К востоку от Эдема - Джон Стейнбек

— Я должен поразмыслить.

Лошади шагали, сами выбирая дорогу; головы их были низко опущены, поводья свободно свисали полукружьями.

— Останетесь у нас ночевать? — спросил Адам.

— Вообще-то мог бы, но, думаю, не стоит. Я не предупредил Лизу, что уеду с ночевкой. Не хочу, чтобы она волновалась.

— Но она же знает, где вы.

— Знает, конечно. И все-таки я вернусь домой. Пусть попозже, это не суть важно. А вот поужинаю у вас с удовольствием. Да, кстати, когда вы хотите, чтобы я взялся за колодцы?

— Сейчас… то есть, как только сможете. — Вода, знаете ли, удовольствие не из дешевых. Я буду брать с вас по пятьдесят центов за фут, а возможно, и больше, если упремся в известняк или камень. Так что работа встанет вам в приличную сумму.

— Деньги у меня есть. Мне нужны колодцы. Понимаете, мистер Гамильтон… — Зовите меня Самюэл, так будет проще. — Понимаете, Самюэл, я решил превратить эту землю в сад. Ведь меня зовут Адам, не забывайте. Но мой рай, мой Эдем, ещё даже не создан, так что об изгнании думать рано.

— Превратить свою землю в сад, чтобы почувствовать себя в раю — лучше, пожалуй, и не сказать! — воскликнул Самюэл. Потом усмехнулся: — Ну и где же будут расти плоды познания?

— Яблони я сажать не буду. Зачем искушать судьбу?

— А что по этому поводу говорит Ева? У неё ведь есть и собственное мнение, вы же помните. Все Евы страсть как любят яблоки.

— Все, кроме моей. — Глаза у Адама сияли. — Такую Еву вы ещё не видели. Она с радостью одобрит любое мое решение. Никто и представить себе не может, какая это чистая душа!

— Вам досталось редкое сокровище. Даже не знаю, что сравнить с таким щедрым подарком небес.

Они подъезжали к входу в лощину, где стоял дом Санчеса. Вдали уже виднелись круглые кроны могучих виргинских дубов.

— Подарок небес, — тихо повторил Адам. — Вам не понять. Этого никто не поймет. Вся моя жизнь была серой и унылой, мистер Гамильтон… Самюэл. Не то, чтобы я жил хуже других, но моя жизнь была… никакой. Даже не знаю, почему я вам это рассказываю. — Может быть, потому что мне интересно. — Моя мать… она умерла, когда я был младенцем, я её не помню. Мачеха у меня была женщина хорошая, но издерганная и больная. Отец был суровый, правильный… возможно, он был даже великий человек.

— Но любви к нему вы не питали?

— Он вызывал у меня чувство, схожее с тем, что испытываешь в церкви, своего рода благоговение, смешанное с изрядной долей страха.

Самюэл кивнул.

— Понимаю. Некоторые любят, когда к ним так относятся. — Он грустно улыбнулся. — А вот меня такое никогда не привлекало. — Лиза говорит, в этом моя слабость.

— Отец отдал меня в армию. Я воевал на западе, с индейцами.

— Да, вы говорили. Но склад ума у вас не военный.

— Я был плохим солдатом. Ох, кажется, я вам все про себя выложу!

— Значит, вам это сейчас нужно. Без причины не бывает.

— Необходимо, чтобы солдат сам хотел делать все то, к чему нас принуждали на войне… необходимо по меньшей мере испытывать удовлетворение от того, что ты делаешь. Я же не мог объяснить себе, почему я обязан убивать людей, и я не мог понять те объяснения, которые нам предлагали.

Несколько минут они ехали молча. Потом Адам снова заговорил:

— Когда я расстался с армией, мне казалось, будто я выполз из трясины, будто я весь в грязи. И я долго бродяжил, прежде чем вернулся домой, в то место, которое я помнил, но не любил.

— А ваш отец?

— Он к тому времени умер, дом был для меня лишь пристанищем, где можно коротать время или работать в ожидании смерти, тоскливом, как ожидание безрадостной встречи.

— Вы в семье один?

— Нет, у меня есть брат.

— А он где?.. Дожидается «встречи»?

— Да… да, вот именно. А потом появилась Кэти. Но об этом, наверно, в другой раз, когда у меня будет настроение рассказывать, а у вас — охота слушать.

— Слушать мне всегда охота, — сказал Самюэл. — Меня хлебом не корми, только бы послушать какую-нибудь историю.

— От неё будто исходил свет. И все вокруг расцвело. Мир открылся мне навстречу. Каждое утро прочило славный день. И все стало возможно, доступно. И люди вокруг стали добрые и красивые. И у меня пропал страх.

— Мне это состояние знакомо, — кивнул Самюэл. Я давно с ним в дружбе. Посетив человека раз, оно уже не умирает, но иногда куда-то уходит, или, может быть, ты сам от него уходишь. Да, узнаю… знакома каждая черта.

— И все это принесла с собой маленькая изувеченная девушка.

— А может, то раскрылась ваша собственная душа?

— Нет-нет. Если бы это во мне было заложено, оно бы проявилось раньше. Нет, чудо принесла с собой Кэти, без неё не было бы ничего. Теперь вы понимаете, зачем мне колодцы. Я должен чем-то отплатить за этот бесценный дар. И потому я создам здесь прекраснейший, великолепный сад, достойный стать её домом, чтобы здесь сиял её свет.

Самюэл с трудом проглотил подступивший к горлу ком, и, когда заговорил, голос его звучал хрипло.

— Я понимаю, этого требует мой долг, — сказал он. Да, если я честный человек, если я друг вам, я обязан выполнить свой долг. — О чем вы?

— Мой долг, — саркастически продолжал Самюэл, растоптать вашу светлую мечту, вывалять её в грязи, чтобы опасный свет не пробивался сквозь налипшую мерзость. — Он говорил с нарастающей страстью, все громче и громче. — Мой долг ткнуть вас носом в эту мерзость, чтобы вы поняли, сколь порочно и страшно то, что вы замыслили. Мне следует призвать вас вглядеться в вашу мечту и увидеть, что на самом деле она непотребна. Мне следует принудить вас задуматься о непостоянстве чувств и привести примеры. Подкинуть вам платок Отелло. Да, я знаю, к чему меня обязывает долг. Мне следует прояснить сумбур, царящий у вас в голове, доказать, что ваш порыв убог и свежести в нём не больше, чем в дохлой корове. Если я исполню свой долг добросовестно, мне удается вернуть вам вашу прежнюю дрянную жизнь, и я буду доволен, а вас радостно примут в свое общество заплесневевшие неудачники.

— Это что, шутка? Вероятно, я зря вам рассказал…

— Таков долг друга. Когда-то у меня был друг, который исполнил свой долг и наставил меня на путь истинный. Но я плохой друг. И я не снищу за это похвалы среди себе подобных. Ваша мечта прекрасна, так сберегите же её, пусть она озарит вашу жизнь. А я — я выкопаю для вас колодцы: надо будет, дойду до самого чрева земли. И выжму оттуда воду, как сок из апельсина.

Они проехали под высокими дубами и повернули к дому.

— Вон она, сидит на лужайке, — сказал Адам. И громко крикнул:

— Кэти, он говорит, здесь есть вода… много! — Повернувшись к Самюэлу, он взволнованно прошептал:

— Она ждет ребенка, я вам не говорил?

— Даже издали видно, какая она красивая, — сказал Самюэл.

Жара не спадала весь день, и Ли накрыл стол на воздухе, под дубом; солнце приближалось к западным горам. Ли все быстрее сновал между кухней и столом, вынося приготовленные к ужину холодное мясо, пикули, картофельный салат, кокосовый торт и пирог с персиками. В центре стола стоял огромный глиняный кувшин с молоком.

Адам и Самюэл вышли из бани, на лице и волосах у них поблескивали капли воды, борода у Самюэла распушилась. Мужчины встали у стола, дожидаясь, пока подойдет Кэти.

Она шла медленно и смотрела под ноги, словно боялась упасть. Пышная юбка и передник отчасти скрывали её беременность. В безмятежном лице было что-то детское, руки она держала перед грудью, сцепив их в замочек. Лишь дойдя до стола, она подняла глаза, взглянула на Самюэла, потом посмотрела на Адама. Адам подвинул ей стул.

— Это мистер Гамильтон, дорогая. Познакомься. Она подала Самюэлу руку:

— Здравствуйте.

Самюэл внимательно разглядывал Кэти.

— Да вы красавица, — сказал он. — Рад знакомству. Вы, надеюсь, чувствуете себя хорошо. — Спасибо. Грех жаловаться. Мужчины сели за стол.

— Она всегда так чинно держится, иначе просто не умеет, — заметил Адам. — С ней самый обычный ужин превращается в целое событие.

— Ну зачем ты так говоришь? — возразила она. — Это неправда.

— Самюэл, разве у вас нет ощущения, что вы на званом приеме?

— Да, есть, и могу вам сказать, что я великий охотник ходить по гостям. А мои дети, они и того хуже. Том, например, очень к вам напрашивался. Ему только бы не сидеть на ранчо.

Внезапно Самюэл понял, что нарочно говорит так долго, потому что иначе за столом воцарится молчание. Он закрыл рот, и наступила полная тишина. Кэти смотрела себе в тарелку на кусочек жареной баранины. Вонзив в мясо острые мелкие зубы, она подняла взгляд. Её широко посаженные глаза не выражали ничего. Самюэл поежился.

— Вам что, холодно? — спросил Адам.

— Холодно? Нет. Просто вдруг мурашки по коже побежали.

— Понимаю, со мной тоже иногда бывает. И снова повисла тишина. Самюэл ожидал, что завяжется какой-нибудь разговор, но понимал, что надеется напрасно.