Смерть отца - Наоми Френкель

Переулок заполняется людьми. Раскрываются окна, и многие прислушиваются к мелодии:

От долгих танцев она устала,И в своей постели уже засыпала,Но пришел лейтенант, полный сил,И ее невинности лишил.И вскричала она…

Посреди строки обрывается мелодия. Косоглазый перестал вертеть шарманку и тащит на цепи обезьянку Джико. Рот Флоры закрылся. Неожиданно около Ганса Папира возникла толстая госпожа Шенке, словно все утро ожидала этой минуты. По тротуару идут Отто и Мина. Вид Отто сегодня невероятно странный. Даже Саул моргает глазами. Мина извлекла из комода черный костюм, который достался ей по наследству от отца и был свадебным костюмом Отто. Вчера она его долго чистила черным кофе, так что заблестела старая ткань печальным серым цветом. Мина не согласилась, чтобы Отто поехал в то село в Силезии в своей потрепанной кепке. Ни за что! И теперь круглый черный котелок непривычно украшает голову Отто. И даже узкие черные брюки купили вчера к поездке Отто. И он подчинился с большой радостью указаниям Мины. Не было вещи, которую он не сделал, чтобы достойно почтить память убитых товарищей.

– Отто! – идет шепоток. – Отто без кепки, как сосиска без горчицы.

– Отто. – смеется Эльза, стоя рядом с Саулом, – Отто в узких брюках, как девственница на костылях.

Саул смотрит на нее с презрением. Дружба его с Эльзой давно закончилась.

– Саул, – кричит госпожа Гольдшмит из лавки, – почему ты еще стоишь здесь? Что ты здесь потерял, а? Уроки уже начались.

Нет у Саула терпения отвечать и объяснять матери даже вкратце, в чем дело. Такие удивительные события и с такой быстротой происходят сейчас в переулке.

Никто не может понять, каким образом с такой быстротой произошли события. Возможно, мать Хейни послужила поводом этому. Неожиданно оказалась около Отто и Мины. Голова закутана в черный платок, и длинное черное пальто на ней. В руках связка сосновых веток. Она их сорвала с сосны, растущей у могилы сына, и перевязала красной и черной лентами. Замкнутым и тяжелым выглядывало ее лицо из черного платка, глаза с какой-то особой бдительностью блуждали по переулку. Эти убийственные глаза вытягивали людей из домов. Окна захлопывались сильными ударами, ноги стучали по ступенькам, двери распахивались. Домохозяйки оставляли свои плиты, люди возникали из всех щелей, извозчик, везущий огромную фуру с пивом, привязал ржущих коней к стволу дерева. Тильда, симпатичная вдова Хейни, быстро закрыла свою швейную машинку. Прошли считанные минуты, и все эти люди выстроились в длинные шеренги за Миной, Отто и матерью Хейни. Слышен был тяжелый шаг людей по всему переулку, и все они сопровождали Отто, идущего к поезду, который повезет его в эту траурную поездку. Остались лишь горбун, Эльза, Флора, Бруно, и сын их Фриц со своей ватагой. Совершенно сбитый с толку, стоит у своего подвала Ганс Папир, и от большого страха кричит – «Куклочка-пухлочка» вслед маленькой Марихен, сиротке Хейни, которая бежит во всю прыть, так, что косички ее прыгают по сторонам, и даже головы не поворачивает в сторону Ганса.

Саул идет рядом с плотником Францем. Толстая Шенке шагает рядом с матерью Хейни. Голова ее гордо закинута вверх, и ветер развевает ее седые волосы. Около скамьи процессия останавливается. Безработные прячут карты в карманы. Оборванцы из дома Христова войска спасения волочат свою рваную обувь по асфальту. У киоска застыли Густав и «друзья» Клотильды Буш.

Никто не остался на скамье. Все сняли головные уборы, обнажили головы, как будто покойники тут, среди них. Даже старики, старухи, молодые, женщины и дети, проститутки и мелкие продавцы – все сняли шапки и платки – и ветер шевелит их волосы, и все лица странно взволнованы.

У шоссе движение задерживается. Полицейские в касках, притороченных к подбородкам и с резиновыми нагайками, появились на тротуарах. Также конные полицейские патрулируют вдоль процессии, тянущейся до самого горизонта. Флаги играют на крышах домов, кричащие предвыборные плакаты бросаются в глаза по всему пути.

Демонстрация, без флагов, без плакатов, без песен, становится огромной, и впереди – Отто, Мина и мать Хейни. У Отто чемодан в руках, взгляд устремлен вперед. Голова высокой, худой Мины возвышается над всеми головами. Глаза матери пылают. Высокие здания безмолвно взирают на демонстрацию. Стены поглощают шаги, стекла отражают лица.

Демонстрация миновала бедные районы. Уборщики с метлами в руках присоединяются к процессии. Водители трамваев и автобусов, остановившие движение, выходят из кабин и сопровождают часть дороги демонстрацию. Таксисты запирают машины и исчезают среди рядов, держа шапки в руках. На фабриках, расположенных по пути движения демонстрантов, на газовых предприятиях, гремят ворота. Рабочие услышали призыв. Берлин начинает спонтанную забастовку, демонстрируя свой траур по жертвам зверского убийства.

Свистки паровозов. Глава демонстрации пришел на вокзал. Там ждут Отто товарищи по делегации с огромными букетами и венками в руках. «Рабочие Берлина оплакивают убитых товарищей».

– Еще не все потеряно, – мать Хейни кладет руку на плечо Отто.

Вокзал забит народом. Крики теснящихся людей. Множество глаз устремлено на Отто и его товарищей.

– Говори, Отто, скажи им! – глаза матери сверлят его, – через пять минут поезд отходит, – шепчет она ему.

Отто, которому всегда есть, что сказать, сегодня молчит. Смотрит на лица множества друзей, жителей переулков, которых всех знает в лицо. Вот они, сыны Берлина, шапки в руках, цветные платки на шеях. И дочери Берлина, с кудрями завитыми щипцами и фальшивыми бриллиантами в мочках ушей. Все пришли. Крепыши, с которыми не стоит шутить и легкие на подъем женщины, пришли из темных дворов между стенами, истекающими потом и вонью, с чердаков и подвалов, из трактиров и уличных скамеек, и глаза их голодны. Они оттеснили рабочих фабрик. Они самая большая армия в столице Германии.

И между ними госпожа Шенке, стоит в первом ряду, устремив взгляд в Отто. В то время, как муж ее, по слухам, ходит в гитлеровской форме, чувствует она себя ответственной за все эти ужасные деяния. Глаза Отто обегают всех, пока не останавливаются на Сауле. Мальчик стоит рядом с госпожой Шенке и смотрит на своего друга Отто восхищенными глазами.

– Еще три минуты, – шепчет мать на ухо Отто.

Отто выпрямляется, встает на ящик, который подставил ему один из железнодорожных рабочих, и, маленький, кривоногий, он возвышается над всеми.

– Люди, – кричит Отто, и, несмотря на все усилия возвысить голос, он хрипнет. – Люди, мы – берлинцы, и длинные речи нам не по нутру. Поезд уже должен тронуться в путь, люди. Мы едины в трауре по нашим убитым товарищам. Надо сказать, друзья, все мы получили крещение в водах Шпрее, и я коротко скажу, без предисловий, прямо к делу! И это главное. – Товарищи тянут Отто за одежду, Паровоз дает свисток.

– Да, люди, сегодня вы были на высоте! – Издает Отто последнее восклицание поверх огромной людской массы.

– Долой фашистских преступников! – раздается крик из людской толпы.

Огромный вал сжатых в кулаки рук взметается вверх – приветственным прощанием Отто и товарищам. И так из огромной людской шеренги на перрон вышли только Мина, мать Хейни и близкие родственники членов делегации. И, само собой, Саул, который проскользнул внутрь и удостоился рукопожатия своего друга Отто. Саул сильно взволнован. По законам Движения ему запрещено участвовать в уличных политических демонстрациях. Но в эти минуты он вообще не думает о Движении.

Поезд отходит от вокзала. На перроне – густой запах копоти и дыма. Несколько минут еще висит котелок Отто в воздухе, последний взмах в знак прощания, и поезд исчезает.

Саул среди последних демонстрантов, покидающих вокзал. Улица почти опустела. Небольшие группы обсуждают демонстрацию. Задвигались автобусы и трамваи. Движение возобновилось по всем маршрутам. Перед вокзалом стоят косоглазый, мужичок в кепке и обезьянка Джико. Он продолжает крутить шарманку. Обезьянка танцует, а мужичок протягивает кепку для денег.

«Что мне сейчас делать? – думает Саул, – домой уже вернуться нельзя. Мать сразу поймет, что он в школе не был. Велосипед он оставил дома, а без него тяжело гулять по городу без копейки в кармане». Удрученный, он идет по улицам. С высокого стального моста надземной железной дороги город кажется весь сделанным из стали. Стальные столбы, поддерживающие мост, идут вдоль улицы и охлаждающе сверкают в полуденной жаре. Когда проносится поезд, сталь гремит, и полотно под ногами дрожит, и кажется, что дрожь эта приходит из глуби земли. Море красных флагов развивается здесь на ветру. Это рабочий квартал, место волнений и столкновений. Женщины и мужчины торопятся по своим делам, «конфетка» висит у каждого на лацкане одежды – так берлинцы называют значки партий. У большинства здесь «конфетка» красного цвета, круглая, с серпом и молотом. И чем больше собирается рабочих в синих головных уборах у трактиров и входов в дома, тем больше становится полицейских, стучащих своими тяжелыми сапогами по тротуару под мостом, словно бы ищущих под ним укрытие.