Смерть отца - Наоми Френкель

– Прекрасно, господин граф, – говорит господин Леви, торопясь поприветствовать вошедшего священника Фридриха Лихта.

– Могу я увидеть маленькую Иоанну, – спрашивает Оттокар Гейнца.

– Кетхен, – подзывает служанку Гейнц, – проводи господина к Иоанне.

В комнате Иоанны сидит старый садовник. Он курит трубку, и комната наполняется густым ароматом табака. Эсперанто лежит на ковре и облизывает свои лапы. Иоанна сидит в постели и с напряжением смотрит в лицо садовника. Садовник пытается улыбкой расшевелить девочку, лицо которой болезненно бледно, добиться хоть какого-то просветления, но все зря. Взгляд темных глаз Иоанны тяжел.

– А Урсула? – спрашивает Иоанна. – Она что, останется в доме и будет прислуживать нацистам?

– Да, детка. Дом и в дальнейшем нуждается в обслуге.

– И она… она будет это делать?!

– Коты привыкают к месту их проживания, и оттуда никуда не уходят, даже если сменяются хозяева. Коты – большие подхалимы.

– Но я же не о котах. Я говорю о Урсуле.

– Детка, об Урсуле нечего и слова добавить. Ни одного слова.

Тихий голос садовника сейчас очень печален. Он посасывает трубку, и большие клубы дыма словно пытаются скрыть эту печаль на его лице. Впервые в этот день чувствует Иоанна, что есть еще боль кроме боли в ее душе.

– Я не смогу больше проходить мимо дома, над которым висит этот флаг. Ты должен открыть мне калитку в саду, и я буду выходить с задней стороны.

– Но, Иоанна, это невозможно. По этой дороге тебе надо будет долго идти до трамвая, чтобы ехать до школы. Слушай меня…

– Нет! Нет! Неважно, что дорога далека. Я буду рано вставать. В темноте выходить из дома. Мимо флага я не пройду. Ни за что!

Руки Иоанны сжимаются в кулаки поверх одеяла, глаза как у хищного животного.

– Гмм… – вздыхает садовник и откладывает трубку. – Слушай, Иоанна, если ты будешь убегать от флага, он будет преследовать тебя в любом месте.

– Что? – вскрикивает Иоанна. – Что ты говоришь?!

– Да, детка. Ты должна проходить мимо флага уверенным шагом, и даже стоять перед домом и смотреть на флаг гордым взглядом. Перед твоей уверенностью и гордостью флаг отступит, а ты будешь сильной, ты будешь победительницей.

Иоанна опускает глаза. Она видит флаг на древке, высокомерно развевающийся на высоте… Высоко… Как Голиаф. А она против дома, маленькая, незаметная, как точка. Не, не как точка. Как Давид. Садовник прав. Он всегда прав. Она должна проходить каждый день мимо флага и…конечно, поднять камень и швырнуть вверх, в этот флаг. Она, конечно, в него не попадет, потому что не умеет швырять так ловко, как, например, Саул. Но если тренироваться каждый день, то научится и когда-нибудь попадет в этот флаг.

– Да, – потряхивает Иоанна решительно головой так, что волосы падают ей на лоб, – я буду проходить мимо флага. Чего это мне убегать от него?

– То-то, – радуется старый садовник. Эсперанто подходит к нему и кладет голову на его колени. За окнами тьма несется по ветру, стуча, как карета колесами. И садовник прислушивается к ветру во тьме. – Как написано в твоей книге? – шепчет Иоанна, не отрывая взгляда от темных окон.

– Привзрак бродит по Европе… – говорит старый садовник.

– Ночью. – Отвечает Иоанна. – Точно, как написано в твоей книге.

– Ночью, и всеми ночами и днями этого года, детка. И не один ветер, безумная пляска привидений, которые все встретились на одной дороге, и это дорога вины.

– Вины?

– Вины, Иоанна. Вчера, в маленьком селе в Силезии четыре хулигана-нациста ворвались в жалкую избушку рабочего-коммуниста, и убили, как хищные звери, двух рабочих, которые сидели за столом и жевали ломти хлеба на ужин. Сегодня все газеты кричат о мести. Завтра встанут эти и отомстят за смерть своих товарищей. Убийство влечет убийство, пока все не становятся виноватыми. Ни один не выйдет безвинным из этой пляски привидений.

В комнате безмолвие. Садовник снова берет в рот трубку, гладит рукой Эсперанто. Иоанна лежит в постели, голова ее погружена в подушку. Напротив кровати, на розовой полке, с плеча бронзового Атласа катится ему на спину земной шар. Иоанна видит эту долгую дорогу вины, о которой говорил садовник, и она кругла, как земной шар, нет у нее начала и нет конца, и сбоку соседствует страна Израиля. Но кто согрешил, идет медленно-медленно по дороге вины, и не дано ему – шагнуть в сторону, на Святую землю. И она, Иоанна, которая грешит всегда, и на ней большие грехи, будет идти медленно-медленно. День за днем, все дни… Сегодня будет завтра, завтра – послезавтра, послезавтра будет вдруг снова вчера. И так она мелкими шажками будет идти по дороге вины…

Слышен стук в дверь. Садовник и Иоанна испуганно замолкают, и только Эсперанто издает короткий лай, словно приглашает стучащего в дверь войти. Глаза Иоанны расширяются. Почти крик вот-вот вырвется из ее рта. В дверях стоит Кетхен с графом-скульптором.

– Иоанна, ты и не думала встретить меня здесь вечером?

Оттокар стоит у кровати девочки, склонив над ней голову.

– Господин граф. Какая неожиданность для нас с Иоанной? – удивлен садовник.

– Я пришел на встречу членов Ассоциации любителей творчества Гете, – объясняет Оттокар, – и услышал, что моя маленькая подруга больна.

– Собрание уже началось? – спрашивает садовник.

– Только началось.

– Пойду, послушаю. Я ведь тоже член Ассоциации поклонников Гете.

– О, нет! Нет!

Иоанна прячет голову в подушку. Оттокар поворачивает ее лицом к себе.

– Смотри на меня, Иоанна.

– Нет, нет! – Иоанна хочет сдержать слезы, но они сами вырываются из глаз.

– Ты немного испугалась вчера, Иоанна? И этот испуг свалил тебя в постель, не так ли? Я прошу у тебя прощения, Иоанна, я не хотел сделать тебе ничего плохого.

Неожиданным движением протягивает Иоанна графу руку со знаками синяков. Глубокая морщина снова возникает между бровей графа.

– Вы так вчера на меня сердились.

– Упаси Бог, Иоанна, – моргает Оттокар, как бы отворачиваясь от чего-то.

– Я не сердился на тебя, – поглаживает Оттокар синяки, – сердился на себя. Когда будешь большой, поймешь – почему.

– Когда я пойму, – с любопытством спрашивает Иоанна, – через сколько лет?

– Через сколько лет? – смеется граф и смотрит на нее оценивающим взглядом. – Ну, может, в шестнадцать лет, или в двадцать один. В любом случае, мы останемся до тех пор друзьями?

Иоанна кивает головой, и молния счастья проскакивает в ее глазах. Вся комната изменилась. Атлас с земным шаром на спине исчез. Глаза Иоанны не отрываются от лица графа, глядящего на нее с большой приветливостью.

– Ты будешь приходить ко мне много раз и я буду тебя рисовать, не так ли, Иоанна?

– Да, но… Минутку, я давно вам хочу что-то показать.

– Показывай.

– Отвернитесь к стене, я одену халат. – Оттокар смеется и поворачивается к стене.

– Идите сюда, – говорит Иоанна и бежит к окну.

Бледный полумесяц стоит прямо над флагом, развернутым на ветру.

– Только недавно я прошел мимо дома тетушки, и не видел, что нацисты уже водрузили флаг.

– Вы… вы прошли и не видели?

Лицо ее хмурится. Щеки вспухли от слез. Не знает Оттокар, как это случилось. Неожиданно ее голова на его груди, маленькая жесткая голова. Он кладет руку на ее пылающее лицо. Иоанна на миг косит взглядом на него. Лицо ее бледно, как полумесяц над флагом. И она снова погружает лицо в его пиджак и не движется. Оттокар ощущает ветер, дующий за окном, флаг над домом тетушки, словно ветер пустыни обжигает его лицо. Девочка висит на его руке, тяжелая и замершая.

– Тебе не холодно, Иоанна?

– Да, – доносится ее испуганный голос, зажатый его пиджаком.

Оттокар относит девочку на кровать. Иоанна словно окаменела. Граф прикрывает ее одеялом. Она морщит лоб, поджимает под себя ноги, сворачивается клубком.

– Ты не должна столько смотреть на этот флаг, – говорит Оттокар, – и не должна столько о нем думать. Надеюсь, что ему недолго висеть.

– Нет, нет, – отвечает Иоанна, – я буду смотреть. Я не сбегу от этого флага. Я буду глядеть на него до тех пор, пока мне станет все равно, висит ли он там или не висит.

– Отлично, – улыбается граф, – а теперь спи спокойно, Иоанна, а я вернусь на заседание Ассоциации любителей творчеств Гете, а ты обещай мне, что больше не будешь несчастной, да? – и целует ее в лоб.

Иоанна до того расчувствовалась, что не слышит стука закрываемой двери, и не замечает, что дверь открывается снова, и Фрида снова стоит в ее комнате и смотрит на ее сияющее лицо.

– Фрида, – Иоанна словно вскидывается со сна, – что делает женщина, когда ей двадцать один год?

– Она моется каждый день. А теперь спи.

Фрида гасит свет и выходит.

В просторном библиотечном зале доктор Гейзе держит речь. Воздух в зале сперт, не продохнуть. Гейнц открыл в конце зала двери на маленький балкон.

– Я спрашиваю себя, – говорит доктор Гейзе, – можно ли найти связь между творчеством Гете и нашей сегодняшней реальностью? Жизнь, в которой возникло его творчество, очень далека от нашей жизни. Произойдет ли то, что слова и звуки, волшебство которых было велико в те дни, потеряют для нас свой смысл? Уважаемые друзья, по сути, уже в самой постановке вопроса звучит высокомерие. Отдалившись от праотцев, отсекая корни культуры живших до нас поколений, мы оказываемся в страшном проигрыше. Сам вопрос говорит о нашем отчаянии, о нашей беспомощности перед реальностью, отрывающейся от этих ценностей…