Поэты 1840–1850-х годов - Борис Бухштаб

ГЛАВА ВТОРАЯ

Блистали ложи золотые,Народу тьма — и час настал,Желанный час, когда впервыеМочалов Гамлета играл!Я помню этот день чудесный!Шекспир, по слухам нам известный,И нашу сцену посетил:Как будто стройный ряд светилПрошли невиданные сцены.Нам открывался новый свет,Пока не выведал ГамлетБратоубийственной измены,Как зверь подстреленный вскочилИ смехом кровь заледенил!

Народ весь дрогнул — страх и холодЕго объял! И раз за разТут сердце стукнуло как молот…Но миг прошел — и, разразясьНеслыханным, безумным треском,Толпа и воплями и плескомВзгремела! Этот страшный гул,Казалось, своды пошатнул!А он, он, гордый, с ликом бледным,В красе трагической своей,Стоял как некий чародей,Смеялся хохотом победным,И вечно памятен для всехОстался этот грозный смех!

Тогда как, действие кончая,Над сценой занавес упалИ, вновь «Мочалова!» взывая,Партер стучал, раек стонал,—Тогда, шумящею толпоюСбегая лестницей витою,Внизу сошелся сонм друзейТогдашней сцены и искусства.Неясен был их речи звук,В объятиях, в пожатье рукСпешило выразиться чувство —И вот в кофейную, теснясь,Толпа их шумно понеслась.

Уж там стояла мгла седая,В дыму тускнел огонь свечейИ, сотней трубки набивая,Шнырял услужливый лакей.Уж в угол отдаленный залыСобрались дружно театралы —И тише стал их разговор:Их занял всех ученый спор.Тот спор еще до их приходаВели два зрителя давно,Усевшись с чаем на окно,Вдали от праздного народа,Один, расчетливый в словах,В перчатках белых и в очках.

«Нет, нет, профессор! как хотите, —Его противник говорил, —Не так на дело вы глядите!Вас Тик и Шлегель с толку сбил,Совсем не в этом наша сила…»— «Да что ж, нельзя смотреть, мой милый,Шекспира в этом тени нет!Ваш средний круг, и высший свет,И ваш народ — такие дети!Что так в восторг приводит их?Плох перевод, неверен стих,Балетные костюмы эти!..Да где ж вам и актеров взятьВ Шекспире роли понимать?»

— Где взять? У нас! В том наша слава,Что быстро школу мы прошли;Не в ней своим талантам право,А в силе собственной нашли.Значенье наше тем велико!Не он ли начал с Полиника,Мочалов наш? С недавних порОн был и Фердинанд, и Мор,Но чьим он формам покорился?Везде его таланта лучСвоеобычен и могуч.Как метеор, он нам явилсяИ одиноко догорел —Но в нем дар русский уцелел!

Затем, в нем что-то есть такое,То, чем игра его жива.И на него, как на героя,Смотреть стекается МоскваИ ценит дар его высоко!Так сам Шекспир, когда глубокоХудожника с Гамлетом слил,Актера нам определил.Вот эти чуйки, лисьи шубы,Им разве надобен Гамлет?Им до Гамлета дела нет,Как и Гамлету до Гекубы!Но верьте мне, из роду в родМеж них Мочалов не умрет!

И тут, в молчании глубоком,Раздался резкий звон в дверях,И ринулся народ потокомПо коридорам и в сенях.Начался акт — и опустелаКофейная. Едва горелаВо мгле печальная свеча.Один наш ритор сгорячаВсё речь держал: «Друзья, оставимСебе на память этот час!Гамлет пойдет еще сто раз,Теперь Мочалова прославим —Налейте в честь ему со мнойВы первый кубок круговой!»

Сказал — и тихо и спокойноСтуденты вышли на подъезд.Колонны там белели стройно;Лучи морозных, ярких звездНад темной площадью горели;И там и сям костры виднели,Бросая красный полусвет;За ними черный ряд каретКазался тучею густою;И сквозь оконное стеклоИгриво, весело, светло,Огнистой, длинной полосоюИллюминованный кругом,Сиял направо белый дом.

Куда, куда пора девалась,Как из театра завсегдаК тебе обычно направляласьСтудентов истых череда,Дом Полторацкого! Давно ли?..Ах, лет пятнадцать или боле,—Я должен с грустию сказать!Друзья, о чем нам воспевать,Когда теперь без оговорокЧто прожито — осуждено,Об чем не вспомнишь — всё давно,Когда нам скоро будет сорок,А он, великий наш поэт,Грустил невступно в тридцать лет!

Но пусть же радость вдохновеньяМеня покинет навсегда,Когда предам я вас забвенью,Протекшей юности года!Хоть иногда текли вы шумно,Хоть увлекались неразумноПодчас мы страстью и мечтой,Зато с какою теплотойМы убеждения хранили,Сознанья первого плоды!Надежды пылкие, мечты,Друзья, всё вместе мы делили,И силой юных, общих думМужал тогда свободный ум.

Бурливое минуло время,А с ним шум оргий позатих;И полежаевское племяГуляк талантливых, лихихУж выбывало. В наши годыУже квартир казенных сводыНе оглашал свирепый войРечей за чарой круговой.Не тот уж был трактир «железный»,Когда, бывало, «пунш хлестал!»[69],Кружок студентов тише стал,Науки новой труд полезныйКрутые нравы усмирил,И чай им пиво заменил.

Шесть пар разбавивши водою,Тесняся за одним столом,Бывало, мы, своей семьею,Беседу за полночь ведем!И на застольном нашем вечеТе неподслушанные речиУже не повторятся вновь,Как наша младость, как любовь!Блажен, кто стих невозвратимый,Стих юный другу передал!Блажен, кто счастие знавалС подругой верной и любимойСебя забыть, весь свет забытьИ долго, долго говорить!

Но что всегда вперед светилоМладым друзьям наук и муз,Что навсегда определилоТогдашней юности союз,То было — полное раве́нство!Родной науки совершенствоИ мысли родственная связь!Ты будь хоть дворянин, хоть князь,Семинарист иль разночинец —Ничто не убавляло правТоварища! Такой уж нравНам бурса принесла в гостинец!И вместе с тем, сознаюсь вам,Презренье к модным господам!

И был их враг непримиримыйНачатой повести герой,Соснов, наш се́ниор любимый,Товарищ и приятель мой.Наследство получив от дяди,Не сделал в службе он ни пяди —И на́ зуб лекций не учил.Не кончил курс и с нами жил,Дней полежаевских останок,Художник смелый и поэт,И в цвете сил, и в цвете лет,Без горя знавший спозаранокТомленье мысли и тоски,Студент до гробовой доски!

В тот вечер по его призывуМы все собралися почтитьДебют Мочалова счастливыйИ в путь Соснова проводить.Он уезжал; его именьеЛет десять глохло в отдаленьи,И становился каждый годВсё меньше барину доход.Хоть мужики не обеднялиИ землю староста купил,А он именье заложил,Проценты шибко нарастали,Соснов платить их забывал,Мечтал — и Гегеля читал.

………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………Желал, как свежий человек,И мысли и труду свободы!Хотел сам деятелем стать…Но как начать? и что начать?

Мануфактуры и заводыЕдва ли там привьете вы,Где сроду из степи подводыНе доходили до Москвы.Отдать ли землю в содержаньеТам, где еще размежеваньеНарочно длит у вас сосед?Где даже отдыха вам нетОт дел судебных за потраву!И где народ ваш добрый самУступит в лени — только вам!Хоть летом трудится на славу,Зато зимой на славу пьетИ в барском закроме живет.

Соснову эти возраженьяКонторщик старый говорил,Но все-таки его стремленьяИ замыслов не охладил.Он понял, что в степи привольнойПростору много, сил довольно,Что можно жить в степи купцом,Торгуя хлебом и скотом,Что оборотливость такаяПонятна будет мужику.Он думал, что его тоскуУбьет дея́тельность живая,Что только нужен капитал —И денег, денег он искал!

И вот, проценты начитаяНа сумму сделанных долгов,К нему уже стекалась стаяЗаманчивых ростовщиков.Чем свет будил его в постелеИ сводчик в фризовой шинели,И смелый, ловкий аферист,Приветлив, вкрадчив и речист,Ему доказывал так ясно —Как будет мал ему барыш,Что дел уж нынче не съютишь,Что без залогу дать опасно…Но что ему он рад душойОтчесть на вексель крепостной.

Покончив сделки, совещанья,В трактире с самого утраСошлося жадное собранье:Ростовщики и маклера,И с книгами, и с векселями,Расписки бренные рублямиВзялись Соснову разменять.Ему осталось подписатьЕще одну бумажку с ними;Формально — крючкодейный акт,Ни запродажа, ни контракт,С процентами десятерными!Студент взглянул — и заключил,И двадцать тысяч получил.

Кажись, пирушкою богатойТут отчего б не загулять?За всё вино двойною платойБез счету, смело отдавать,К обогащению буфетаКутить до самого до света,Таков обычай богачей.Но в простоте души своейОдной бутылкою донсковаМы кончили заздравный тост.Наш ужин скромен был и прост,Притом нам было жаль Соснова,А получе́нный капиталНам страх ребяческий внушал.

Когда мы стали расходиться,Соснов был грустен; в этот часС Москвой он должен был проститься.А мы расстались в первый разС товарищем! Но повторялисьДни эти часто: мы прощались,Друзья, на целый век с иным,Не зная этого, с другим —Надолго. Годы уходили,Шла жизнь путем своим — и вдругКогда в глуши нежданный другВстречается! Какие былиТут встречи! Брату кровный братНе будет в жизни больше рад.

Наутро, посудите сами,Что тут была за радость нам,Когда за чайными столамиОпять Соснов явился сам!Bemooster Bursch[70] не мог решитьсяТак прозаически проститьсяС своим студенчеством, с Москвой,Остался на день, на другой,Послал приказчика в именье…Но о доверенном лицеМне долго объяснять в концеМоей главы; его значенье,О муза русская, со мнойТы новой песнею воспой!

123. ЗИМНЕЕ УТРО