перепутал с Англией. Или с Аргентиной. Но это неважно. Если вы хотите помочь слаборазвитой стране, то вовсе не обязательно быть островитянином.

Побеги бамбука подпрыгнули у меня в желудке.

— Я основал Общество Друзей Бабалогу, — сказал профессор, доставая из кожаной папки какие-то бумаги. — Вот устав, вот список членов, вот отчет о мероприятиях. Первый взнос составляет три тысячи иен, потом — тысяча в месяц. Взносы идут на закупку лекарств и издание школьных учебников для детей Бабалогу. Если хотите, можете вступить прямо сейчас.

— Сейчас не могу, — сказал я. — У меня нет с собой трех тысяч.

— Ничего страшного, — успокоил он меня. — Я вас занесу в список, а деньги принесете потом. Должен сказать, что люди вступают очень активно. Вот, можете взглянуть, это с последнего собрания.

Передо мной легла фотография. Друзья и подруги Бабалогу выстроились на ней полукругом, по обе стороны от улыбающегося профессора. Подруг было гораздо больше, нежели друзей.

— Моя знакомая, — показал я мизинцем на стоявшую с краю.

Эти слова произвели на профессора странное действие. Секунд на пять он застыл с разинутым ртом — а потом подался вперед, цепко схватил меня за предплечья и искательно заглянул в глаза.

— Ваша знакомая… — пробормотал он. — Знакомая…

Эскадрилья феромонов атаковала обе моих ноздри. Я отшатнулся, стараясь не выронить из палочек последний кусок курицы. Профессор Набаба вцепился в меня, как филин в мышь.

— Вы ее хорошо знаете?… Близко?…

— Это мама-сан, — сказал я. — У нее свой бар. Я там иногда бываю.

Из-за соседних столиков на нас с любопытством смотрели обедающие студенты. Я резко крутанул локтями и освободился от захвата. Курицей при этом пришлось пожертвовать. Профессор сидел с открытым ртом, и глаза у него бегали туда-сюда.

— Когда вы ее последний раз видели? — спросил он.

— Не помню, — сказал я, поднимаясь с места. — Приятного аппетита.

— Минуточку! Я только хотел…

— Простите, спешу.

Посуду полагалось отнести на кухню. Я бросил палочки в мешок для горючего мусора, а поднос поставил на ленту конвейера. Миски и плошки поехали в мойку, укоризненно белея недоеденным рисом, которого так не хватало несчастным жителям острова Бабалогу.

Раскаленный от жары университетский двор показался мне альпийской лужайкой. Вдоволь нагулявшись по нему и надышавшись свежим воздухом, я вернулся в свой кабинет. Не успел сесть за компьютер, как раздался телефонный звонок.

— Привет, — сказала Кирико.

— Ха! — сказал я. — Будешь долго жить. Есть такая русская примета. Только что тебя вспоминали.

— Поздновато…

— Ты о чем?

— Вчера надо было вспоминать. Вчера исполнился год, как мы перестали встречаться.

— Помнишь такие подробности?

— Я все помню. Это ты ничего не помнишь.

— Если хочешь отпраздновать, могу прийти.

— Приходи. Сегодня понедельник, народу не будет.

— В семь?

— Нормально, жду.

Кирико открывала свой «Складной ножик» ежедневно в семь вечера, а закрывала от часу до трех ночи — в зависимости от количества и качества клиентуры. Клиентура делилась на завсегдатаев и случайных гостей — примерно поровну. Завсегдатаи пили из персональных бутылок, купленных со скидкой в длительное пользование. Целых три шкафа было отведено под репозитарий — на их полках теснились сосуды с привязанными бирками. «Ямада-сан», «Такада-сан», «Симода-сан», «Цутида-сан»… Внутри плескались разнообразные количества недопитого виски. Эти шкафы представлялись мне своеобразной кунсткамерой, хранилищем заспиртованных пьяных бесед, еще не прозвучавших и терпеливо ждущих своего часа.

На случайных гостей была рассчитана вывеска снаружи. Под уличным фонарем призывно поблескивал эмалью швейцарский нож, выбрасывавший десяток лезвий в сторону клиноподобных значков слоговой азбуки:

Ниже название заведения дублировалось махонькими буковками по-английски:

Это было, с одной стороны, данью нестареющей моде на английские слова — а с другой стороны, приветственным паролем для гайдзинов. Прогрессивная мама-сан благоволила иностранцам, они были ее частыми и желанными гостями. Кирико любила гайдзинов. Иногда даже страстно. Некоторых из них.

Я прислонил велосипед к стене под вывеской и толкнул дверь, зазвенев колокольчиком. Раздвинул занавеску из бамбуковых висюлек, вошел. Кирико взглянула на меня из-за стойки, не поворачивая головы, — я лишь увидел, как перекатился зрачок в узком глазу. Обычно она встречала гостей совсем иначе — семенила навстречу, мелко кланялась, пискливо лепетала приветственные фразы. Это был стандарт, узаконенный веками ритуал, отработанный до автоматизма навык. Часть профессии, рутина. А то, что иногда видел я, было вожделенной альтернативой — смиренная служанка вдруг превращалась в надменную тигрицу, даму роковой масти, недоступную красавицу из какого-нибудь Гонконга или Сингапура, никак не из Японии. Эта роль шла ей куда больше, но игралась куда реже — например, когда в пустующий бар заходил старый, все понимающий друг. Впрочем, игралась роль совсем недолго, от силы минуту — так маска, ради шутки приставленная к лицу, за отсутствием завязочек быстро возвращается на колени.

Ее зрачок все смотрел на меня из угла подведенного тушью глаза, губы были иронически поджаты, круглые серьги цыганского размера неподвижно застыли. Я поспешил подыграть — развернул голову в профиль, задрал повыше подбородок и томно пригладил волосы растопыренными пальцами. Кирико прыснула, вслед за ней расхохотался я, маски попадали на пол и стали больше не нужны.

— Давно не виделись, — сказала Кирико.

— Давно, — согласился я, усаживаясь за стойку.

— Четыре месяца.

— Наверно.

— Не наверно, а точно. Что у тебя нового?

— Все то же. Ничего такого из ряда вон.

— А у меня из ряда вон. Со мной произошла сэкухара.

— Чего произошло?

— Сэкухара. Сэккусюару харассмэнто.

— Кто же этот злодей?

— Ты его должен знать. Он тоже из университета.

Пазл сложился.

— Ага, — сказал я. — Все понятно. Злодея зовут профессор Набаба. Угадал?

— Точно. Набаба-сэнсэй. Ты его хорошо знаешь?

— Сегодня в обед познакомился. Он мне фотографию показывал, там ты была.

Кирико вздохнула.