Жало Скорпиона - Вильям Козлов

— Замок, дура! — рявкнул Ломов. — Я хочу запереть этих ублюдков в столярке, врубилась?

— Я сейчас, Мишенька! — засуетилась Нинка. Подняла шапку и потрусила в обход побитых парней под арку.

Хрущ за ноги подтащил крепыша к дверям, зашвырнул его внутрь, повернул злое квадратное лицо с сузившимися глазами к остальным.

— Вам помочь, суки, или сами зайдете? — кивнул он на черный провал двери. Курок, негромко подвывая, первым юркнул в столярку. Золотозубого пришлось загнать туда пинками под зад — он все еще не мог толком разогнуться. Лицо бледное, лишь зуб блестит в ощеренном рту.

Появилась Примакова с новеньким замком и ключами на кольце.

— Подойдет, Мишенька? — заглянула она ему в глаза. — Ты на меня не сердись, мой золотой. Этот Санин грозился порезать.

— Я с тобой еще разберусь, — замыкая дверь на замок, пообещал Хрущ. На всякий случай он и к квадратному окну привалил железное корыто из-под цементного раствора. — Покарауль тут, тупая корова! — приказал он ей и торопливо зашагал к автомату, позвонил своим и, назвав адрес, велел срочно прибыть к нему.

Примакова стояла у дверей, как часовой, и дымила сигаретой. Увидев его, сказала:

— Мишенька, Петя Санин... Его дружок говорит... — она кивнула на дверь с блестящим замком. — В общем, худо ему, изо рта кровь идет.

— Пожалела гаденыша? — повернул к ней злое, с вздувшейся щекой — след нунчака — лицо Ломов. — Думаешь, они со мной собирались в бирюльки тут играть?

— Мишенька, заведующая меня на весь день к тебе отпустила. — Она кокетливо взглянула на него снизу вверх. — Если ты хочешь...

— Вот сдам эту шушеру своим ребятам — пусть их научат уважению к старшим... — ухмыльнулся Хрущ. — А ты, стервочка, прихвати из магазина жратвы и хорошей выпивки — и ко мне!

— Не сердись, Мишенька, — зачастила девушка. — Не могла же я с ними с тремя справиться? Заставили позвонить тебе, сами рядом стояли... Курок сказал своим дружкам, что у тебя рука сломана и, мол, делать с тобой им троим нечего. А ты как раскидал их! Это с больной-то рукой!

— Нечего было эту мразь приваживать, — остывая, проговорил Ломов. — Чего он к тебе повадился?

— А что, я не могу никому понравиться? — осмелев, подбоченилась Нина. Грудь ее распирала кожаную куртку. Она уже почувствовала, что гроза миновала. — На меня многие поглядывают с интересом.

— Вертишь направо-налево своей толстой жопой, — сдвинув брови и поглаживая ноющую скулу, проворчал Хрущ. Хотя он так и сказал, а задница и грудь у Ниночки были в полном порядке, да и ноги ничего.

— Утром привезли несколько ящиков шотландской водки «Вирджиния», — похвасталась девушка. — Лучше венгерского «Абсолюта». Я для тебя взяла две бутылки.

Тут подошли трое парней в «коже», широких твидовых брюках и ослепительно белых кроссовках. Проводив взглядом плавно покачивающую пышными бедрами Примакову, Хрущ распорядился:

— Вот, кореша, ключ, — он кивнул на дверь. — Разберитесь как следует с теми тремя сявками — они тут мне надумали права качать! И чтобы ни одного их похабного рыла я здесь больше не видел.

— Бу сде! — коротко ответил плечистый парень с глазами навыкате и рыжей челкой из-под круглого козырька пижонской теплой кепки с наушниками.

— А потом? — спросил второй, ростом пониже, но в плечах тоже могучий.

— Что потом? — остановился Ломов, уже было направившийся прочь со двора.

— Здесь оставить или... на свалку?

— Я же сказал: разберитесь, а мочить никого не надо. Но чтобы на всю жизнь запомнили, как соваться в чужие владения, и другим бы заказали.

— Бу сде, шеф! — ухмыльнулся плечистый. — Слышали, хлопцы? Бить сучар, но не до смерти. Трупов нам не надо.

Настроение у Ломова улучшилось: худо-бедно, но он все-таки с тремя «отморозками» справился, несмотря на сломанную правую руку. И какие глаза были у Нинки Примаковой! Пусть знает, сучка, что с ним, Хрущом, шутить опасно. В магазин со вспухшей скулой — других видимых повреждений вроде бы нет — он не стал заходить, дождался продавщицу на улице. С низкого, серого неба стал накрапывать мелкий дождик. На пушистой шапочке Примаковой заискрились мелкие капли. В руке у нее фирменная сумка с закуской и выпивкой. Михаилу и в голову не пришло взять ее. Не то чтобы он сердился на толстушку, просто каждый в этом мире должен знать свое место. А вот у Кристины Васильевой взял бы он сумку? Этого Ломов не знал. Воспоминания о синеглазой и золотоволосой красавице не оставляли его, но он дал себе слово больше не приходить к ее дому, не преследовать на улице. Позже он, конечно, посчитается с ее хахалем. Хрущ обид никому не прощал.

— Мишенька, в городе свирепствует эпидемия гриппа, ничего, что я утром съела два зубка чеснока? — тараторила, семеня рядом с ним, Примакова. — У нас в магазине все теперь жрут чеснок, говорят, помогает не заболеть.

«Вот дурища! — поморщился Ломов. Съела два зубка чеснока... Теперь и мне надо хавать, а то ведь из ее пасти разить будет!..»

Будто прочтя его мысли, Нина прибавила:

— Я и для тебя захватила пару головок болгарского... Под водочку и карбонат с икоркой хорошо пойдет! Заведующая велела тебе кланяться.     

— Может, ее пригласить? — осклабился Хрущ. — На пару выступите?

Надо отдать должное продавщице — приготовить закуску, хороший обед она может. Что вспоминать Кристину, если она теперь для него отрезанный ломоть? А пышка Нинка всегда рядом и никуда не денется — свистни, и тут же прибежит... с сумкой, полной жратвы и выпивки. Кристина с ним ни разу не выпила, а Примакова и тут не отстает! Теперь, когда он, Хрущ, избавил их от бешеных «отморозков», коряга-заведующая ничего не пожалеет... Да и в постели Нинка старается изо всех сил угодить, не то что Кристина...

— Застоялся жеребец! — обиделась Ниночка. — Ей же скоро сорок. И ноги кривые. Она грузчику Диме платит за каждую ночь, так тот еще и нос воротит!

— Да пошутил я, — сказал Ломов. — Видел я твою заведующую в гробу.

— Коряга, а на молоденьких смотрит... Мишенька, у Курка был наган, — оглянувшись по сторонам — они шагали по тротуару, — вполголоса произнесла Примакова.

— Что же ты, курва, сразу не сказала? — остановился Хрущ. — Может, газовый?

— Хвастался, что настоящий. Мол, захочет и тебя продырявит.

— Черный или белый?

— Чего? А-а, наган, — сообразила Нина. — Белый такой.

— Китайская зажигалка, — пробормотал Ломов. — Пудрит тебе мозги, а ты веришь!

— Я в наганах-пистолетах не разбираюсь, — сказала она.

Впрочем, чего он запаниковал? Его ребята дело знают, да и Курку сейчас не до пистолета. Уж догадаются обшмонать их всех, ребята опытные. А стволы теперь у всякой шелупени могут быть. Кавказцы в длинных плащах-пальто чуть ли не в открытую их носят в заплечных кобурах. Эти чувствуют себя в Питере свободнее, чем у себя дома.

Хрущ люто ненавидел «черных» и, его бы воля, всю воровскую мафию иногородних вырезал бы...

— Больше твой поганый Курок...

— Мой? — обидчиво стрельнула на него глазами Нина.

— ...носа в ваш магазин не покажет, — проигнорировав ее замечание, продолжил он.

— Да он — злобный дохляк, и у него изо рта пахнет, — сказала Нина. — А этот, в смешной кепочке, который палками на цепочке махал, ничего-о-о!

— Б... ты все-таки, Нинка! — покачал головой Ломов, уж в который раз подумав, что Бог явно обделил продавщицу умом. Ну чего несет? То про какой-то дурацкий чеснок, то про мужиков!

— Говоришь — заведующая тебя на весь день отпустила? — мстительно заметил он. — Так вот, наведешь у меня порядок в квартире: немытой посуды накопилось, ванну надраишь, паркетные полы натрешь, ковер пропылесосишь...

— А ты что будешь делать, Мишенька? — покосилась на него девушка.

— Я? — Хрущ явно был не готов к ответу. — Я... буду тебя...

— Тогда уж лучше не меня, а пылесос... — хихикнула Ниночка. — В каком-то порнографическом мультике я видела, как здоровенный негр удовлетворял свою похоть с прыгающим пылесосом...

— И ты такую муть смотришь? — поморщился он.

— А еще я смотрела по видику, как семь гномов вот с такими... — она отмерила рукой, — имели «хором» спящую Белоснежку.

А я в натуре видел, как таких, как ты, дурех, в сауне ставили «паровозиком», пускали «в круг», укладывали ромашкой, пропуская через «очередняк»... — хохотнул, вспомнив былое, Хрущ.

Когда они подошли к дому, с уличного дерева прямо к ним под ноги спланировала крупная черноголовая ворона. Бесстрашно посмотрела на них блестящими глазами-бусинками и степенно отступила чуть в сторону, уступая дорогу.

— Как осмелели, стервятницы! — сказал Ломов. — Никого не боятся. А голубей стало в городе меньше. Ты заметила? Их вонючие бомжи отлавливают и жрут.

— Я на ворон и голубей не смотрю, Мишенька, — сказала Примакова, ногой открывая дверь дома.

«Эх, Нинка! — с тоской подумал Михаил, уж в который раз за сегодняшний день вспомнив Кристину. — Лучше бы ты поменьше раскрывала свой ротик на улице... Вот в постели — это другое дело!» — и, не удержавшись, хмыкнул.