В тени горностаевой мантии - Анатолий Томилин-Бразоль

Миновав заставы, Потемкин не поехал к себе в Конную слободу, а завернул к сестре Марии, бывшей замужем за Николаем Борисовичем Самойловым. С ними он договорился о том, что временно поселит девку у них. Заодно привез подарки и передал приветы им от сына, успешно воевавшего в армии Румянцева.

Двор с самых зимних праздников обретался в Царском Селе. Но изобиженный тем, что его так долго обходили наградами за военные успехи, Потемкин не спешил припасть к ногам повелительницы. Тем не менее, на вечернем рауте осведомленный Никита Иванович Панин уже шептался с Анной Нарышкиной:

— Пошто ее величество одноглазого‑то от Силистрии оторвала?

Статс‑дама клялась и божилась, что ведом не ведает. Но у Никиты Ивановича глаза и уши во дворце были не одни. В тот же вечер ему донесли, что обе бабы: Никитична с Брюсшей, запершись с императрицей, об чем‑то долго собеседовали, после чего позвали Протасову и еще говорили, а, удалившись, переглядывались да перемигивались и посмеивались, молча. А ее императорское величество не изволила и звонить в звоночек, приглашать к себе Александра Васильевича на ночь… «Эва, — понял старый дипломат, — видать, опять смена караулу‑то пришла. Ну, баба, ну… и куды в её… токо лезет? Жаль мальчика, жаль… Господин генерал хоть и одноглаз, да за ним присмотр в четыре ока потребуется…».

В кабинете императрицы, запершись от всех, сидели три женщины: Ее императорское величество государыня Екатерина II Великая и две ее статс‑дамы — графиня Брюс и Нарышкина.

— Да ты не верь, не верь, Катиша, это я тебе говорю, чего люди‑то не наболтают. Подумаешь, племянницу уёб. Сие дело такое, сама понимаешь, кто с ими с племянницами ныне‑то не путается?.. — Сыпала словами, как горохом, Прасковья Брюс. — И об летах его не думай. Знамо, — не юнец. Чай, уж четвертый десяток… Да‑к, старый конь борозды не спортит… — Она хохотнула, зорко глядя на Екатерину. — Ай, новой не проложит? А на что она, нова‑то, коли та, что есть, наезжена, мягка да удобна… Да ты не сомневайся, матушка, вот хоть Анна Никитична тебе скажет…

Императрица перевела глаза на Нарышкину. Та, в отличие от подруги, говорила степенно, тщательно скрывая блеск своих крысиных глазок:

— Прасковья правду говорит, ваше величество. Григорий Александрович романтически в вас влюблен. Я вот, извольте взглянуть, чего достала… — Она вынула из‑за корсажа сложенную бумажку. — Задорого купила у камердинера его. Такой бессовестный мужик попался, за так ни за что не отдавал. Но вы же знаете, что для вас, государыня‑матушка, мы ничего не жалеем. В надежде на благодарность живем. — Она помолчала малое время, прижимая бумажку к груди.

— Ладно, ладно, я сначала должна посмотреть, стоит ли этот бумажка, чтобы за нее payer un prix élevé.[94]

— И не сомневайтесь, ваше величество, сие есть вирши любовные, писанные по‑французски. Его собственная рука… Эва:

Как скоро я тебя увидел, я мыслю только о тебе одной.Твои прекрасны очи мя пленили и жажду я сказать вам о любви моей…[95]

— Перестань, Анна, ты только портишь, а читать я и сама умею. Лучше посвети‑ка поближе. — Императрица читала чуть прищурившись, и постепенно краска заливала ее щеки и шею.

Нарышкина стрельнула глазами на товарку, та мигнула обоими глазами и чуть заметно кивнула. Екатерина окончила читать, сложила листок и некоторое время молчала.

— Ну что, Катиш?.. — Брюсша подалась вперед. — Стоит дело затрат наших?

— Коли правда все, то… — Государыня повернулась к туалетному столику, где стояла кованая шкатулка с бриллиантами, сняла с пояска ключик и открыла крышку. В отделениях лежали строго рассортированные по размерам ограненные камни.

Фрейлины заохали…

— Вот, выберите себе сами… по камешку.

Как два коршуна на добычу, кинулись обе бабы к ларцу…

— По камешку, я сказала… И потом, я хотела бы знайт его жизнь побольше. Про его pére de famille.[96]

Она протянула руку, женщины послушно положили выбранные камни на ее ладонь. Екатерина внимательно осмотрела, заменила один, потом вернула оба алчным статс‑дамам и заперла шкатулку. Дамы переглянулись. Прасковья подтолкнула локтем Нарышкину.

— Давай, Анна…

Та вздохнула.

— Матушка‑государыня, по этой части у тебя наперсница особая есть. Она и в геральдии все ходы‑выходы знает… Мы вот, не спросясь тебя, ей такой урок заладили — все про сей предмет вызнать, мало ли понадобится. Призови ее, пусть поведает…

Сначала Екатерина рассердилась на самовольство:

— Разве я просила?

Но пока Прасковья Брюс тараторила, оправдываясь, подумала, что, пожалуй, то и лучше, что не сама она велела сведения собирать. Меньше болтать будут, коли не выйдет дело…

— Ладно, трещать‑то, зовите Annete…

Анна сидела в кабинете, разговаривала с камердинером Захаровым и ждала приглашения. Бумаги, полученные в герольдии от секретаря, были при ней.

Прибежала толстуха Брюсша.

— Аннеточка, машерочка, ее величество зовет, идем скоренько… Ты все ли приготовила‑то?

Анна Степановна с достоинством поднялась. Пожалованная в новый ранг статс‑фрейлины, уравнявший ее со статс‑дамами, она стала вести себя еще более независимо. Не отвечая, пошла к будуару императрицы. Предательства Прасковьи она не забыла и никогда не забудет. Придет срок…

— А, мой королефф, мы заждались. Анна Никитична сказала, что вы были в герольдии и вызнали кое‑что?..

Голос государыни был мягче теплого воска, даже с какой‑то заискивающей интонацией. Но Анна уже больше не поддавалась его обманному звучанию. Она присела в реверансе и ответила просто.

— Все что могла, ваше величество. Что там знают, то и я.

— Садись, рассказывай… Кто он, откуда, какого рода? Ты ведь у нас дока…

Анна разложила бумаги.

— Батюшка Григория Александровича, Александр Васильевич Потемкин, происходил из смоленских дворян. Был небогат. Одначе, не сие обстоятельство примучивало его, а вот не дал ему до старых лет Господь наследников. Так он и жил с супругою своею мелкопоместным помещиком в сельце Чижове близ Смоленска.

И надобно же такому случиться, что приехал он как‑то в свое село Малинино, и у соседей в Скуратове, что по киевской дороге, увидел нечаянно молодую вдову. Увидел, да и влюбился без памяти…

— Эко, — не утерпела Брюсша, — не зря говорят: «Седина в бороду — бес в ребро».

— Помолчи, Прасковья, — одернула торопыгу Анна Нарышкина. — Годы от соблазна не затулье. Я тоже про то слыхивала, влюбился он, матушка‑государыня, так, что скоро и обрюхатил. Пришел свататься и объявил себя вдовцом.