Черное знамя - Dmitrii Kazakov

Хотя все-таки немного странно – империя, и без императора, даже не монархия.

Все ждали, что после смерти Алексеева в сентябре тридцатого назначат досрочные выборы, и понимали, кто победит…

Но вождь поступил хитро – объявил, что место президента будет занято только по завершении шедшей тогда войны с Японией, а пока он станет править как глава правительства. Позже, после заключения Шанхайского мира, никто и не вспомнил об этом обещании – сторонники ПНР по вполне понятным причинам, ну а противники…

Противников у партии к этому времени, по крайней мере внутри страны, почти не осталось.

После «воссоединения» ноября тридцатого, когда марионеточный гетман Василий бежал, русские войска без единого выстрела заняли Правобережную Украину, а Германия ограничилась гневным заявлением МИДа… После неожиданной для всего мира победы в войне с Японией, пусть не особенно яркой, но ознаменованной возвращением Сахалина и отменой некоторых статей Амстердамского мира… После создания новых губерний на месте Манчжурии, Монголии и Северного Ирана, против чего никто из великих держав не возразил…

Многие, кто ранее считал Огневского ничтожеством, а ПНР сборищем мечтателей, радикально изменили свою позицию.

- Вот и я, - сказала Анна, появляясь в прихожей. – Ну как?

- Ух ты! Проклятье! – только и смог произнести Олег.

Давно он не видел собственную жену такой красивой и нарядной…

«Неудивительно, ведь ты очень много лет не давал ей возможности себя показать, - шепнул ехидный внутренний голос. – Когда вы куда-нибудь выбирались? Наверное, еще в те времена, когда жили в Петрограде, ты работал в «Новом времени» и политикой интересовался лишь по долгу службы».

На мгновение Олегу стало стыдно, но только на мгновение… некогда, нет времени.

- Идем, дорогая, - сказал он, беря супругу под локоток. – Опоздать нельзя.

Ну да, ведь они приглашены на торжественное открытие внеочередного партийного съезда – обычно их собирают раз в три года, и последний был в октябре тридцатого в Минске, но с тех пор слишком многое изменилось…

На улице ждала машина – черная, с открытым верхом, с шофером в красивой форме.

- Прошу, мадам, - сказал тот, открывая перед Анной дверку.

Олег занял место рядом с женой, и они поехали.

Казань, неожиданно для себя обретшая статус столицы, за эти несколько месяцев стала напоминать огромную строительную площадку – старые здания сносят, торопливо роют котлованы для новых, кое-что реставрируют, расширяют улицы, всюду толпы рабочих, грязь и пыль, тяжелые грузовики и подводы.

Но к сегодняшнему дню, а точнее вечеру город приукрасили.

Под ярким солнцем, склонявшемся к закату, сверкали кресты церквей и острые шпили минаретов – зримый символ единства Востока и Запада. Улицы заполняла празднично одетая толпа, съехавшиеся со всех концов огромной страны гости с небольшим вкраплением местных - мужчины в костюмах и форме, женщины в белых платьях и шляпках.

На свежем ветру с Волги хлопали тысячи черных флагов с белым трезубцем, огромные полотнища той же расцветки были развешены так, чтобы спрятать особенно уродливые дыры в земле или остовы возводимых зданий.

Первого мая приняли закон «О гербе и флаге», после чего символика ПНР стала государственной. Ушел в прошлое сине-бело-красный лоскут, сделанная проклятым Петром калька с голландского знамени, символ прогнившей европеизированной империи и слабой республики…

- Ух ты, как красиво! – воскликнула Анна, когда они съехали с Оренбургского тракта, и стало видно озеро Средний Кабан.

Флаги были и здесь – укрепленные на мачтах десятков лодчонок, они отражались в прозрачной воде. Оркестр на дальнем берегу играл государственный гимн, и слышно было, как поют окружившие музыкантов зеваки.

Олег же молча восхитился, когда открылся Дворец Евразии, грандиозное здание, с невероятной быстротой построенное на берегу Волги, немного к северу от старого Речного порта. Комплекс возвели на прямоугольной платформе, словно древнегреческий храм, в сторону реки разместили уступы террас, проложили новые дороги.

Причалы собирались перенести, чтобы они не мозолили глаза, вот только не успели.

Дворец выглядел необычно - крыша в виде огромных белых крыльев, и пристройка с вестибюлем словно голова исполинского кречета, внутрь можно попасть через его клюв, вытянутые по вертикали окна, расположенные так, что создается впечатление легкости, кажется, что вся конструкция не стоит на земле, а висит в воздухе…

Они свернули с улицы Штилера, и остановились, оказавшись последними в колонне из одинаковых автомобилей – сегодня их разослали за всеми, кого пригласили на открытие съезда, на мероприятие для избранных, для новой элиты, которой предстоит в ближайшее время управлять страной.

- Что там? – спросил Олег.

- Проверка, - ответил шофер.

Чтобы добраться до Дворца Евразии, до которого было вроде бы рукой подать, им пришлось одолеть три поста – сначала полицейский, где осмотрели в первую очередь машину, затем жандармский, где проверили документы, и под конец из бойцов Народной дружины, попросивших предъявить пропуска и партийные билеты.

Все было очень вежливо и корректно, но несколько утомительно, и Анна понемногу начала злиться.

- Надеюсь, это все? – спросила она нервно, когда их автомобиль покатил к входу в колоссальное здание.

- Хм, и я надеюсь, - ответил Олег.

По периметру Дворца через каждые несколько метров стояли «опричники», но это была уже почетная охрана. Внутри, в вестибюле, тоже играл оркестр, в главном зале, где пройдет открытие, с потолка свисали сотни знамен, они слегка колыхались и шуршали, точно исполинские летучие мыши.

Одинцовым места были определены на одном из балконов, далеко от прячущейся пока во мраке сцены – ничего удивительного, тут собрались лучшие из лучших, вожди губернских управлений и отделов центрального аппарата партии, генералы и адмиралы, министры и товарищи министров; счастье, что скромного коллежского асессора с женой вообще пригласили на это мероприятие.

Зал стремительно заполнялся – каких-то десять минут, и заняты оказались все ряды, кроме переднего, отделенного от прочих загородкой.

- Сейчас начнется, - шепнул Олег жене.

Он примерно знал, что будет происходить, ведь план мероприятия готовился у них, в отделе общей пропаганды.

Оркестр, игравший в вестибюле, смолк, зато другой, находившийся на сцене, грянул новый государственный гимн – тот самый «Флаг победы», который когда-то орали дружинники, шагая по недружелюбно настроенным улицам.

Как недавно это было, всего несколько лет назад… и как давно…

По залу прошел шорох – все собравшиеся дружно поднялись на ноги и запели, как один человек. Сцена осветилась, блики заиграли на начищенных инструментах, стало видно, что на заднике изображен громадный белый кречет, величаво раскинувший крылья, окаймленный флагами цвета ночи…

- На черное знамя равняясь, шагают стальные колонны! – пел Олег вместе с остальными, и воодушевление бушевало внутри подобно пламени, вытапливая из души аромат восторга.

Казалось, что вздрагивает потолок, зал, вмещающий несколько тысяч человек, исполинское здание содрогается от крыши до фундамента! Настоящий триумф воли, триумф веры, вулкан искренних, победоносных чувств!

Песня закончилась, оркестр затих, и наступила полная тишина, в которой можно было слышать, как бьется твое сердце, сердца соседей. Сцена вновь погрузилась во тьму, зато вспыхнули прожекторы, освещавшие центральный проход.

Запели фанфары, громогласно и торжественно, потом еще раз, и еще.

Когда они стихли, в зал вступил Огневский, а следом показались его ближайшие соратники.

- Слава вождю! – завопил кто-то в партере, и через мгновение все кричали в один голос. - Слава! Слава!

Премьер-министр шел медленно, по обыкновению слегка прихрамывая, взмахивал рукой направо и налево, и на лице его играла улыбка. Лидер ПНР выглядел усталым, по сторонам от носа залегли темные тени, но глаза лихорадочно горели, и огненная шевелюра полыхала в лучах прожектора подобно факелу.

Настоящая лавина света затопила сцену, и выяснилось, что оркестра там уже нет, зато появилась трибуна, задрапированная все тем же черным знаменем так, что белый трезубец находился впереди.

Вопреки ожиданиям, первым к ней прошел не Огневский, а Штилер.

- Сегодня день единства, всенародной радости! – прокричал министр мировоззрения, и эхо заплескало, зашипело в углах колоссального зала. – Почтим же память тех, кто до него не дожил!

Олег торопливо поднялся, стараясь не остаться от соседей.

В руке Паука возник листок бумаги, и он начал зачитывать фамилии тех, кто не просто погиб ради ПНР, а сделал это славно и так, чтобы смерть запомнилась, стала событием – Иван Боровский, убит марксистами в Москве в апреле двадцать третьего, Семен Свечин, замучен петроградской полицией в декабре двадцать третьего, Даниил Рассоха, забит насмерть черносотенцами Ростова в мае двадцать четвертого…