В тени горностаевой мантии - Анатолий Томилин-Бразоль

Оказалось, что у «маркиза» есть и сестра — «дочь императрицы Елисаветы Петровны». Это звание присвоила себе парижская aventuriére,[92] перебравшая до того множество других имен. Она уже успела переехать из Парижа в Италию и там писала манифестики, направляя их то султану, то графу Панину, а то Алексею Орлову, не покидавшему эскадру в Средиземном море. Снова Орлов!.. А что делать? И Екатерина после некоторого раздумья пишет письмо графу Алексею Григорьевичу с повелением «схватить побродяжку»…

Мы уже говорили, что Екатерина обладала удивительным даром проникновения и понимания людей. Но, как часто бывает, не смогла разобраться в характере собственного сына. Она не считала его дурачком. Видела, что он рос смышленым и энергичным ребенком, был достаточно хорошо для своего времени образован. Может быть, был при том несколько наивным, излишне чувствительным и самолюбивым. С малых лет Павел усвоил свое высокое предназначение и глубоко верил в идеалы просвещенной монархии. Здесь следует отдать должное его главному воспитателю графу Никите Ивановичу Панину, который, наряду со своими честолюбивыми замыслами, мечтал воспитать из своего подопечного идеального государя для России. К сожалению, при Дворе далеко не все были озабочены благоденствием государства.

Придворные, относясь, по сути, к категории «обслуги», за редчайшим исключением, не бывают самостоятельными личностями. Сильные по характеру, по самопониманию и самоуважению люди не идут в лакеи. Не тот, как говорим мы сегодня, «менталитет». Между тем любой Двор — та же лакейская: сплетни, подсиживание и постоянное стремление к милостям, даже если они и не очень нужны. Во все времена в придворные пробиваются люди определенного склада характера, склонные к интригам, к подобострастию, и почти всегда к предательству. Продажность — одно из характернейших свойств подобной публики. Такие люди окружали и Павла. Это были либо неудавшиеся интриганы, отлученные от кормушки Большого Двора, либо приставленные матерью‑императрицей шпионы. Первые, исходя из собственных интересов, постоянно «дули ему в уши», напоминая о убиенном отце, о его попранных правах на престол. Они развивали в нем тщеславие и ненависть к матери. Вторые доносили по необходимости кое о чем, крепко помня, что «объект их наблюдения» в свое время все же унаследует трон.

Павел же, воспитанный в идеалах просвещенной монархии, каждый день видел, что в реальной жизни все происходит вовсе не так, как в книгах. Убежденный по молодости лет, что лучше стариков знает, как надобно поступать в том или ином случае, он глубоко переживал, что с его мнением никто не считался. С самого детства у него было много обид. Как всякий ребенок, сын терпеть не мог любовников матери. Может быть, в силу обычаев, он бы и относился к ним терпимее, если бы большинство этих временщиков, с молчаливого одобрения императрицы, не выказывали бы в адрес цесаревича столь явно свое пренебрежение. Романтически настроенный Павел был наивен и чувствителен. А императрица пыталась вытравить из него эти качества язвительными насмешками, которые ожесточали подростка. Екатерина знала, что в империи немало людей, которые предпочли бы ей на троне Павла. Но делиться с ним властью она и не помышляла. Наоборот, всеми силами отдаляла наследника от государственного управления. И он вынужден был со стороны наблюдать за делом, которое считал своим, и которое вершилось не так, как он считал должным.

Последнее время имя великого князя не раз всплывало в разных политических интригах. Не утихали слухи о его скором восшествии на престол. Все понимали, что при натянутых отношениях, между нею и наследником, возможен разлад и в самом дворянстве. И кое‑кого это бы вполне устроило. В войске Пугачева оказалось немало «Швабриных»… И крестьянский вождь, набравший силу, взывал в своих манифестах к Павлу, как к «сыну». Тут уж было не до насмешек. «Маркиз» превратился в реальную угрозу власти императрицы. Его надо было любой ценой остановить. Бунтовщиков разогнать и наказать… Но кто возьмется за такое дело? На Военной коллегии она прямо спросила у собравшихся:

— Кого же послать против супостата, господа министры?

Но господа молчали, не желая брать на себя ответственность даже советом. Когда же молчание затянулось недопустимо, Захар Григорьевич Чернышев предложил генерал‑майора Кара.

— Василий Алексеевич хорошо показал себя в Польше. Справится и с Емелькой.

— Но у него, кажется, назревает какое‑то личное событие? — с сомнением проговорила императрица.

Действительно, толстый Кар прискакал из Варшавы с целью — жениться. После удачной миссии по надзору за князем Радзивиллом, Хованские согласились выдать за него дочь.

— Ничего, перетерпит… — Проговорил занявший свое прежнее место в совете Григорий Орлов. — Гля‑ко сколь толсто брюхо наел за отпуск на водах. Авось похудеет…

Все засмеялись и на том и порешили. Но забот это не уменьшило. А тут еще этот чертов француз…

На первую аудиенцию Дидро пожаловал к ней в своем обычном черном костюме, хотя при Дворе принято было еще со времен императрицы Елисаветы платье носить цветное. Ну да Бог с ним — рассеян, как все ученые люди. Следующая беседа должна была состояться téte а téte. Екатерина позвала, было, Васильчикова, но тот отказался, сославшись на незнание французского языка.

— Так что же болтают обо мне в Париже? — встретила она философа легкомысленной фразой.

— Говорят о сердце Августа в облике Клеопатры.

— Увы, у меня нет Антония… Правда, вы, возможно, слыхали, что подле меня находится молодой человек. Но это мой воспитанник… Молодым людям необходимо преподавать основы нравственного поведения и христианской морали…

Дидро промолчал. Он уже был наслышан о воспитательных наклонностях Семирамиды. Он заговорил о новом издании «Энциклопедии». Императрица настаивала на том, что следовало бы пригласить русских авторов, чтобы они написали побольше статей о России.

— А то многие по‑прежнему считают, что у нас волки да медведи бродят по улицам, а ужасы Сибири превосходят страхи кругов дантова ада.

Дидро не возражал против новых авторов. Здесь он чувствовал себя в своей тарелке и готов был вести беседу хоть до утра. Разгорячившись, экспансивный француз размахивал руками и даже несколько раз хлопнул Екатерину по колену…

«Надо будет к следующей встрече поставить между нами столик, а то он меня до синяков доколотит». Мысль ее отвлеклась, она вспомнила о депеше Румянцева, в которой тот снова уже который раз поминал кривого генерал-поручика Потемкина, ее бывшего камергера, и сразу же всплыло имя Прасковьи Брюс. Что‑то намедни она вместе с Анной Нарышкиной соловьями разливались по поводу достоинств «cyclope‑borgne» <Кривого циклопа (фр.).>. «Чем уж им‑то Александр Семенович не угодил? Робок, конечно, в делах — мальчик. Но для утех‑то в самый раз, только ныне дела таковы, что не до забав. Вон как все одно к одному сошлось… Хорошо бы руку покрепче найти… — Усмехнулась: — Как у светлейшего…» И сразу новая мысль: «А генерал Потемкин‑то… тоже Григорий».