Змея и Крылья Ночи - Карисса Бродбент

того, как стала свидетелем того, что случилось с той маленькой девочкой. И все равно, поднимаясь сегодня с холма, я сомневалась, была ли это хорошая идея.

Я думала, что готова. Работа в человеческих районах что-то успокоила во мне. Это не заставило забыть образ заплаканного лица той маленькой девочки, но это заставило почувствовать, что ее боль чего-то стоит.

И все же, с каждым шагом, который я делала по направлению к месту встречи с Винсентом, я чувствовала себя все меньше и меньше. Все части себя, которые я так тщательно скрывала от него, были слишком близко к поверхности.

Поэтому я почувствовала облегчение, когда он так посмотрел на меня, и это заставило весь мой гнев улетучиться. Он беспокоился обо мне, и он любил меня. Это было все, что имело значение.

— Тебе больно?

Винсент обошел меня кругом, оглядывая с ног до головы, хотя я была одета в кожаную одежду, закрывавшую все мое тело, а шрамы от ранений были скрыты под броней.

— Я в порядке.

— Ты не выглядела нормально. Ты выглядела… — Его спина выпрямилась, отцовское беспокойство сменилось яростью Короля Ночнорожденных. — О чем, — шипел он, — ты думала? Ты чуть не проиграла то состязание. Ты чуть не лишилась жизни. Ради чего?

Этот взгляд был достаточно холодным, чтобы снова заморозить мое сердце.

Ради чего?

После сказанного, я словно вновь оказалась в лабиринте, смотрела на этого ребенка, и ужасающее осознание обрушилось на меня. За многие годы я научилась тщательно контролировать свои эмоции, злость вызывает ряд физических реакций, но в этот раз она поразила меня сильно и быстро.

— Почему в этом испытании участвовали люди? — спросила я.

Я говорила спокойно, но Винсент научил меня превращать слова в сталь. Он понял это сейчас, удивленно моргая.

— Судебные процессы не находятся под моей юрисдикцией.

— Это неправда.

Удивление перешло в возмущение.

— Прости?

— Ты их не казнишь, но они находятся под твоей юрисдикцией. А люди — граждане Дома Ночи. Есть… есть защита. Должна была быть защита.

Я все время осознавала, что словно запинаюсь и путаюсь в своих же словах. В моей голове они звучали решительно и убежденно. Вслух они звучали слабо и по-детски.

Его взгляд стал более холодным.

— Защита? Их жизни принадлежат Ниаксии. Так же, как и моя. Как и твоя. И если это то, для чего они ей нужны…

— Дети? Ей нужны дети для развлечения? Для…

Я оборвала себя и повернулась так, чтобы мое лицо было скрыто в тени. Бесполезно. Это ничего не скроет от вампира.

Что-то в нем смягчилось. Я услышала перемену в его голосе, он превратился из отца в короля, а теперь снова стал моим отцом.

— Позволь мне войти в твой разум, маленькая змейка, — прошептал он.

Он не знал, о чем просит. Если бы я ему показала, ему бы не понравилось то, что он там увидит. Слова, тяжелым грузом лежавшие на моем языке, имели вкус предательства — они могли выдать меня ему как человека, слишком непохожего на него. Недостаточно для вампира.

— Человеческая жизнь не должна стоить так мало, — сказала я. — Есть причина, по которой людей защищают в пределах их районов.

— Все наши жизни стоят дешево, Орайя. Человеческая. Вампирская. Даже жизни богов.

Он сказал это с некоторой жалостью, как будто был удивлен, что ему приходится объяснять что-то настолько очевидное.

Это было правдой. Смерть была повсюду в Доме Ночи. Родители убивали своих детей. Дети убивали своих родителей. Влюбленные лишали друг друга жизни в ночи, зайдя слишком далеко в порыве страсти. Даже истории о наших богах были порочны, низшие божества часто убивали не более чем ради забавы. Ночнорожденные выковали свой народ и свои клинки из стали, твердой, холодной и неумолимой.

Это была жизнь. Возможно, это был знак того, что со мной что-то не так, и я пыталась принять это. Пыталась вбить себя в этот клинок. Возможно, это было потому, что я не была ни человеком, ни вампиром, и потому, что, стоя на этой границе, было так ясно видно, насколько велики различия.

— По крайней мере, вампиры умирали ради чего-то, — сказала я.

— Мы все за что-то умираем. Неважно, вампир ты или человек.

Я не приняла этот ответ. Я вообще его не приняла. Если бы я умерла в Кеджари, по крайней мере, я бы сделала это по собственной воле. Но те люди? За что они умерли? Ни за что. Развлечение для нашей кровожадной богини и кровожадного населения. Я выбрала эту жизнь, а тот ребенок — нет.

Винсент был прав в том, что Дом Ночи не уважает ни одну жизнь, но, конечно, некоторые из них ценятся больше, чем другие.

Я старалась остановить себя на этом. Но не смогла. Слова пришли раньше, чем я смогла остановить себя.

— Это могла быть я. Та девочка. Это могла быть я. Ты когда-нибудь думал об этом?

Выражение лица Винсента потемнело, как грозовые тучи, затмевающие мощную неподвижность луны.

— Это никогда не была бы ты, Орайя.

— Я…

Человек. Я так редко говорила ему это слово. Никогда не произносила его вслух. Как будто это был какой-то грязный термин, который никто из нас не хотел признавать.

— Ты не такая, как они, — решительно вклинился он. — Это никогда не была бы ты.

Он был неправ. Я знала это, как и то, что лучше не говорить об этом.

Он подошел ближе, тени в его взгляде становились все глубже, все яростнее.

— Ты хочешь изменить этот мир, маленькая змейка? Тогда взберись на свою клетку так высоко, чтобы никто не смог тебя поймать. Сломай ее прутья и сделай их своим оружием. Нет ничего острее. Я знаю, потому что я это сделал.

Я привыкла видеть Винсента-короля, Винсента-отца, но так редко я наблюдала его вот в таком виде: Винсент-революционер. Иногда было легко забыть, что он изменил это королевство. Он знал, каково это — жаждать перемен.

— В этом мире ничего нельзя добиться без власти, — говорил он. — А власть требует жертв, сосредоточенности и безжалостности.

Его взгляд устремился в тень позади меня, и я подумала, не думает ли он о своем собственном восхождении к власти и обо всем, что она у него отняла. Я знала, что он тоже принес себя в жертву. Но взамен он стал самым могущественным королем, которого когда-либо видел Дом Ночи. Он смог сделать это королевство таким, каким хотел его видеть.

В этом мире ничего нельзя добиться без власти.

Правда. В хорошем и плохом смысле. Возможно, единственная польза, которую