Уроки тьмы - ЛюдМила Митрохина

Ох! Да что же это такое! Настоящая «Гибель Помпеи», только вместо вулкана протечки орудуют. (Прислушивается) О! Тишина. Не капает. Нет, ты меня не обманешь, дыра раздора, я слышу, как твои щупальца ищут новые щели. (Пауза) Опять этот зуд. (Ведётрукой по телу) Начинается отсюда (трогает левую грудь), идёт сюда (дотрагивается до подмышки), спускается гусиной кожей по спине, пояснице, здесь щекочет (гладит бёдра) и замирает под коленками. (Сраздражением) Ах, как хочется расчесать, содрать вместе с кожей проклятый зуд. (Осторожно почёсывает коленки) Всё из-за вчерашнего. Проснулась и тут же поняла – день дурной. За окном всё серо, мрачно. Разлад прямо висит в воздухе, как дамоклов меч.

Завтрак вдвоём проскочил почти удачно. (Пауза) Что я сделала? Лишь случайно задела его ноги под столиком на кухне и тут же – поток проклятий и чертыханий: «Немедленно проси прощения!» Внутри меня что-то щёлкнуло и замкнуло язык на замок. (Почёсывается) Дожевала завтрак, поджала ноги под табуретку, как собака хвост.

Убили день. Надела теньСвой чёрный траур на глаза —Вселилась в сердце пустота.Поникло блёклое лицо,С тоской упало на плечо,Потом пропало. Лишь спинаБыла в себя погружена.Лицо распалось. В пустотеИскали руки в суетеГде брови, нос, а где глаза —Собрать бы им черты лица…Никак лица им не сложить,Бессильна плоть, запутан путь.Развеял ветер мой портретВ той пустоте на много лет.

Что потом? Потом в метро, на встречу с прошлым, где мне передали весточку из Германии, куда переметнулся бывший коллега. После – биржа труда с толпой безработных до самой улицы. Многие стесняются, делают вид, что случайно здесь оказались. Да что там, здесь нет случайных, здесь все отверженные, знают, что такое беда. Не отметишься – не получишь подачку от властей. Стыдно быть бедным и безработным. Не всякий согласится работать метлой, мыть грязную посуду или таскать тяжести. Вспоминаем свои служебные комнаты и кабинеты как рай небесный, который раньше проклинали.

Поднимаюсь, притиснутая к перилам, по лестнице с плотной угрюмой толпой к кабинетам, а в голове стучат ритмичные жёсткие строки. На каждой ступени рождается своя строка. Я – уже не я, а частичка одного живого шевелящегося организма, куда он, туда и я. Его породил огромный город, равнодушно смотрящий на ползучую толпу. Такую жуткую толпу я видела только в Пассаже во времена страшного дефицита товаров. Почти одни женщины, как и на бирже. Писала на клочке бумаги потихоньку на чьей-то спине:

Я – женщина города мёртвых царей,Гранита и мраморных ног,Я – женщина города дикарей,Революционных сапог.Я – женщина хмурых домов взаперти,Дворов проходных в никуда.Я – женщина сумок и толчеиС мозолью больной навсегда.Я – женщина ржавых трамвайных карет,Кирпичных отравленных труб.Я – женщина женщин, встающих чуть свет,И недоцелованных губ.Я – женщина всех заблуждений в пути,Обманутых снов, острых слов.Я – женщина с диким упорством в грудиИ взглядом полуночных сов.Я – женщина чада кухонной плиты,Смердящей, как старый завод.Я – женщина вовсе не вашей мечты,Изнанка я – наоборот.Я – женщина женщин с лицом изнутри,С тенями прилипших забот.Я – женщина женщин горящей души.Мы – звёзды, а всё – небосвод.

Стоят эти «звёзды» и думают, как бы хоть какую достойную работку получить. А в уборщицы, грузчики, сантехники и дворники никто не рвётся. А напрасно. Когда надежда умрёт вернуться на свою орбиту, то и этого не предложат, так как молодые займут и эти места. И правильно. Стою в толпе изгоев и нервничаю – успеть бы добежать до галереи на переговоры. Вдруг купят кое-что из картин. Мысли скачут, как строки в мониторе. Надо скорей домой. Жалобу насчёт недельной протечки не успела отнести в контору. Хоть это и бесполезно, но он велел. С обедом явно запоздала – жди выговор. (Пауза)

Наконец дома. Сидим. Едим. Ноги поджаты. Молчание густеет, как грозовая туча. Началось. (Почёсывает тело) «Сорвала на час священный приём пищи!» Поел. И вместо «спасибо» процедил сквозь зубы: «Неблагодарное отродье».

Отродье – это я. Почему неблагодарное? А потому (загибает пальцы) что не работаешь – раз, стоишь на бирже – два, перечишь – три, и смеешь выказывать свой нрав. Знал, чем бить, чтобы погасить своё раздражение от этой протечной жизни. Недаром всю ночь выл ветер. Слово «отродье» пронзило грудь как отравленная стрела и застряло там на всю оставшуюся жизнь.

Как я выбежала из дома и очутилась на Гороховой, не помню. Помимо моей воли ноги несли меня к галерее. Знала, что зря бегу, всё пустое, но не остановиться. Бежать, бежать… Куда, зачем? Один Бог знает. Ветер хлещет мокрым снегом в лицо… «Неблагодарное отродье», – слышу за спиной. (Задумалась и стала говорить с ожесточением, почти плача.)

Нет, это не муж сказал. «Неблагодарное отродье!» – сказали мне мои отравленные годы. Я им не знала цены, не отвечала щедростью за щедрость, заполняла пустотой, дразнила надеждой, ломала их въедливой жалостью, нерешительностью, подстраивалась к чужеродной жизни. Я убила их своими неблагодарными руками. Вот этими руками…

Неожиданно загорелся свет за дверью. Женщина опешила, потом быстро схватила швабру, подбежала к двери, закрыла и воткнула швабру, чтобы дверь не открыть было с другой стороны.

Нет, дорогой, ничего у тебя не выйдет. Никаких выяснений отношений, никаких извинений слушать не желаю. На-до-е-ло! Сначала отравим, потом живительной водичкой побрызжем, как в сказке. А ты должна восстать из пепла, возродиться, всё забыть и жить дальше… Подумаешь, говорит, сказал что-то резкое, даже не помню что. Ну, это же в сердцах. Ты жена, женщина, должна понимать, прощать, забывать… Слова – это не дела. Это такие мелочи. Но ведь вся жизнь состоит из мелочей. Из этих мелочей, как из кирпичиков, складывается твой дом. Тёплые кирпичики – тёплый дом. Ледяные – ледяной. Говорит, что я злопамятная. А я не злопамятная. Мне больно от слов, как от розог. Словами можно убить. Я уже давно полуживая. Будто кто-то специально проткнул крышу и залил дом раздорами и бедами.

Капли начинают нарастать. Отчаяние. Нервный смех. Женщина закрывает плёнкой кресло и всё, что было не закрыто.

Сейчас, мои дорогие протечки, я буду справлять по вам па-ни-хи-ду. Вместо молитвы, извините, – стихи.

(Берёт одну плавающую свечу, кладёт в наполненную кастрюлю и зажигает.) Эта свечка, чтобы сжечь – мамино одиночество. Мамочка, ты теперь не одинока в своём одиночестве. Два родных одиночества – это уже семья.

Я нежностью осыплю землю,Где спит тревожная душа…Прости. Я слишком поздно внемлю,Тогда, когда горю сама.

(Кладёт ещё одну плавающую свечку в другую ёмкость с водой и зажигает) Упокойся, и ты протечка измены. Да сгинут все измены мира в адском огне! Аминь!

Мой муж, полей цветы моими же слезамиИ ороси печалью дом.Прими бокал с прозрачными слезами.Отпей же счастья женского глоток!Того, что сам дарил короткими ночами,Которое я складывала впрок…

(Берёт третью плавающую свечку, кладёт в наполнившуюся водой тарелку и зажигает) И ты, усопшая протечка обманутой любви, отстань от моей души на-всег-да! Пусть земля тебе будет пухом.

Для любви нет преграды.А обид полыньяПревратится в награду —Чашей счастья без дна.

(Берёт четвёртую свечку, кладёт в тарелку с водой, зажигает) Господи, живу вслепую, по наитию. Как защитить сына от этой чёрной отравы? Сжигаю тебя, протечка материнских страданий! Аминь!

Ах, знать бы, где плечо подставить,Солому подстелить.Удар судьбы чуть-чуть ослабить,Несчастья предварить…

Слышен шорох в дыре. Женщина пугается, но любопытство берёт верх. Подтаскивает стремянку, забирается наверх с большой свечой и с куском плёнки в руках, пытается посмотреть, что там, на чердаке. Видит бездомную кошку.

(Удивлённо) Киска! Кисочка, кис-кис, кис-кис… Ну, что ты боишься, иди сюда. Как там холодно. Подожди. (Вытаскивает из кармана бутерброд, разламывает на кусочки и кидает в дыру) Это запас на ночь. Понюхай, съедобно для тебя. Бедная серенькая коша! Как ты зиму переживёшь?! Господи, сколько вас, бездомных, в городе ютятся. Все как один с поджатыми хвостами, выпяченными рёбрами, с затравленными глазами. (Вздыхает) Простите нас, двуногих, твердолобых, толстокожих, сытых и равнодушных, с огромными мешками и сумками, алчно набитыми едой для своих толстых мужей, жирных жён и пухлых детей. Что мы с вами сделали?! Привязали намертво к себе, пригрели и… выкинули на пустыри, помойки, в подвалы и на чердаки. Человек пахнет коварством, вам этот запах лучше всего известен. Сколько вас, бедолаг, по белу свету рыщет! На, кисуля, не бойся, не отравлено. (Пауза) Правильно, правильно. Понюхай и проверь. Мне тоже верить нельзя. Двуногие давно уже всё отравили – и моря с рыбой, и сушу с плодами. Теперь смотрят на небо, ищут планету, куда бы вовремя смыться с изувеченной Земли. Чего ты бежишь с куском? Не отниму…