Тайный брак - Виктория Холт

— Что ж, если так, не стану применять к нему этот титул.

Они оба рассмеялись. Прежде мне не случалось видеть Жаклин в таком веселом настроении.

Снова и снова возвращалась она к разговору об утерянных провинциях, но в голосе уже не слышалось прежнего уныния и злости. В нем появились проблески надежды.

— Я стараюсь не приходить в отчаяние, — говорила она. — Быть может, найдется еще славный и благородный рыцарь, который встанет на мою сторону.

— Что ж, — с улыбкой отвечал Хамфри, — дай Бог, чтобы этот день наступил как можно скорее…

Когда он ушел и Жаклин тоже покинула нас, я заметила в разговоре с моими дамами, что герцог говорил почти исключительно с герцогиней Баварской, совсем забыв обо мне.

— Она ему, видно, понравилась, — сказала на это Агнесса.

— Еще больше ему приглянулись ее провинции — Эно, Голландия, Зеландия и Фрисландия. Все четыре.

Это сказала одна из трех Джоанн, и мы не могли сдержать веселого смеха, после чего я продолжила сборы в далекий путь.

В середине мая я попрощалась со своим дорогим ребенком, наказав Гиймот не спускать с него глаз, и со всеми остальными служанками и наперсницами, и все уверили меня, что не надо беспокоиться: они сделают все, что в их силах, чтобы ребенку было хорошо, чтобы он оставался таким же здоровым и веселым, как при нашем расставании. То же самое обещал мне герцог Глостер.

Уезжала я с легким сердцем. Сопровождал меня Джон, герцог Бедфорд. Переезд через Пролив прошел благополучно, море не волновалось, и вскоре я уже высадилась на французском берегу, откуда вместе с Бедфордом и с войском чуть ли не в двадцать тысяч человек направилась в Венсенн под Парижем.

В лесу, неподалеку от дворца, меня встречал Генрих вместе с моими родителями.

О, какая это оказалась радостная встреча! Особенно для меня, потому что, когда он раскрыл объятия, я поняла: того, чего я так боялась, не произошло: он не сердится, что я нарушила его наказ и не уехала на время родов из Виндзора. Казалось, он вообще забыл об этом неприятном происшествии.

По щекам моего отца текли слезы, он обнимал меня, а я боялась, как бы волнение не вызвало очередного приступа неумолимо преследовавшей его болезни.

— Дочь моя… — бормотал он, давясь от рыданий. — Моя Катрин… Я так рад за тебя…

Мать, еще больше располневшая, но, как прежде, блиставшая красотой и нарядами и распространявшая вокруг одуряющие ароматы, бросилась ко мне, громко восклицая:

— О, дорогая дочь! Наконец-то мы снова вместе! Какой долгой мне показалась разлука!.. Теперь у тебя сын — как восхитительно! И как жаль, что я не могу его прижать к груди!

Никогда, злорадно подумала я, никогда я не допущу вас к своему ребенку. Вы не прижимали к груди собственных детей… Уж не говоря о том… — я внутренне содрогнулась — не говоря о том, что двух из них с вашей помощью постигла такая странная преждевременная смерть…

Тем не менее я любезно улыбалась матери в ответ на ее излияния.

Потом я ехала к месту нашего пребывания рядом с Генрихом; мы наконец остались одни, я вглядывалась в любимое лицо, оно показалось мне чересчур напряженным и нездоровым.

Я спросила, как он себя чувствует, и он ответил так:

— Со мной все в порядке, Кейт. Но солдатская жизнь нелегка, ты должна понимать. Все это время мы находились в походах и боях, и последний город Лю, который взяли, оказался крепким орешком. Не думал, что нам окажут такое сопротивление.

— Я надеялась, — сказала я со вздохом, — что война уже окончилась и наступил мир.

— Сомневаюсь, что он когда-нибудь здесь наступит, — ответил Генрих. — Эти люди… этот народ не хочет сдаваться.

— Наверное, так и должно быть, — сказала я. — Люди не хотят, чтобы их завоевывали.

— Ты права. Я продолжал бы думать о них плохо, веди они себя иначе. Но нам-то от этого не легче.

— Сопротивление не прекратится, — с тайной гордостью сказала я. — Оно будет всегда.

Генрих утвердительно кивнул. Вид у него был невеселый.

— Опять ты права. Но когда их действия направлены против меня, а не друг против друга, я должен подавлять их. И буду это делать… Однако довольно об этом. Расскажи мне о нашем сыне.

— Он чудесный! Все так полюбили его! Он уже начинает узнавать людей.

— Он крепкий… здоровый?

— Разве он не сын своего отца?

Наверное, мне не следовало так говорить — я заметила, как при этих словах лицо Генриха омрачилось. Неужели, подумала я со страхом, он не так хорошо себя чувствует, как пытается меня уверить?..

Я знала, что рано или поздно, а разговора, что я ослушалась его и не там родила нашего ребенка, не избежать. И я решилась первой:

— Прошу у тебя прощения, — сказала я, — за то, что не поступила так, как ты велел, и не уехала из Виндзора, когда подошло время родить.

— Что же тебя удержало? — спросил он, не глядя на меня.

— О, это из-за погоды, — произнесла я по возможности небрежно, подавляя желание признаться, что какое-то внутреннее чувство удерживало меня там, в Виндзорском замке.

— Ты дождалась, пока стало уже поздно! — сказал он мягко.

Я потупилась. И потом угрызения совести взяли верх, я бросилась в его объятия и зарыдала.

— Прости меня, Генрих, прости меня, — говорила я, захлебываясь от слез. — Я виновата перед тобой. Так виновата… Мне следовало уехать раньше, но я не сделала этого. Я хотела… клянусь… Но что-то мешало мне, не давало сделать.

Он гладил мои волосы, ласково целовал в лоб, глаза, мокрые от слез щеки.

— Не волнуйся, моя Кейт, — говорил он. — Я понимаю. Ты не смогла пойти против того, что сильнее тебя… Что сидело в тебе.

— Но я должна была, Генрих, — всхлипывала я. — Должна…

— Давай забудем об этом, — сказал он все так же ласково.

— Но ты запрещал мне… Ты настаивал… А я… Это испортило тебе всю радость от рождения сына. Я чувствую.

— Ты ошибаешься, Кейт… Мне не следовало быть таким прихотливым. Придавать столько значения своим капризам или… ночным кошмарам… Все будет хорошо, вот увидишь. И со мной, и с нашим сыном.

— Да, ты сделаешь так, чтобы все и всегда было хорошо. — Я уже начинала успокаиваться. — Ты смелый и сильный, и ничто и никто не совладает с тобой.

— Кроме воли Господа, — сказал он. И добавил: — Давай никогда больше не станем говорить об этом, мы теперь ничего не изменим. Лучше забыть — и будь что будет… Мы так давно не видели друг друга… Я постоянно думал о тебе, и вот ты здесь… рядом…

Я почувствовала огромное облегчение — тяжкий груз свалился с моей души. Он простил меня! Не затаил ни злости, ни обиды. И он прав: что толку в моем раскаянии. Если ему было видение или предсказание и он поверил в него, то остается лишь ожидать, как решит судьба, куда повернет. Делать же или пытаться изменить что-то — совершенно бесполезно… Если же… ему просто показалось… привиделось… тогда тем более не о чем беспокоиться.