Кентерберийская сказочка - Уильям Блум

– Хороший сегодня денек, правда, милый? – спросила его мама.

– Да, отличный. Мы ездили за город.

– Ты, Дженни и Келвин? – спросил отец.

– Да. Машинка у него классная. Там и радио, и крыша раздвижная.

– А Филип не ездил?

– Ты же знаешь, что нет. Он весь день сидел дома.

– Дело не в этом. – Джеффри Холланд взглянул на сына. – Почему ты не взял его с собой?

– Но Келвин его даже не знает. И он его не приглашал. Что я мог поделать?

– Вполне мог Келвину подсказать. Брат только что приехал. Неужели тебе не хочется с ним побыть? Показать город. Познакомить с кем-нибудь.

– Ты прав, папа.

– Почему же ты этого не сделал? – Не подумал.

– Это не ответ, Тристрам. Я спрашиваю, почему ты не взял с собой брата?

Диана Холланд опустила журнал.

– Но он уже ответил, Джеффри. Он сказал, что Келвин Филипа не приглашал. А взял их за город именно он.

– У нас с Тристрамом мужской разговор, так что просьба не вмешиваться. И он прекрасно понимает, о чем идет речь. Я прав, Тристрам?

Тристрам смотрел прямо перед собой.

– Понимаешь ведь, а? Мама думает, что ты все еще нуждаешься в ее защите, но ты прекрасно знаешь, к чему я клоню. Я жду ответа.

– Но я уже сказал – Келвин его не звал.

– Это отговорка, а мне нужен ответ. Тебе последнее время слишком многое сходит с рук. Твоя мама готова разрешить тебе все.

– Джеффри!

Диана Холланд поднялась.

– Видимо, она и сейчас хочет защитить. Оставь его, Диана. Он сам за себя может постоять.

– Господи, Джеффри, Тристрам тут совершенно ни при чем, ты сам знаешь. Оставь мальчика в покое. Если тебе кого-то позарез нужно ударить, ударь меня, но ребенка не трогай.

– Ты считаешь, что без тебя ничего обойтись не может. Но тут разговор действительно мужской. Либо сиди и молчи, либо выйди, если не хочешь выглядеть глупо.

Она посмотрела на Тристрама, но тот словно окаменел. Сидел и молчал, чуть побледнев.

– А-а, все вы одинаковые. Что ж, поиграйте в мужчин. Ничего вы не понимаете. Ни тот, ни другой.

И она вышла, хлопнув дверью.

– Итак? Я жду ответа. Так больше продолжаться не может. Я надеялся, что с приездом брата все придет в норму. Но ты стал еще хуже. Так вот, послушай. Ты взял себе в голову, что можешь делать все, что тебе заблагорассудится. Я не знаю, чем вы там целыми днями занимаетесь с этой девочкой, но этому надо положить конец. Я не говорю, что ты должен перестать с ней встречаться, но надо и о семье не забывать. Твоя мама из-за всего этого совсем извелась, а теперь, значит, брата тоже побоку? Дженни – замечательная девочка, не сомневаюсь, что она тебе очень нравится, но ты еще совсем ребенок, а мы все-таки твои родители…

Тристрам, еще сильнее побледнев, встал и взглянул отцу прямо в глаза. Отец, удобно сидевший в кресле, поднял голову.

– Ты ничего, – с расстановкой, негромко и взвешенно произнес Тристрам, – ничего не знаешь.

Отец резко поднялся и одним коротким движением влепил сыну пощечину. Голова Тристрама дернулась в сторону, но он медленно ее повернул и снова взглянул на отца.

– Извини, – опять-таки негромко и с расстановкой сказал он, – но ты ничего не знаешь и не понимаешь.

– Выйди из комнаты. Когда придешь в себя, наглости и самодовольства поубавится, можешь вернуться, и мы поговорим. А сейчас – выйди.

На лестнице Тристрам встретился с матерью. Она окинула его быстрым взглядом, но не сказала ни слова. На кровати Тристрама лежал Филип.

– Я слышал, отец на тебя кричал. Что-то он разгулялся. В чем дело?

– Ни в чем.

– Так не бывает.

– Он решил, что ты должен был с нами поехать за город.

– Что? С тобой, с ней и Келвином? Ничего себе, шуточки. С вами тремя? Это у него что-то с головой.

– Не знаю, что у него с головой.

– Спятил, вот что. Ну, и чем же вы занимались?

– Поехали за город, там погуляли.

– Да ну? Погуляли, значит? Ты и Дженни погуляли, вот и все развлечение. Вы с ней, я так понимаю, все время гуляете.

– Сам не знаешь, что несешь.

– Ой ли? Видел я вас, голубочков, и с Вероникой разговаривал. Вы же все время вместе. И ты мне будешь говорить, что вы только и делаете, что гуляете? Ха-ха.

– Дурак ты.

– Не хочешь отвечать. А я спорить готов, что ты ее долбаешь. Спорить готов.

– Нет. И вообще, оставь меня в покое.

– Долбаешь, спорить буду.

– Отстань.

– Что, скажешь нет?

– Оставь меня в покое, говорят тебе.

– Я тебя никак расстроил? А что это значит? Что я прав.

– Шел бы ты!

– Ну, оставлю я тебя в покое, что будешь делать? О своей Дженни мечтать? Над вами же все смеются. И ты будешь мне рассказывать, что ты ее не попробовал? Двадцать девушек невинных пригласили погулять, на гулянке умудрились все невинность потерять.

– Катись на хрен.

– Ой, обидели ребеночка, сейчас заплачет. «Оставь меня в покое». «Катись на хрен». Оставь нас с Дженни в покое. Ой-ой-ой.

Тристрам схватил с подоконника мраморный кругляш – пресс для бумаги – и кинулся через всю комнату на брата. Усевшись тому на грудь, вскинул руку с прессом над головой.

– Сказал, оставь меня в покое. – Глаза его горели недобрым пламенем, рот вытянулся тонкой ниткой. – Не отстанешь – убью. Убью, понял?

Филип посмотрел на кругляш, потом на лицо брата.

– Ладно. Ладно. Успокойся. Пошутить нельзя. Слезай.

Тристрам отпустил Филипа, и тот секунду подумал – а не надрать ли нахалу уши? – но, еще раз взглянув на брата, решил, что не стоит. Он выскользнул из комнаты и остановился на площадке. «Оставь меня в покое». Скопировав таким образом брата, он ушел в свою комнату.

ГЛАВА 40

Я лежал на кровати и разглядывал свое дурацкое толстое тело. Да, дурацкое. Ну и что? Зато во всем остальном – полный порядок. Я же – Господь Бог, на все смотрю сверху, великодушно поглаживаю весь мир, снисхожу до него, поддерживаю теплым словом. Все теперь – мои дети, все в моих руках и мне подвластны.

Да, мне теперь подвластно все, стоит только шевельнуть пальцем. Ясно, Большой Джон? Что скажешь? Моя потная лапа тебе больше не требуется, верно? Или как? Я поднапряг мышцы, и он чуть дернулся, как бы подмигивая мне в ответ. Ладно, ложись на бочок и отдыхай.

А мои детишки теперь и вправду мои. Все остальное – ерунда, правда же, Большой Джон? Вообще, теперь весь мир льет воду на нашу с тобой мельницу. И не будет больше вскрикиваний во сне, не будет эротических фантазий.

Я разгладил рукой простыню. Чистое белье, и мое тело – почти такое же белое. Что же, я – Бог? Нет. Увы. Но я знаю Его, и теперь Он – на моей стороне. Поначалу Он допустил ошибку, но сейчас у Него есть время, и Он ее исправляет. Я вдавил палец в живот. Он утонул на несколько дюймов – и что с того? Что с того, черт подери? Кому какое дело до моего живота? Я вполне могу расслабиться – откинуться на спину и расслабиться. Я уже испытал высшее наслаждение, а если захочется еще, я всегда его получу. Детишки всегда мне его доставят.