Шестеро против Скотленд-Ярда (сборник) - Агата Кристи

Игла почти незаметно погрузилась в вену. И его кровь потекла, наполняя стеклянный сосуд… Кто-то принес таз нагретой воды, с поверхности которой поднимался легкий парок.

«…Жизнь отдам за друга… Так же естественно, как дождь пойдет через час на лондонских улицах… Братья по крови… Кровь – это жизнь… Лучше тогда было бы сразу ввести синильную кислоту… Отравить человека своей кровью… Какая необычная идея, какой странный способ убийства…»

– Только не дергайтесь, пожалуйста, – сказал доктор.

«…А каков мотив! Убить, чтобы спасти свою душу художника… Кто в такое поверит? И потерять на этом уйму денег… Кошелек или жизнь? Жизнь за друга… Друга за жизнь… Подарить жизнь или убить, не зная с полной уверенностью, что именно делаешь… Не зная вообще, так будет правильнее… Теперь уже слишком поздно… Нелепо вмешиваться сейчас… Никто не видел, как поднос развернули… И кому придет в голову, кто сможет вообразить себе?..»

– Этого достаточно, – сказал доктор.

Он ослабил резиновый жгут, положил ватный тампон на место прокола, вынув из вены иглу, и сделал все это, как показалось Скейлзу, одним движением. Потом поместил сосуд на небольшую подставку над тазом с горячей водой и смазал руку донора йодом.

– Как ощущения? Немного мутит? Пойдите и прилягте в соседней комнате на пару минут.

Скейлз уже открыл рот, чтобы заговорить, но им внезапно овладело совершенное равнодушие ко всему. Он медленно направился к двери. Уходя, заметил, как доктор отнес сосуд с кровью за ширму.

Пронырливый репортеришка! Он до сих пор ошивался в коридоре. Хорошая питательная баланда для газет – такие истории. Героическая жертва со стороны благодарного автора. Отличный заголовок! Но какая бы получилась неслыханная сенсация, если бы героический автор схватил газетчика за руку и нашептал на ушко невероятную правду: «Я ненавидел его, ненавидел всем сердцем. Хочу, чтобы все узнали об этом. И я отравил его собственной кровью. Кровью змеи, кровью дракона…»

А что скажет врач? Если все пойдет не так, появятся ли у него подозрения? Только кого и в чем можно заподозрить? Он же не видел, как поднос трогали? Никто не видел. Врачу придется укорять лишь самого себя за небрежность, невнимательность, халатность, но не кричать об этом с высокой колокольни. А он все-таки проявил халатность – этот помпезный, толстый, болтливый болван! Почему не пометил образцы сразу же и не провел сравнения образцов с кровью Друри? Зачем ему понадобилось так долго трепать языком, давая бесконечные пояснения? Фактически самому рассказать, как легко убить человека с помощью не подходящей ему крови при переливании.

Скейлзу очень хотелось знать, что там происходит сейчас. Уолтер тоже по-прежнему терся в коридоре, его переполняла ревность. Он посмотрел на Скейлза с завистью и неприязнью, когда тот, чуть пошатываясь, вышел из гримерной. Вот если бы Уолтер знал, что сделал Скейлз на самом деле, в его взгляде могло появиться совсем другое выражение… Скейлз понял, какой подлый трюк он пустил в ход против Уолтера, обманув его. Перехитрил Уолтера, так страстно желавшего пожертвовать свою подходящую, животворящую кровь…

Двадцать минут… Почти полчаса… Сколько еще пройдет времени, прежде чем они узнают, насколько все плохо или хорошо? «Лучше тогда было бы сразу ввести синильную кислоту» – так выразился врач. Эти слова предполагали трагическую развязку. Синильная кислота действует быстро. От нее умирают мгновенно, как от удара.

Скейлз оттолкнул в сторону репортера-газетчика, пройдя вдоль коридора. В артистической уборной Друри ширму успели отодвинуть в сторону. Сквозь щель в дверном проеме Скейлз мог видеть лицо Друри, побледневшее и блестящее от пота. Доктор склонился над пациентом, держа его за запястье. Он выглядел обеспокоенным, даже встревоженным. Внезапно доктор повернулся, заметил Скейлза и подошел к нему. Показалось, у него ушло несколько минут, чтобы пройти из одного конца комнаты в другой.

– Мне очень жаль, – сказал доктор. – Боюсь, мы потерпели неудачу, хотя сделали все, что было в наших силах.

– Неудачу? – прошептал Скейлз.

Его рот словно набили опилками. Язык прилип к небу.

– В подобных делах никогда нет полной уверенности, – сказал доктор. – Мне крайне жаль, но, боюсь, мы его теряем. – Он помолчал, хотя в глазах все же читалось некоторое недоумение. – Такая большая потеря крови, – пробормотал он, словно пытаясь объяснить случившееся самому себе. – Шок, сердечные спазмы, перевозбуждение, – а затем добавил уже иным, более озабоченным тоном: – И он почти сразу начал жаловаться на боли в спине. Всегда остается место случайности, понимаете, когда операция проводится с таким запозданием, иногда возникает своего рода специфическая идиосинкразия. Мне следовало все же провести прямой сравнительный тест, но кому нужны дополнительные проверки, если пациент уже при смерти?

С кривой усмешкой он вернулся к дивану, и Скейлз последовал за ним. Ах, если бы Друри мог так же сыграть смерть на сцене, как играл он ее сейчас! А Скейлзу трудно было избавиться от ощущения, что актер все еще играет роль: бледность и блеск от пота на лице – это работа хорошего гримера, а тяжелое, прерывистое дыхание – типичный театральный штамп, актерское клише. Если реальность выглядела настолько театральной, то, быть может, театр действительно отражал реальную жизнь?

Раздалось рыдание. Уолтер незаметно проник в комнату, и на этот раз доктор не стал прогонять его.

– О, мистер Друри! – воскликнул Уолтер.

Посиневшие губы Друри начали шевелиться. Он открыл глаза: расширившиеся зрачки делали их совершенно черными и поистине огромными.

– Где Брэнд?

Доктор вопросительно посмотрел на двух других мужчин.

– Он спрашивает о своем сыне?

– Нет, всего лишь о сценическом дублере, – шепотом ответил Скейлз.

– Он будет здесь через минуту, мистер Друри, – сказал Уолтер.

– Публика ждет, – хрипло произнес Друри, а потом, с трудом втянув в себя воздух, заговорил своим привычным голосом: – Брэнд! Немедленно вызовите Брэнда! Занавес должен открыться вовремя!

Смерть Гаррика Друри стала бы превосходным спектаклем.

Никто и никогда ни о чем не узнает, даже он сам, подумал Скейлз. Друри мог умереть от обычного болевого шока. Даже если бы группа крови подошла, ему все равно грозила смерть. А эта смазанная розочка. Не стала ли она игрой воображения? Хотя в глубине души Скейлз понимал, что его наблюдение, скорее всего, оказалось верным. Только никто не способен был доказать это. Или доктор все же мог? Ведь будет проведено расследование, что вполне естественно. Прибегнут ли они к вскрытию? Смогут ли распознать, что при переливании использовали не ту кровь? Но даже если смогут, доктор уже заготовил объяснение – «специфическая идиосинкразия», нехватка времени для прямого теста. Ему придется оправдаться подобным образом, чтобы не навлечь на себя обвинений в преступной халатности.

Никто не сможет доказать, что поднос развернули. Уолтер и врач этого не заметили. А если и увидели, то теперь вынуждены будут помалкивать. Впрочем, они уже затронули бы тему, если что-то им бросилось в глаза. Как не существует доказательств, что это будто бы заметил он – Скейлз. Художник слова спрятал свой секрет глубоко в тайниках души. А он столько терял со смертью Друри, что даже предположение о намеренности его действий прозвучало бы немыслимым. Есть все-таки вещи, которые вне власти самого опытного судебного медика, вне пределов даже наиболее смелых фантазий присяжных.

Отставной старший инспектор Скотленд-Ярда Корниш расследует преступление, описанное Дороти Л. Сэйерс

Они ему не поверили бы!

Могу себе представить, как много читателей закончат чтение рассказа «Кровавая жертва» с восклицанием: «Наконец-то идеальное убийство!»

И вынужден признать, что на основе фактов, изложенных для нас мисс Дороти Сэйерс, я не смог бы доказать присяжным или хотя бы самому себе, что Джон Скейлз виновен в преднамеренном убийстве. Это не удалось бы сделать ни одному другому сыщику и даже нашему выдающемуся детективу-любителю лорду Питеру Уимзи. Никто не посмеет утверждать, что убийство было совершено.

На первый взгляд может показаться, что все условия, необходимые для описания идеального убийства, были соблюдены автором рассказа. Однако перед лицом присяжных из многочисленных читателей детективных произведений мисс Сэйерс, обладающих мощным совместным интеллектом, берусь заявить, что произошедшее событие, в котором не разобрался бы сам лорд Питер, не может по сути своей являться преступлением.

На мой взгляд, в этом редком случае мисс Сэйерс стала жертвой своего изощренного ума, перехитрив саму себя. Она озаботилась тем, чтобы сделать «преступление» Джона Скейлза нераскрываемым, однако забыла включить в ткань повествования сам факт убийства. Хотя, разумеется, этот промах нисколько не умаляет достоинств рассказа, который можно причислить к любопытнейшим психологическим этюдам писательницы. Но главный объект моей критики – не талант литератора. Также я не стану принимать во внимание приговор, вынесенный читателем, удобно расположившимся с книжкой в уютном домашнем кресле. Он вполне может воспринять прочитанное иначе и заявить: я считаю, что Джон Скейлз действительно совершил идеальное убийство.